Страница 63 из 122
— Ты бы знал, чего я от него наслушался, — сообщил Джил Кэнби.
— К январю он мог говорить только об одном, — вставил я. — О женщинах! Но и тут на отвлеченный разговор он был не способен. Твердил без конца одни и те же истории про себя и про одних и тех же баб!
— Так ведь он-то вообще молчал, — сказал Джил. — Кому-то надо было разговаривать. Сам сидит себе, уткнувшись в свои книжонки, будто урок зубрит, а то пишет целый день — знай пером скрипит. А мне обидно. Я иной раз петь начну, но тут уж он совсем стервенел. Как-то пошел к двери — и ведь песню я какую хорошую тогда пел — и стоит там, будто прислушивается к чему-то, а ветер воет и за окном мороз — тридцать градусов ниже нуля. Я его спрашиваю, в чем дело, а он молчит. Он, видишь ли, слушал, как быки ревут, очень оказывается, красиво у них получается.
— Голос у Джила, конечно, отличный, — сказал я, — беда только, что он знает всего три песни, да и те на один мотив.
Мы продолжали разговаривать, освобождаясь таким образом от накопившегося раздражения, а Кэнби время от времени вставлял словечко, чтобы подзавести нас, но тут явился Монти Смит. Он обратился было к Джилу, но Джил только посмотрел на него, и Монти сразу отсох; он зашел с моей стороны и пристроился рядом, пытаясь влезть в разговор. Стоял спиной к стойке, как будто ему было в высшей степени наплевать на то, что там наставлено. Я не могу убить человека взглядом, что так хорошо удается Джилу, поэтому я вовсе не смотрел на Монти и не отвечал ему. Я просто положил полдоллара на стойку, и Кэнби налил пару стаканчиков, а Смит их выпил.
Он, видно, чтобы подольститься, сказал: «Твое здоровье!». Я почувствовал себя скотиной, что так обошелся с ним, будто на бедность подал. Но Джил пихнул меня локтем в бок, и я промолчал. Смит потоптался около нас и вышел. В дверях он приостановился и подтянул ремень, наверное, чтобы восстановить чувство собственного достоинства.
Когда дверь за ним закрылась, Кэнби спросил:
— Ну, а теперь, раз мир восстановлен, скажи, что тебя гложет? — обращался он к Джилу.
— С чего это ты взял, будто меня что-то гложет?
— Уж больно много ты об одиночестве распространялся, — сказал Кэнби, наливая нам еще виски. — С того и взял.
Джил повертел стакан в руке и не ответил ни слова.
— Что это он такой стеснительный стал? — спросил Кэнби меня.
— Он интересуется, в городе ли еще его пассия? — ответил я.
— Его пассия? — сказал Кэнби, вытирая тряпкой лужицу и наклоняясь, чтобы убрать под стойку пустую бутылку.
— А ну, полегче! — Джил перестал вертеть стакан. — Если ты о Роуз Мэпин, — сказал Кэнби, выпрямляясь, — то нет, она уехала весной в Сан-Франциско с первым дилижансом.
Джил встал, не сводя с него глаз.
— Проклятие! — Джил одним глотком осушил свой стакан. — До чего же поганый городишко! — с бешенством прибавил он. В глазах у него появились слезы, так ему было обидно, что зря рвался сюда.
— Выпей! — сказал Кэнби, откупоривая новую бутылку. — Только смотри не напивайся, пока ты в таком настроении. В этом городе я знаю только одну незамужнюю женщину — ей восемьдесят два года, она слепая и ко всему еще индианка. Разве мало?
Он налил нам и себя не забыл. Ему, видно, показалось забавным, что Джил мог выдать себя подобным образом. Но Джил действительно страдал. Всю зиму он, не закрывая рта, говорил о Роуз Мэпин, так что под конец она мне совершенно осточертела. Я-то считал, что она самая заурядная шлюха, но Джил день и ночь бредил о том, как купит себе ранчо и начнет оседлый образ жизни.
— Я лично считаю, что ее не иначе как мужние жены отсюда выжили, — заметил Кэнби.
— Да? — сказал Джил.
— Ну, дегтем ее не мазали и в перьях не валяли. И скандала открытого не было. Просто они ее своей добродетелью доконали. И ведь ничего плохого не сделали, но они все боялись, что вот возьмет да и сделает, дошло до того, что мужчины стали опасаться, как бы кто не застукал их за разговором с ней. Даже неженатые. Уж больно мал городишко.
Джил по-прежнему смотрел на него в упор, но молчал, и вид у него был уж не столь обиженный. Странно даже, что такой беспечный парень, как Джил, может что-то принимать действительно близко к сердцу.
— Как насчет золота, о котором столько говорили прошлой осенью — выгорело дело? — спросил я Кэнби.
— А ты что б по моему виду сказал? — осведомился он и продолжал: — Нет, брат! Два парня из Сакраменто нашли золотоносный песок в Белчеровской протоке, в северной ее части, и добрались до гнезда. Несколько тысяч заработали, но на жилу так и не напали. Заявок было сделано много, только никто ничего не нашел, ну а потом зима уже на носу, и настоящего бума не вышло. — Он посмотрел на меня с той же ехидной ухмылочкой в глазах. — Всего-то двух-трех баб удалось под это заманить, да и те предпочли убраться подобру-поздорову, пока перевал не закрылся.
— Меня это мало трогает, — соврал я.
— А чем вообще люди в этом городишке занимаются? — спросил Джил.
— Если вы не собираетесь пополнить ряды ухажеров дочери Дрю… — начал Кэнби.
— Не собираемся, — заверил я его.
— Ну, раз нет, — произнес он, — тогда вам остается пять возможностей: есть, спать, пить, играть в покер и драться. А еще вы можете сгонять партию в бильярд. В задней комнате поставлен новый стол.
— Вот благодать, — сказал Джил.
Открылась дверь, и вошел Мур, приказчик Дрю. Муру было за сорок, а на вид и того больше; он начал толстеть, так что живот выпирал над ремнем, цвет лица имел нездоровый, лицо морщинистое, волосы с сильной проседью, а на затылке белое, будто присыпанное пеплом, пятно. Мур был чем-то серьезно болен, он не любил, когда его спрашивали о здоровье. Он уже больше не мог позволить себе никаких фокусов на лошади, и даже обычная работа в седле так утомляла его, что к концу он становился землисто-серым. Мне казалось, он страдает от сильных болей — наверное, все внутренности у него были отбиты, слишком уж долго он занимался объездкой диких лошадей. Но когда-то был мастером своего дела, одним из лучших ковбоев и даже теперь мог с молодыми потягаться. Он знал лошадей, скот и местность как самого себя, то есть отлично. Выражение глаз спокойное и уверенное, он никогда не терял головы и не впадал в рассеянность, как бы плохо себя ни чувствовал. Вот только, подозреваю, он ничего не скопил, как все мы, и потому мысль о том времени, когда не будет сил больше работать, сильно его страшила. Почему, наверное, он так и огрызался, когда к нему приставали с вопросами о здоровье.
Он подошел к стойке, поздоровался с нами, кивнул Кэнби и бросил на стойку серебряный доллар. Кэнби плеснул ему в стакан виски на хороший глоток, и он разом выпил. Кэнби налил ему еще, но он не стал пить сразу, а занялся свертыванием сигареты.
— Что-то, я вижу, Ризли еще здесь околачивается, — сказал Кэнби, и Мур кивнул.
Ризли числился шерифом всей этой территории, но, как правило, ближе, чем в Рино, его было не найти. К нам же он наезжал только в особых случаях. Я видел, Мур не хочет говорить на эту тему, недоволен тем, что Кэнби упомянул Ризли при нас. Но меня разобрало любопытство.
— Еще прошлой осенью болтали что-то про угон скота. Было такое? — спросил я Мура.
— Что-то было, — ответил он. Дважды подряд затянулся сигаретой, отпил половину своего виски и только тогда выпустил дым, совсем реденький. Мур смотрел не на меня, а на темные бутылки, выстроившиеся за спиной у Кэнби в три ряда. Кэнби снова протер сухую стойку. Ему было неловко. Ну, Мур еще куда ни шло, но вот то, что Кэнби держался с нами, как с посторонними, мне не понравилось. И Джилу тоже.
— Выяснилось что-нибудь? — спросил он Мура. — Ризли из-за этого сюда пожаловал?
Мур допил свое виски и кивнул на стакан, Кэнби налил ему в третий раз.
— Нет, ничего мы не выяснили, и приехал Ризли именно из-за этого. — Он затем положил сдачу в карман и отнес виски на столик у окна. Сел к нам спиной, так что Кэнби мог свободно разговаривать.