Страница 110 из 122
— Что там у них опять происходит, будь они неладны?
На поляне оставалось не более полудюжины всадников. Все они собрались на краю обрыва, под которым ревел поток. Две лошади были без седоков, одна из них, вороная, принадлежала молодому Тетли.
Мы тоже подъехали к обрыву и заглянули вслед за остальными вниз. Снизу, по крутому откосу взбирались Джералд и Смит. Они одолели уже примерно половину подъема, с трудом карабкаясь по снегу среди обрывающихся камней, оскользаясь на прошлогодней хвое. Смит обнимал парня одной рукой, а другой хватался за кусты, за молодые деревца, за все, что попадало под руку. Парень, по-видимому, был цел и невредим, просто не желал лезть наверх сам. Спаркс сошел с лошади и спустился им на помощь. Теперь Джералда тащили вдвоем, спотыкаясь и скользя, парень же только ноги волочил и даже за спутников не хотел держаться.
Когда они выбрались наверх, оказалось, что он отлично может стоять на ногах. Спаркс не снимал руки с его плеча.
— И как вы могли такое надумать, молодой господин? — Спаркс старался хоть как-то расшевелить парня, а заодно и утешить. Намерение Джералда сильно испугало его. И другие были напуганы. Только все очень устали и восприняли это не так остро, скорее возмутились.
— Совсем спятил, — сказала Мамаша.
Джералд промолчал. Он стряхнул руку Спаркса, медленно подошел к своей лошади и с усилием сел в седло.
— Ты за ним приглядывай, — продолжала Мамаша. — Он что-то совсем не того. Револьвер у тебя? — спросила она Смита.
Смит показал револьвер.
— Оболтус несчастный! — сказал он, приосанившись. — Еще немного, и я бы опоздал. Вы, может, думаете, обрыв не такой уж крутой, — бахвалился он. — И не такой уж скользкий. Я так покатился вниз, думал, в воду угожу.
— Да никогда б он этого не сделал, — сказал один из объездчиков, худощавый мужик средних лет с длинным тонким носом и тонкими поджатыми губами, хмурый и худосочный. Я не был с ним знаком, не знал даже, откуда он.
— Что он еще затеял? — спросил Джил.
Смит был в большом возбуждении, ему хотелось, чтобы все знали, какую он проявил прыть:
— Сперва мы лошадь его увидели. Без седока. — И указал на лошадь. Если молодой Тетли что и слышал, то вида не показал.
— Ну, я, понятно, догадался, что у него на уме. Трудно не догадаться. Он и не скрывал. Я разом смекнул, что обрыв — самое подходящее для этого место, ну, конечно, там он и оказался, стоит у кромки и на воду смотрит, а у самого револьвер в руке, — Смит опять показал револьвер. — Мне достаточно было взглянуть, сразу стало ясно, что он задумал. Я как сигану вниз! Хорошо еще, он меня не слышал, пока я рядом не оказался, вода, что ли, сильно шумела. А как услышал, хотел разом все покончить, но уж тут я его сцапал! — Он посмотрел на нас с победоносным видом.
— Не сделал бы он этого, — повторил незнакомый мужик.
— Больно много ты знаешь, — повысил голос Смит.
Тетли-младший, по-прежнему не глядя на нас, послал лошадь туда, где сосны, расступившись, давали начало дороге. Смит этого не заметил; он увлеченно доказывал, что Джералд непременно пустил бы себе пулю в лоб.
— Да мы сами видели, — сказала Мамаша. Она не спускала глаз с Джералда.
Однако, Смиту непременно хотелось убедить незнакомого мужика. Он понизил голос, но продолжал размахивать револьвером. Тот беспокойно косился на револьвер. Смит объяснял, как Тетли при всех унизил сына.
— Что-то ты больно много на себя берешь, — сказал мужик.
— Кто-то должен был это сделать! — заорал на него Смит. — Сам ты не больно-то торопился, насколько я помню.
— Может, он и хотел, только все равно не смог бы.
Смит собирался возразить, но тут мы тронулись с места. Он с минуту яростно смотрел вслед мужику, затем плюнул и пошел к своей лошади.
Он нагнал нас и опять начал доказывать, что Джералд непременно застрелился бы, и все сворачивал на то, что Тетли был виной всех бед. Нам не хотелось ни разговаривать, ни слушать его болтовню.
В конце концов он махнул на нас рукой и поехал вперед искать сочувствия у Мамаши.
Когда на спуске попадалась ровная площадка, мы останавливались, чтобы дать мне немного передохнуть. Плечо совсем онемело и сильно распухло. Мы не разговаривали, разве что я время от времени просил Джила дать мне хлебнуть виски или прикурить.
К тому времени как мы добрались до развилки у подножия горы, снег перестал, и небо начало прочищаться, не то чтоб тучи прорвались, а как-то истончились повсюду сразу, пропуская бледный солнечный свет. Но было еще холодно, и горы, обступившие долину, стояли белые до самой подошвы.
На окраине городка Джил спросил:
— Ну, как тебе теперь? — Его, кажется, обрадовало, когда я сказал, что мне как будто совсем ничего. — Чем скорее мы выберемся из этого городишки, тем лучше.
Мне в тот момент не больно-то улыбался двухдневный переезд верхом по горным дорогам. Хотелось поесть, перевязать рану и в постель. Я ничего не сказал. Он, однако, понял, что у меня на уме.
— Все же я б не возражал сперва надраться в стельку и пару дней не просыхать. Давай пристанем у Кэнби. Кэнби не хуже любого доктора. И зря языком трепать не станет.
— Да я к завтрашнему дню буду здоров, — сказал я.
— Ну, конечно.
Когда мы вошли в салун, Смит был уже там. Он пил и доказывал что-то, разжигая в себе благородный гнев. Кэнби стоял за баром, слушал, но сам помалкивал и вообще себя никак не проявлял. Увидев нас, Смит притих и уставился в свой стакан, будто усиленно думает, только мысли держит при себе.
— Что прикажете? — спросил нас Кэнби так, будто мы просто заглянули к нему, вернувшись с пастбища.
— Нам бы комнату, — сказал Джил, глядя на Смита, нахохлившегося над стаканом.
Кэнби посмотрел на меня. Конечно же, он все знал.
— Идите наверх, — сказал он. — Передняя комната пустует. Уж если на то пошло, все это чертово заведение пустует, — продолжал он, глядя на Смита. — Но передняя комната для гостей готова.
Джил положил руку Смиту на плечо. Смит хотел было ее стряхнуть, но, когда Джил как следует плечо стиснул, не стал выдираться.
— Вот что, любезный, — сказал Джил. — Болтай-ка ты поменьше.
Мы поднялись в переднюю комнату, голую и чистую. Там стоял туалетный столик и на нем таз, кувшин с водой и стакан; вместо платяного шкафа отгорожен занавеской угол; стул, железная двухспальная кровать и печурка с никелевыми украшениями. Все, кроме печурки, выкрашено в белый цвет. Занавеска была тяжелой белой парусины. На кровати чистое, хотя и плохо проглаженное белье. Ковра не было и штор на окнах тоже, отчего комната казалась очень чистой и очень светлой. В окно, выходившее на восток, видны заснеженные горы, а в другое — улица и лавка Дэвиса как раз напротив. Я повалился на кровать, а Джил растопил печурку: наколотые дрова лежали под рукой. Потом он подошел к кровати и стянул с меня сапоги.
— Ты лежи тут и отдыхай пока. А я отведу коней к Уайндеру.
Он ушел, а до меня снизу стал снова доноситься голос Смита. Однако скоро все опять стихло. Я уже почти уснул, когда открылась дверь и вошел Кэнби. Он принес еще охапку дров. Сбросил их на пол и стал подкладывать в печку.
— Монти я на время заткнул, — сказал он, не оборачиваясь. — Посадил в бильярдной с полной бутылкой. Ну, а потом еще нужно будет проспаться…
— Какая разница? Все равно все знают.
— Так-то оно так. — Кэнби поднялся с корточек. — Только Смит слишком уж в подробности вдается. — Он подошел к кровати. — Как плечо-то?
— Неважно, — сознался я. — Смит и об этом тебе рассказал?
— Нет. Он главным образом рассказывал, как спас молодого Тетли и какой потрясающей скотиной сам Тетли оказался, и еще раз о том, как спас Тетли-младшего. Я по походке догадался, — пояснил он и прибавил: — Ну-ка покажи, — начал расстегивать мне рубашку.
— Ты что, доктор? — спросил я.
— В нашем деле все надо уметь. Кому-нибудь здесь постоянно достается. Приходят, чтоб храбрости набраться, а потом ее же доказывают…