Страница 85 из 122
— Ризли назначил меня своим заместителем, — громко сказал Мэйпс.
Судья не сдавался.
— Такие действия незаконны, майор! — выкрикнул он. — Тетли смотрел на него без ухмылки. — Тем не менее я не могу их полностью осудить. Обстоятельства требуют от нас действий. Но линчевания я оправдать не могу и никогда не оправдаю!
— Не оправдаете? — осведомился Тетли.
— Да будет Бог мне свидетель! Я настаиваю, и Дэвис просит, и каждый бы попросил, чтобы вы привезли этих людей сюда, где они будут преданы законному суду!
— До сих пор судье приходилось иметь дело только с пьяницами да с индейцами-дебоширами. — Мамаша состроила сочувственную мину. — Ясно, такое предприятие ему не по нутру…
— Вот против таких настроений, — заорал судья, тыча пальцем в Мамашу, — против таких настроений я должен протестовать! Легкомыслие! Легкомыслие и предрассудки в вопросах жизни и закона!
— Заслуживают порицания, — сказал Тетли, улыбнувшись Мамаше. — Мы соблюдаем порядок и истинную законность, — обратился он к судье.
— Едем мы или нет? — добивался Фернли.
Тетли взглянул на него:
— Со временем, — и повернулся к Живодеру. — Мэйпс!
— Слушаю, сэр?
— Говорите. Ризли вас оставил своим полномочным заместителем? В таком случае наделяйте полномочиями нас, остальных!
— Это незаконно, — возразил Тайлер. Кажется, улыбочки и скользкие речи Тетли окончательно взбесили его.
— А по мне — так сойдет. Иди, Живодер, заводи молитву, — крикнул Смит.
Мэйпс посмотрел на Тетли. Тот ничего не сказал, даже не кивнул. Едва заметная улыбка тронула уголки губ.
— Как вы на этот счет, ребята? — спросил нас Мэйпс.
— Мэйпс, — заорал на него Тайлер, — это не может иметь законной силы! Вы сами нарушаете закон подобными действиями!
Ковбои смотрели на Мэйпса. Раздались выкрики: «Ну, давай, давай, Живодер!» «Какая разница — ты ли, другой ли?», «Не робей, шериф!»
— Поднимите правую руку, — сказал Мэйпс. Мы подняли. Он стал произносить слова присяги, в которых сам, однако, часто путался. — Скажите: «Клянусь!» — велел он нам. Мы хором сказали.
Фернли первым выехал из гущи всадников. Мы ватагой последовали за ним. Дэвис остался один посредине улицы. Он, казалось, не слышал даже судью, когда тот во внезапном приступе ярости закричал нам вдогонку:
— Тетли, вы доставите сюда этих людей живыми, иначе, Богом клянусь, вы ответите за это — вы вместе с вашей нечестивой шайкой! Все до единого ответите, это я говорю, как окружной судья!
Вдруг Дэвис бросился бегом и, нагнав Тетли, некоторое время бежал рядом, в чем-то его убеждая. Потом он начал отставать. Я спросил, поедет он с нами или нет. Он поднял на меня глаза, и, Господи, до чего же мне стало жаль его! Он был просто смешон — старик, неуклюже бегущий по дороге за вооруженными всадниками, которые и знать его не хотят… Он молча мне кивнул. Я хотел было придержать лошадь и подождать его, но он только сердито махнул рукой, чтоб я ехал.
Оглянувшись немного спустя, я увидел, что он стоит на улице с Осгудом. Судья слез с коня и разговаривал с ними, отчаянно жестикулируя. Кэнби у крыльца наблюдал за ними и за нами. Мне видно было белое полотенце, которое он так и продолжал держать в руке…
Дэвис нагнал нас, когда мы уже оставили позади большой дом Тетли, укрытый от глаз частоколом и деревьями, и выехали на дорогу, идущую через луга. Собственно говоря, это были не луга, а болота по обе стороны дороги, а сама дорога — обыкновенный проселок с глубокими колеями в зыбком грунте, поросший низкорослой травой посередине и по обочинам. Дорога была наметная, как железнодорожная насыпь — чтоб не заливало весенним паводком, — и разделялась через каждые несколько сот ярдов канавами, чтобы вода могла свободно переливаться из одной части болота в другую. Поверх канав лежали крепкие деревянные мостки, так что чавканье грязи под копытами лошадей или приглушенный стук их по дерну вдруг перемежались гулкой дробью.
Дэвис ехал на аккуратной гнедой лошадке в белых чулках и с маленькими копытцами. Седло под ним было старое, темной кожи, от времени ставшей вишневой и лоснящейся. Он надел для тепла толстую клетчатую куртку. Однако, винтовки при нем не было. Выражение лица говорило, что он остался при своем мнении. Все же что-то в нем успело измениться.
Я спросил его:
— Все еще думаете нас образумить? — А он улыбнулся и покачал головой:
— Куда уж там…
Мы с Дэвисом замыкали кавалькаду, растянувшуюся длинной лентой по одному и по двое. Прямо перед нами ехал Спаркс, напевавший себе что-то под нос про Иордан. Обрывки печального песнопения время от времени долетали до нас. Вид у него был страннейший — длинный и сгорбленный, он сидел без седла на высоченной старой кобыле с торчащими, как у коровы, мослами. Штанины у него задрались кверху, и из них высовывались коричневые ноги, похожие на потемневшие кости, которые всунули в большие плоские ботинки, на каждом ухабе хлопавшие его по голым пяткам.
Впереди него ехали рядом Тетли-младший и мексиканец. Тетли — молча, не глядя по сторонам; Амиго, довольный собой, — одной рукой, в которой была уздечка, он жестикулировал, другой скручивал сигарету, катая ее о кожаные штаны. Закурив, стал пояснять свою речь рукой, в которой держал сигарету. Запах тяжелого — покрепче сигарного — мексиканского табака доносило до нас еще не остывшим. Его лошадка, тоже рыже-пегая, как у Джила, только поменьше и поладней, успела дважды перебрать ногами, пока голенастый холеный вороной под Тетли, пританцовывая, делал один шаг.
Всего нас по счету было двадцать восемь, включая небольшой, чуть оторвавшийся от остальных, авангард, который состоял из Тетли, Мэйпса, Фернли, Уайндера, Бартлета, Мамаши и следовавших сразу за ними Гэйба и Смита.
Дощатая хибара Пита Снайдера, об одно окно и одну дверь, одиноко торчавшая на возвышении среди камней, была последним жильем на запад от города. Из ее жестяной трубы с конусообразным колпачком поднимался дым, но лошадь Пита, оседланная, паслась с западной стороны хибары, а сам Пит сидел на ступеньках, свесив между коленей могучие голые руки и попыхивая коротенькой трубкой, угнездившейся в густой седой бороде. Увидев нас, Пит поднял руку так, будто хотел нам показать, что его дело сторона и он считает все это дурацкой затеей. Когда-то у Пита была жена, но это еще до того, как он поселился здесь, и так долго он жил бобылем, что и голова у него стала работать не как у нас всех. Странно, до чего же четко мне врезалось в память, как Пит сидел на ступеньках, пропуская нас мимо, думая свою думу. Я вдруг впервые отчетливо понял, на какое дело мы идем, дыхание на миг перехватило, кровь застучала в висках…
Миновав хуторок Пита, мы пустились крупной рысью. Застоявшиеся лошади уговаривать себя не заставили, норовили перейти на галоп, толкаясь и наезжая друг на друга, и всадникам приходилось их сдерживать, чтобы не дать закидать себя грязью и раскисшим торфом, летевшим из-под копыт. Пепел, находясь среди всех этих чужих лошадей, вел себя беспокойно. К тому же он порядком устал после отгона и двухдневной скачки, да все больше по горам. Он часто оступался, но тут же, храпя и с трудом перебирая одеревеневшими ногами, выравнивал шаг, не желая отставать от других. Другим тоже было не многим легче, так что в конце концов мы осадили лошадей, снова перешли на трусцу и больше уж с нее не сбивались; кони мерно шлепали по болотистой земле, комочки грязи летели из-под копыт к обочине дороги и скатывались к воде. Дрозды, обычно гомонящие в это время дня, беззвучно носились туда и сюда среди камышей или устремлялись дальше в луга; коровы не щипали траву — разбившись на кучки, они беспокойно бродили с места на место, и примятой ими траве ветер не давал распрямиться, она стлалась по самой земле. Я поискал глазами лугового жаворонка. Обычно к закату можно видеть, как они резвятся, взмывая в небо, и, порезвившись миг в вышине, падают вдруг вниз, как подстреленные, уже на земле разражаясь трелью, чистой и нежной. Но было слишком ветрено. Возможно, они прятались в траве по всему широкому лугу перепуганные и взъерошенные. Они ведь тоже чувствуют приближение бури. Туманные громады гор, заштрихованные сверху донизу редко поставленными соснами, пятнистые от залежавшегося снега, казались на фоне непрестанно меняющегося неба выше, чем на самом деле.