Страница 79 из 122
Когда я перешел улицу и добрался до Дэвиса, он уже успел поговорить с Джойсом и стоял, глядя пустыми глазами на толпу. Лицо у него было усталое, как после того разговора у стойки, но желваки на скулах еще выпячивались.
— Бартлет пока не вернулся? — спросил я.
Он отрицательно покачал головой.
— Интересно, чего это он задержался? Жаль, что Ризли нет. Думаю все же, что судья прибудет…
Он качнул головой, затем, сделав над собой усилие, снова поднял глаза и улыбнулся.
— Больше ты все равно сделать не мог. Вообще-то, наверное, никто из нас ничего не может сделать. Смотри, какой спектакль они тут устроили…
Я понял, что можно и не делиться с ним моими мыслями на этот счет.
— Ага, — сказал я и тоже стал смотреть на ковбоев, собравшихся на улице. Что-то здесь изменилось. Фернли сидел, как и прежде, неподвижно, только рука его крепче сжимала уздечку, да еще несколько человек — Джил в том числе — стояли у коновязи. Однако, в поведении остальных, хотя они и сохраняли суровое выражение лиц, появилась — вследствие ли затянувшегося ожидания, или под влиянием взглядов женщин, стоявших на мостках, — какая-то фальшь. Они все время что-то из себя корчили, обменивались ни к селу ни к городу довольно-таки похабными шуточками и уделяли большое внимание лошадям, больше, чем требовалось.
— Будь темно, они б охотно разъехались по домам, — сказал я.
Дэвис улыбнулся, но снова покачал головой.
— Во всяком случае, сладить с ними было бы можно, — предположил я.
— Да, вероятно, — согласился он.
— Я сказал судье, что отряд все равно будет проезжать мимо ранчо Дрю. Вы б заставили их пообещать, чтоб заехали за Ризли, и уж он будет решать, как действовать.
Он выслушал меня с вниманием и кивнул уже не так вяло. Мой совет ему показался толковым.
— Странно, самые простые вещи не приходят в голову, когда волнуешься, — сказал он. — Пустяк вроде, а ведь в нем все решение. Нужно только, чтобы сказал им судья. Меня послушать у них духа не хватит. — Сосредоточенно, словно додумывая свою мысль, он продолжил: — Да, это должно сыграть нам на руку. — И затем сказал: — Спасибо. Знаю, тебе там несладко было.
Я не понял, почему у него создалось такое представление. Но приятно было уже то, что в его глазах я чист от подозрений.
— Не стоит благодарности. Рад был помочь. Боюсь только, при сложившихся обстоятельствах должен буду этим ограничиться.
Он посмотрел на меня глазами, полными вопросов. Я подумал, он выложит их мне, но ему не удалось это сделать. Смит, пьяный, томящийся от скуки, решил воспользоваться присутствием публики и выбрал именно этот момент, чтобы снова попаясничать. Он сумел привлечь общее, достаточно к тому времени рассеянное внимание, сыграв на единственном изъяне Гэйба Харта — выйдя на крыльцо, он громко улюлюкнул.
— Поедешь с нами, Спаркс? — заорал он, и все кругом заулыбались, вспомнив с удовольствием старую шутку, что негра напугать легче легкого. До этого Спаркс не попадался мне на глаза, но теперь я увидел его на противоположной стороне улицы, со всегдашним выражением на лице — приятным, чуть удивленным и грустным в то же время.
Спаркс, слегка чудаковатый, не слишком расторопный, но старательный негр, зарабатывал на жизнь, выполняя разнообразные работы для жителей городка: колол дрова, разметал снег, сгребал опавшие листья и многое другое, вплоть до того, что нянчил детей. Спал где придется — в сараях или на чердаках, лишь бы поближе к очередной работе, — хотя в зарослях тростника, позади заколоченной церкви, стояла его собственная лачуга. Он был высокий, худой и сутулый, шоколадного цвета, с курчавыми без блеска волосами, с большими вялыми кистями рук и большими плоскими ступнями. Когда он говорил, низкий голос всегда звучал приветливо и бодро, зато когда пел — а напевал он за работой почти всегда, особенно если она требовала определенного ритма, например, когда он орудовал метлой или граблями — то это были протяжные и грустные псалмы, правда, без слов. Проворным назвать его никак нельзя, но исполнял он любую работу на совесть. Кроме того, честнейшая душа и самый чистоплотный негр, которого я в жизни встречал. Его холщовые синие штаны и синяя рубашка всегда выглядели так, будто сейчас из стирки; ладони чистого кремового цвета, оттененные таким же чистым синевато-серым там, где встречались с тыльной частью руки. Он всегда казался промытым, насухо протертым и даже каким-то припудренным. Про него говорили, что в Огайо — до переселения на Запад — он был священником, но сам Спаркс о себе никогда ничего не сообщал, за исключением дел, которыми занят в этот момент, и, хотя ничего толком о нем не знали, относились все к нему хорошо и доверяли безусловно. Над ним посмеивались, в глаза и за глаза, но всегда дружелюбно — как над безобидным городским чудаком.
Заулыбавшись, все посмотрели через улицу на Спаркса. Тот смутился.
— Да нет, мистер Смит, думаю, что нет, — покачал он головой, но с улыбкой, чтобы все видели, что он не обиделся.
— А то б поехал, Спаркс, — снова заорал Смит, — Не каждый день ведь людей вешают в таком скучном городишке, как наш!
Улыбки стерлись с лиц. То, что Смит подтрунивал над Спарксом, никого особенно не волновало, но он коснулся чувств, которые испытывал каждый.
Как-то неуместно было здесь кричать о линчевании. Я забеспокоился, не услышал бы кто, кому знать об этом незачем; (это при том, что весь городок был уже в курсе дела!)
Смит понял, что допустил ошибку. Глядя на Спаркса, который продолжал смотреть себе под ноги, улыбаться и покачивать головой, он крикнул, плохо подражая негритянскому акценту:
— Или, может, ты боишься, а, Спаркси? Такого-то пустяка? — прибавил он уже своим голосом. — Тебе и делать ничего не придется. Для настоящей работы добровольцы уже есть. Вот только я думал, хорошо бы нам иметь с собой его преподобие. Помолиться там, ну, один-другой псалом по окончании спеть, чтобы нам настроение поднять. Ты же у нас знаешь развеселые псалмы, Спаркс! — Кругом опять засмеялись, и Смит приободрился. — Это на тот случай, если мистер Осгуд не соберется…
— Я не соберусь, если хотите знать, — Осгуд сказал это непривычно резко. — Если вы избираете насилие и смерть, и, судя по вашему веселью, не желаете задуматься над своими поступками, я умываю руки. Христианину не по пути с людьми, идущими на предумышленное убийство!
Его слова уязвили, но пользы не принесли. Когда отчитает человек вроде Осгуда, это мало кому понравится.
Кое-кто еще продолжал улыбаться, по уже довольно-таки кисло.
— Я как раз и опасался, что наш пастырь, увидев, что его паства разбрелась, не рискнет собирать ее вновь, — сокрушенно сказал Смит. Это сильно задело Осгуда, и он не сумел сдержаться. Он знал, что в лучшем случае его терпят, и сознание этого — даже если удавалось убедить себя, что со стороны око незаметно — делало любую его попытку привлечь к себе людей вдвойне трудной. Временами, как сейчас, например, его становилось даже жалко. Но у него был талант обкрадывать себя — лишаться и этой жалости. В следующий момент он выкрикнул:
— Мне вас жаль, всех вас!
— Не плачьте, отец! — утешил его Смит. — Мы как-нибудь уж постараемся обойтись без вас! Дело за тобой, Спаркс! — крикнул он.
И Спаркс удивил нас.
— Пускай так, мистер Смит, — серьезно ответил он. — Пускай кому-нибудь и надо поехать с вами, кому-то, кто жизнь понимает так же, как мы с мистером Осгудом — вы меня, конечно, извините, мистер Осгуд… Если он думает, что ему не пристало ехать, похоже, кроме меня, никого не остается. — Никому не показалось смешным это скромное убеждение в святости долга и кроющееся за ним четкое разграничение добра и зла.
Смит, однако, не унимался.
— Может, мистер Осгуд свою Библию тебе одолжит, а, Спаркс? Тогда мы хоть почитаем, что там положено при погребении!
Вылазка отчасти удалась. Осгуд был откровенно обижен тем, что Смит так свободно обсуждает его а, может, еще и тем, что его ставят на одну доску со Спарксом. Кроме того, ни для кого не было секретом, что Спаркс не умеет читать.