Страница 81 из 122
Мамаша сказала ему:
— Ты, Арт, уж больно много книжек читаешь! — и принялась пытать мальчишку Грина, называя его «сынком» и обращаясь с ним так, будто его мнение не менее важно, чем известие, привезенное им. В конце концов она собрала все факты и выстроила их лучше, чем кто-либо из пытавшихся до нее. И сводилось все к следующему: Кинкэйд убит на юго-западной окраине долины, в восьми милях от ранчо. Когда, точно известно, где-то около полудня или раньше, два ковбоя наткнулись на его лошадь у дороги к ранчо сразу после двенадцати, а около двух нашли Кинкэйда, лежавшего на солнце в пересохшем русле у подошвы горы. Грин не знал, была ли новая пропажа коров; никаких следов угонщиков обнаружить не удалось. Скопилось слишком много скота на ближних пастбищах, и, кроме того, все кругом после весеннего отгона истоптано лошадьми. Она не дала ему особенно разойтись, он взял свое, только рассказывая об убийстве Кинкэйда. Единственное, в чем он был уверен безусловно, — Кинкэйду прострелили голову. Это он и нам прежде, до ее появления, твердил. Его, видно, потрясло, что Кинкэйду прострелили именно голову, будто это самое неприятнее, и было бы легче, попади пуля в живот или в спину, куда угодно, а не в голову. Когда Мамаша спросила, он признался, что сам Кинкэйда не видел, но человек, который рассказал обо всем, тот видел. Нет, шерифа там не встречал. Его самого послали в Бриджер около трех, до этого шерифа он не видел…
Мамаша посмотрела на Дэвиса:
— Ну, что, Арт, надо ехать. Как только дождемся Бартлета.
Кто-то сказал:
— Вот он.
Кто еще стоял спешившись, стали садиться на лошадей — мы с Джилом в том числе. Только Дэвис, Осгуд и Джойс остались на дорожке да еще Кэнби на крыльце. Спаркс успел вернуться на старой, хворой лошади, подложив мешок вместо седла.
— Надо хотя бы подождать судью, — Дэвис обратился к Мамаше, — Он сейчас будет. Я послал за ним. — Голос звучал упрямо, но безнадежно, почти как у Осгуда. Ковбои глядели презрительно, и некоторые стали его поругивать, но Мамаша сумела так повернуть, что все заулыбались.
— Арт, ты что ни день, то хуже, — сказала она. — Сперва ты в веру ударился, наслушавшись его преподобия, а теперь к Тайлеру в зазывалы подался! Это все книги, Арт, все книги! Лучше бы ты от них подальше. — И прибавила чуть спустя: — Его преподобие, ты, да еще Тайлер! Нет, меня уволь, Арт. Я как-никак баба и от своих бабьих дел завишу! — Кругом загоготали.
Подскакал Бартлет вместе со своим сыном Карлом, белобрысым. Второй его сын, Нэйт, был темноволос, но другой разницы между ними не было. Оба высокие, худые, молчаливые и угрюмые. Я подумал, Нэйт спьяну на лошадь забраться не смог — такое с ним случалось — и его пришлось оставить дома. Карл держался позади отца, в стороне от всех, и ни на кого не смотрел.
— Карла дома не было, — объяснил Бартлет. — Нам пришлось послать за ним. А Тетли еще не приехал? — Озираясь по сторонам, он прибавил уже громче: — Придется Тетли подождать. Нэйт поехал за ним…
— А на кой нам сдался этот ваш Тетли? — сказал Уайндер. Но негромко. Не стой я рядом, я бы и не расслышал. Людям стало не по себе, все как-то притихли. Дальнейшая задержка каждому была не по нутру, но они предпочитали помалкивать и только насупились. Для всех было новостью, что Тетли едет с нами. Это меняло дело — перед Тетли робела даже Мамаша.
Если не считать Дрю, Тетли был самым важным человеком в наших краях. Первый крупный фермер в долине, он основал свое ранчо через год после окончания гражданской войны. На Западной окраине городка поставил себе белый деревянный особняк с колоннами, как, бывало, строили плантаторы-южане, с большим парком, обнесенным белым частоколом. Газон всегда подстрижен, кругом много кустов и нарядные клумбы, каменный фонтан, где птички пьют воду, и скамейки в тени деревьев. Тетли был похож на свой дом — такой же спокойный и от всего отгороженный; человек, с которым никто не мог сойтись, но и подсмеиваться над ним избегали. Кроме слуг, в доме с ним жил только его сын Джералд, и они между собой не ладили. Тетли был кавалерийским офицером в армии конфедератов. Он сохранил с тех пор барские замашки, хладнокровие, находчивость и умение подчинять себе людей. Джералд был болезненным юношей, образ жизни вел замкнутый, больше всего любил рыться в отцовской библиотеке, и сидел в ней, сколько позволял отец. Он ненавидел фермерскую жизнь и презирал — хотя и побаивался — людей, с которыми его отцу приходилось теперь водить знакомство. Прежде, до того как умерла миссис Тетли, отношения у отца с сыном были лучше. Она служила посредником между ними и даже защитой для Джералда; такое это было прелестное существо — хорошенькая, энергичная, веселая и в то же время добрая и мягкая, — что, казалось, в ее присутствии исключены любые неприятности. Но стоило ей умереть, как в каждом из них резко проступил характер. Люди, бывавшие в доме, говорили, что, по-видимому, чехлы с мебели там больше никогда не снимаются, и Тетли, хотя никогда не позволил бы никому сказать дурное слово о сыне, в душе стыдится его и обращается с ним весьма сурово. Спаркс, который часто работал в доме, сказал как-то в редкую для себя минуту неосторожности, что был свидетелем сцен между сыном и отцом, которые заставляют думать, что Тетли убил бы мальчишку, не будь тот так похож на мать. Он и правда был очень похож на нее, если вообще может болезненный угрюмый юноша иметь сходство с энергичной, жизнерадостной женщиной.
По-видимому, Бартлет решил, что перебрал тогда на улице, и теперь, хочешь — не хочешь, надо привлекать к делу Тетли. Нет сомнения, если Тетли не появится, то решать и командовать будет он. Где бы он ни появлялся, все разом стихали — ничто не казалось важным, кроме того, что имел сказать Тетли. Отчасти, я думаю, потому, что только это и казалось важным самому Тетли. Человек, который так уверен в себе, всегда говорит внушительно. Если, конечно, он не пустомеля, а пустомелей Тетли отнюдь не был. Когда вы встречались с ним на улице, что случалось нечасто, он ограничивался кивком и никому в голову не пришло бы затеять с ним разговор. И вовсе не потому, что он был невежлив или надменен. Я таких хороших манер, как у него, не только в наших краях, а и нигде не встречал. Просто он всех держал на расстоянии. Ни для кого не делая исключения, насколько я знал. Известие, что едет Тетли, высвобождало Дэвису немного времени, хотя непонятно зачем. По-моему, это было скорее похоже на отсрочку смертнику, который знает, что рано или поздно ему все равно висеть. Тетли не поехал бы просто так, чтобы уважить Бартлета. А если он в принципе против линчевания, что маловероятно, то все равно никогда бы не приехал сюда собственной персоной, чтобы предотвратить его. На мой взгляд, интерес Тетли объяснялся лишь тем, что он за то, чтобы линчевать.
Дэвис, очевидно, пришел к тому же выводу, но все-таки решил сделать последнюю попытку. Я увидел, как он отрывисто и строго сказал что-то Джойсу, после чего Джойс перепуганно пустился бежать по улице. Дэвис с небрежным видом подошел к Бартлету. Бартлет больше не кипятился, но был раздражен; он держался как человек, сильно возмущенный, но уже слегка позабывший, что, собственно, его возмутило. Отвечал нелюбезно, но в раж не впадал. Все время посматривал то на часы, большую серебряную луковицу, то на небо, и слушал Дэвиса рассеянно, вполуха. Дэвис был достаточно умен, чтоб не вступать в обсуждение «совести общества» с Бартлетом, и даже не настаивал, что поход вообще следует отменить, только твердил, что все должно быть по закону, и старался заручиться обещанием ничего не предпринимать без ведома Ризли. Говорил дружелюбно, высказывая свою точку зрения в форме предположения, и тут же спрашивал мнения Бартлета, и Мамаши, и даже Уайндера, будто советуясь. Его не прерывали, все же несколько человек, стоявших поближе, стали к нему прислушиваться. Бартлет, однако, и слышать не хотел о передаче угонщиков суду. Он настаивал на скорой расправе. А тут еще Мамаша своими шуточками все время вставляла Дэвису палки в колеса. В общем, он ничего не сумел добиться. И тут наконец появился судья с Мэйпсом. Судя по тому, как размахивал рукой судья, он все еще ожесточенно доказывал что-то Мэйпсу, который теперь даже не трудился отвечать.