Реванш императора

Ярослав с сочувствием посмотрел на юношу. Тот едва держался в седле. Кровь заливала ему лицо из раны на лбу, который был рассечен наискось скользящим сабельным ударом.

Несколько минут назад полк прусской кавалерии отчаянным броском прорвал фронт французов, и им всем пришлось спасаться внутри ощетинившегося штыками гвардейского каре. Пруссаки раз за разом атаковали неприступный квадрат и даже умудрились однажды пробиться сквозь строй. К счастью, подоспевшая конница дивизии Милло отогнала нападавших. Казалось, пруссакам известно, что сам Наполеон находился внутри каре. Они дрались с неукротимой яростью и почти все полегли, пытаясь прорваться к венценосному полководцу. А прорыв пришлось потом заделывать за счет изрядно поредевших соседних батальонов.

На всей линии обороны от Планшенуа до Гэ-Сент французы испытывали непрестанное и все возраставшее давление. Подходившие со стороны Вавра части командующий прусской армией немедленно бросал в бой, тогда как Наполеон давно израсходовал последние резервы. Но он держался с угрюмой решимостью, умело используя наличные средства. Не раз и не два император на коне лично объезжал позиции, призывая солдат держаться, воодушевляя их своим присутствием, подбадривая незамысловатыми шутками. Голос его давно сел, и он мог говорить лишь хриплым шепотом. Лицо осунулось и выглядело мертвенно бледным, а рана на ноге снова открылась, пропитывая повязку сочившейся из нее кровью.

С севера примчался курьер с донесением, что англичане сумели прекратить отступление, переформироваться и где-то за Ватерлоо дать чувствительный отпор преследовавшему их Лобо. Единственная хорошая новость поступила от Келлермана. Его кирасиры на левом фланге прорвали фронт и вовсю гнали англичан к побережью, тогда как Лобо безнадежно увяз в центре и на правом фланге. А вот генерал Рейнье совсем пропал. Последнее сообщение от него гласило, что он продолжает преследовать отступающие войска союзников и движется по дороге на Брен-л'Алло.

Любое упоминание имен Рейнье или Жерома теперь вызывало у императора приступ безудержного гнева, от которого он потом долго отходил. Его армия, сокрушив половину врагов, столкнулась теперь с таким же по численности неприятелем, только свежим и еще не вступавшим в бой. У него же осталось едва тридцать тысяч бойцов против шестидесяти или семидесяти у пруссаков.

Ярослав устал до такой степени, что почти перестал обращать внимание на вой проносившихся над головой ядер и свистевшие мимо пули. Постоянный грохот сражения притупил все его чувства, и только перебитая рука напоминала о себе острой, пульсирующей болью каждый раз, когда его лошадь спотыкалась.

– Боже, скорее пошли мне ночь или Нея! - выдохнул Наполеон, останавливая коня рядом с историком.

– Не думаю, что здесь стоит особо уповать на приход ночи, - заметил Ярослав, бросив взгляд на солнце, по-прежнему ярко пылавшее прямо над головой. Корабль тоже продолжал неподвижно висеть над полем чуть в стороне. Он мысленно проклял находившихся внутри него друзей. Черт возьми, неужели они не видят, что он ранен? В то же время он испытывал законную гордость за то, что не сломался и держится столько часов, хотя куда проще было бы свалиться на землю и изобразить смертельно раненного, чтобы заставить этих бесчувственных кретинов воспользоваться гиперлучом. С другой стороны, если бы они могли применить луч, Зергх за все сокровища мира не отказался бы от возможности очутиться рядом с ним. Должно быть, «Веллингтон» позаботился поставить над полем боя какой-нибудь защитный барьер.

– Сир!

Наполеон сумрачно взглянул на покрытого грязью и пылью фельдъегеря. Его лошадь заметно хромала на заднюю правую ногу. Курьер отдал честь.

– Неприятель снова перешел в наступление. Под Планшенуа введена в бой свежая прусская пехотная дивизия.

Император кивнул.

– Ваше величество, наша артиллерия почти полностью выведена из строя. Если они усилят натиск, нам не устоять.

Наполеон ничего не ответил, только тронул коня и рысью погнал его в юго-восточном направлении, откуда прискакал курьер. Проклиная все на свете, Ярослав последовал за ним. К удивлению ученого, за ними увязался и Басак. Берсеркер любовно поглаживал свой вымазанный в крови топор, разговаривал с ним, как с живым существом, напевал какие-то песенки, короче говоря, от души радовался только что полученной награде за храбрость - ордену Почетного легиона, который Наполеон позаимствовал у кого-то из генералов и лично прикрепил к лацкану куртки Басака.

В отдалении послышались звуки горна, и вслед за ними по всему полю раскатился грохот мощного артиллерийского залпа. Наполеон остановил коня на пригорке за арьергардом гвардейской пехотной дивизии. Ее поредевшие полки застыли в молчании и ожидании. А прямо перед солдатами по широкому полю неумолимо надвигалась на французские позиции колонна неприятельских войск при поддержке с северного фланга нескольких кирасирских полков и полудюжины артиллерийских батарей на конной тяге. Орудия пруссаков беспрепятственно разворачивались в позицию в каких-нибудь двухстах метрах от линии обороны. Наполеон в ярости выругался и заорал на адъютанта, чтобы тот где угодно нашел и подтянул сюда хотя бы десяток пушек. Адъютант отдал честь и ускакал. Тяжелая кавалерия пруссаков подошла еще ближе.

– Может быть, имеет смысл выстроить каре? - осторожно предложил Ярослав.

Наполеон покачал головой:

– Бесполезно. В любом случае мы проиграли. Если построить дивизию в каре, ее разнесут прусские орудия и освободят дорогу пехоте. Если же этого не делать, тяжелая конница все равно прорвет оборону. Нет, мой друг, мы останемся здесь и будем держаться до последнего. В прошлый раз я бросил моих гвардейцев, но сегодня поклялся, что этого больше не повторится.

Прусские батареи открыли огонь. Гвардейцы валились замертво под картечью целыми шеренгами. На правом фланге кирасиры перешли на рысь и неудержимой лавиной тронулись в атаку, с каждым мгновением набирая скорость.

Командир дивизии подскакал к Наполеону, ожидая приказа.

– Держать линию! Держать линию любой ценой! - выкрикнул император, но из уст его вырвался только хриплый шепот.

Грохот копыт нарастал. Передние ряды конницы быстро разворачивались в лавину. Вознеслись к небу звуки кавалерийских рожков, трубивших наступление. Взметнулись над головами всадников выхваченные из ножен клинки. Рассыпавшись по фронту шириной в четверть мили, бронированные кавалеристы неслись на жалкую горстку французов, в чьих рядах прусская артиллерия с фланга ежеминутно проделывала все новые и новые зияющие дыры.

Скованные железной дисциплиной гвардейцы ждали врага в неподвижном безмолвии. Но вот прозвучал приказ командира, и в то же мгновение первая шеренга опустилась на одно колено, уперев мушкеты прикладами в землю и выставив навстречу коннице сверкающие штыки. Вторая шеренга осталась стоять, держа оружие в положении «на прицел». Третий ряд гвардейцев пока держал мушкеты в положении «на плечо», ожидая команды. За спинами пехоты спешно формировались в эскадроны остатки кавалерии, готовые в случае необходимости заткнуть любую брешь.

Громовая поступь конницы отдавалась в ушах тысячекратно усиленным рокотом морского прибоя, захлестывавшего в шторм недоступные в тихую погоду уголки. Слыша этот сотрясавший землю тяжелый гул, Ярослав испытывал детское желание зажать уши, закрыть глаза, свернуться в комочек и спрятаться в чулан, лишь бы не видеть и не слышать приближения смертоносной волны. Он давно забыл, что все происходящее, по идее, было не более чем игрой. На его взгляд, ничего реальнее ему еще не приходилось видеть, о чем каждое мгновение напоминали громоздившиеся горы убитых к раненые, истекавшие кровью, исторгавшие предсмертные вопли и стоны из искаженных страданием ртов, пытавшиеся куда-то ползти или просто лежавшие неподвижно, устремив в небо опустошенные болью взоры.

Кирасиры приблизились на сотню метров, потом на семьдесят пять…

Ярослав хорошо понимал, будучи ученым, как много зависит в данной ситуации от морального и психологического настроя защитников. Сама атака была не так уж и страшна, если только «Веллингтон» не запрограммировал лошадей пруссаков на полное бесчувствие. В противном случае, как любые другие существа, обладающие сознанием и зачатками рассудка, они безусловно откажутся быть насаженными на штыки первого ряда гвардейцев и в последний момент отвернут в сторону. Основной расчет в такого рода атаке делался совсем на другое - на тот ужас, который должно внушить оборонявшимся неудержимое наступление закованной в металл и потому почти неуязвимой конницы. Сейчас он своими глазами видел, как это на самом деле страшно. Земля тряслась под копытами, звонкое ржание наполняло воздух, блестели занесенные клинки палашей и сабель. Каждый всадник казался десяти футов ростом. Они скакали стремя к стремени, сплошной несокрушимой стеной, производя впечатление единого живого организма, управляемого чьей-то железной волей. Ему самому нестерпимо хотелось повернуться и бежать куда глаза глядят, и он не мог себе представить, что у кого-то из защитников достанет мужества поступить иначе. В то же время он не мог не сознавать, что единственный шанс на спасение лежал в стойкости, отваге и дисциплине. Конечно, после стольких атак трудно рассчитывать на стойкость и мужество, но только в единении и дисциплине можно было почерпнуть силы на отражение и этого, быть может, последнего приступа. Стоит только сломаться и показать спину - ни один не выживет, все падут, изрубленные на куски кавалерийскими клинками.