Гипноз для Марии

Оторвавшись также от завтрака с Ди… Холланд, во время взлета он ни разу о ней не вспомнил.

Летим.

Шасси убрать.

Скорость, скороподъемность в норме, давление и температура масла, впускной коллектор, обороты двигателя, время, подача топлива, температура головок цилиндров и выхлопных газов на зеленом, топливомер норма…

Мы летим. Проверить, нет ли в небе других самолетов, посмотреть, как под тобой медленно движется земля.

Как только осваиваешь основы управления самолетом, появляется масса возможностей для расщепления личности сидящего в кабине. Тебя становится двое, трое. Один ум ведет машину, другой разгадывает тайны мироздания, третий вообще занят неизвестно чем.

Несколько минут спустя на высоте 7500 футов, курс один-четыре-ноль на Арканзас, одна из личностей Джейми Форбса задумалась над тем, почему, если только это не совпадение, он этим утром встретил госпожу Харрелсон во время ее миссии, имевшей целью доказать то, что, по ее убеждению, было верным.

Нет необходимости наклеивать на каждое событие ярлык, подумал он, совпадение это или судьба. Важно то, что следует после, – станем мы что-нибудь делать с эпизодами нашей жизни или выпустим их из нашего сердца плыть в море Забытых Встреч.

На самом ли деле он загипнотизировал Марию так, что та благополучно посадила самолет? На самом ли деле он загипнотизировал себя так, что сумел помочь ей это сделать? На самом ли деле гипноз – настолько обыденное занятие, что мы пользуемся им ежеминутно и ежедневно по отношению к себе и другим и не замечаем этого?

Гипноз не претендует на то, чтобы открыть нам, зачем мы здесь, подумал он, но, без сомнения, объясняет, как мы сюда попали и что мы со всем этим можем делать.

Ну а если любительница путешествовать автостопом права, полагая, что Мария посадила само-, лет, находясь в трансе? Что, если это правда?

Выходит, если гипноз – не что иное, как принятая установка, то мир вокруг нас по большей части раскрашен нашей же кистью.

– …Пратт,[3] это Свифт 2304[4] Браво, захожу под сорок пять левым кругом, полоса три-пять, как слышно, Пратт…

Связь была слабой, самолет находился далеко.

Какие установки? Впервые в жизни в гулкой тишине кабины высоко над землей у него открылись глаза.

Он словно летел назад во времени – один или с другими людьми, через время супружеской жизни и работы, через годы в армии, через старшие классы школы, младшие классы, дошкольные годы, младенчество. Не становимся ли мы частью какой-либо культуры, какой-либо формы жизни лишь после того, как принимаем ее установки, считая их правильными?

Установки тысяч, миллионов, море установок; принятых, почитаемых, приемлемых – и тех, что отвергаются, сбрасываются со счетов… все они незримо проходят через меня, через каждое человеческое существо, каждое животное, каждый живой организм на Земле: необходимость есть и спать, испытывать жару и холод, боль и наслаждение, необходимость сердцу биться, легким дышать воздухом, познать все физические законы и соблюдать их, принимать установки – это единственный способ жизни, который существует, когда-либо существовал и будет существовать. Ди Хартридж лишь намекала на это.

Любое утверждение, подумал он, с которым мы можем согласиться или не согласиться на любом уровне, – это установка.

Он был так поражен этой мыслью, что забыл о самолете.

Любое утверждение? То есть практически каждое слово, которое он видел, произносил, слышал, о котором думал или мечтал, безостановочно днями и ночами напролет, более полувека, не считая невербальных установок, которые еще в десять тысяч раз более живучи.

Каждую долю секунды мы натыкаемся на стену и в который раз подтверждаем: твердая-сквозь-такую-не-пройти. В скольких микрослучаях в течение одного дня наш разум сталкивается со стенами? Дверями? Полами? Потолками? Окнами? Сколько миллисекунд мы принимаем границы-границы-границы, даже не отдавая в этом отчета?

Сколько нанослучаев в день, подумал он, триллион? А сколько установок каждый день, относящихся к одной только категории архитектуры… Прежде чем перейти к установкам, которые одновременно размывают установки об их собственных границах – будь то восприятие, биология, физиология, химия, аэронавтика, гидродинамика, лазерная физика… можете добавить в этот список любую из дисциплин, познанных человечеством.

Поэтому так беспомощны маленькие дети, пока не выросли, даже несмотря на то, что они учатся каждую секунду, быстрее молнии. Им нужно набрать критическую массу установок, приспособиться после мира Духа к нашему земному восприятию пространства и времени.

Младенчество – это первый урок смертности. На бедное дитя обрушивается такой водопад установок, что не удивительно: пройдут годы, прежде чем ребенок выплывет в спокойные воды и научится выражать собственные мысли. Удивительно, что их первое слово не «помогите!». А может, их плач как раз это и означает.

Час и десять минут после взлета, приборы контроля двигателя – на зеленых секторах, скорость сто пятьдесят узлов, ветер встречный, небо чистое, воздух спокойный, расчетное время прибытия в Арканзас – еще час лёту…

И в основе всего этого – страх. Мы, смертные, должны научиться бояться, подумал он. Если мы собираемся играть в эту Игру, опасность необходима, гибель должна быть возможна.

Вынуждены играть, вынуждены погружаться глубоко, глубже, глубже в этот океан установок на то, что мы смертны, ограничены, уязвимы, слепы в отношении всего, кроме мелких бурь, доступных нашему разуму; превращать ложь в непоколебимое убеждение, без всяких вопросов, и при всем этом стараться не умереть как можно дольше, а пока мы прячемся от смерти, понять, почему мы вообще сюда попали и какая может быть причина называть эту игру развлечением.

Да, все настоящие ответы скрыты. Игра заключается в том, чтобы найти их самим среди тьмы ложных ответов, которые находят другие игроки и они им подходят, но, к сожалению, совсем не под1 ходят нам.

Не смейся, малыш. Смертные находят эту Игру восхитительной, так будет и с тобой, когда примешь установку, что ты один из них.

Когда Джейми Форбс был курсантом летной школы, им читали лекцию о высотной болезни, которая может случиться при полетах на большой высоте. А может, это вовсе не болезнь, а некий вид высотного сознания, захватила его мысль. Ты начинаешь понимать что-то важное, особенное. Этот секрет открывается, только если летаешь годами. На земле вы бы никогда об этом не узнали.

Но если вы не соблюдаете правила, вам не позволят играть.

Правило жизни номер один в пространстве-времени очевидно: необходимо верить в пространство-время.

Всего лишь после нескольких миллиардов установок, касающихся границ четырех измерений, то есть приблизительно когда вам исполняется два дня от роду, подтверждения не заставляют себя ждать. Мы все глубже погружаемся в транс «я беспомощный человеческий детеныш», но становимся Игроками.

А что же с теми, кто передумал, кто решает забрать назад свое согласие с этой планетарной песочной бурей установок? С теми, кто говорит: «Я – личность! Я не ограничен убеждениями этого созданного галлюцинациями мира и не собираюсь делать вид, будто это так».

Эшелон полета две тысячи триста, снизить скорость до двухсот шестидесяти в час. Форбс переустановил свой навигатор. Теперь не Арканзас. Теперь Понка-Сити, Оклахома.

Никогда там не бывал, подумал он; что ж, скоро буду.

3

Pratt – городок справа по маршруту Форбса, штат Канзас. – Прим. перев.

4

Globe/Temco Swift – легкий моноплан, выпускавшийся в первое послевоенное десятилетие. – Прим. перев.