Иностранный легион

Письмо девятнадцатое Белокурова из Марокко, пост Касбах в Прагу А.А. Воеводину, 22 февраля 1924 года: «Дорогой друг! Итак, поздравьте меня, во-первых, с наградой за бой у Эль-Мерса 24 июля 1923 года, а во-вторых, с галунами лейтенанта! Вероятно, я буду переведен в другой полк и в другое место и расстанусь со своим постом «Касбах», в котором просидел долгих, мучительных шесть месяцев. Командование этим постом было для меня сплошной пыткой; это Вы знаете из моих писем. Наверное, во всем Марокко нет корявее этого поста! Но, верный своему упрямству, я себе сказал: «Остаюсь на посту до результата», то есть пока начальство сменит или арабы пристрелят, но на компромисс с собой не пойду. Я, конечно, всегда мог прикинуться больным, усталым и просить замены, но я этого не сделал. И хотя это еще не конец, но, по теории вероятности, на днях придет официальный приказ о моем переводе в другой полк, и с каждым часом — все меньше и меньше шансов быть зацепленным арабской пулей. Конечно, мои коллеги по Легиону, скажут: «Белокурову везет, и в «Касбахе» шесть месяцев сидел и жив остался, в лейтенанты пролез… Теперь — офицер… Лейтенант Монсеньор!» Не х… собачий! Да, друзья, это — так, но цену этому везению знаю, наверное, я один. Там, где мне трудно — другим смерть! Скорее легче верблюду в игольное ушко проскочить, чем в Легионе из простого солдата сделаться французским офицером. Скажу больше: незадолго до производства мне деликатно предложили принять французское подданство, выставив напоказ все преимущества… «Русским родился — русским подохну!» — был мой ответ и всегда будет. Вот почему, дорогой друг, в этом году я, наверное, покину Легион. Офицерское положение может прельщать другого, но не меня. Следовательно, очередь за Вами, дорогой коллега. Я хочу попасть в высшее учебное заведение Америки. Мой анкетный, заполненный ответами лист у Вас имеется. Действуйте, чтобы оформить мне нужные бумаги, сообщите несколько адресов американских студенческих организаций и, если можно, устройте бесплатный проезд до Америки, хотя я все же рассчитываю пробыть здесь еще четыре-пять месяцев, чтобы скопить две-три тысячи франков на всякий пожарный случай. При офицерском содержании — это нетрудно. О последующих переменах своего адреса Вам незамедлительно сообщу. Пока катайте по старому адресу. Крепко и дружески жму Вашу руку. Белокуров».

Письмо двадцатое Белокурова из Марокко в Прагу А.А. Воеводину, 7 марта 1924 года:

«… Я уже Вам своевременно писал о моем производстве в чин лейтенанта. Теперь я покидаю Марокко и направляюсь в Сиди-Бель-Аббес, в Алжирию, в Первый Иностранный полк Французского легиона, куда и жду от Вас скорого письма и ответов на все затронутые мной вопросы. Вопрос по поводу Америки для меня — самый важный и самый острый. Как я Вам уже писал, в Африке я не останусь, несмотря на все привилегии французского офицера. Я люблю жизнь постольку поскольку она — борьба. Мое дело — завоевывать, но отнюдь не пользоваться своими завоеваниями. Такой мой удел. Итак, вперед, на новые барьеры. Сегодня только что прибыл автомобилем из Мексира в Фец. Остановился в шикарной гостинице. Великолепный номер, электричество, две шикарных, мягких, как пух, кровати, зеркальные шкафы, ванная комната. А там, позади, на Дьябл Ядъях, в посту «Касбах»,[475] продолжается агония между жизнью и смертью. Люди спали там, не раздеваясь. И мне делается стыдно и обидно, что сейчас у меня — все, у них же — ничего, кроме возможности поймать арабскую пулю. Женщины строят мне глазки, и вот уже седьмая ночь, как я сплю с разными девицами. Жизнь, которой я не жил около четырех лет, снова захватила меня в свои цепкие лапы, но ненадолго. Сейчас я голоден… Четыре года у меня не было воздуха… И я спешу… Спешу, чтобы насытиться, боясь, что у меня это могут отнять. Вообразите себе голодного пса, который неделю не жрал, и вдруг ему бросили лакомый кусок… Я в данный момент — тот же пес! Ну, пока довольно. Пишите же скорее мне. С дружеским приветом, Ваш Белокуров».

Письмо двадцать первое Белокурова из Сиди-Бель-Аббеса[476] в Прагу, А. А. Воеводину, 12 апреля 1924 года: «Дорогой друг! Только что получил Ваши письма от 9 и 10 марта. Я уже Вам писал, что я нахожусь теперь в Сиди-Бель-Аббес в Первом Иностранном полку Французского легиона, а поэтому книги, газеты и так далее для Первого Иностранного полка гоните на мое имя. Я же, со своей стороны, их распределю. Теперь разрешите Вам сказать несколько слов про мою теперешнюю жизнь. Вырвавшись с Дьябл Ядъяха, я как «бурный вихрь, пустился, не взвидя ни света, ни денег…». Безумно захотелось «гульнуть»… Денег было около 2 тысяч франков. За месяц я их все спустил да еще долгов наделал. Женщины, рестораны, концерты, прогулки за город. Положение позволяло. Я почти ничего не делал. Но дня 3 тому назад, когда еще несколько метров отделяло меня от пропасти, я как-то оборвал свой разгул и сказал себе: «Довольно!» За это время я почти никому не отвечал на письма. Ни одну ночь я не спал без женщины. На меня нашел какой-то кошмар! Я чувствую, что я делаю плохо, что бросаю на ветер деньги, добытые ценой пота и крови, и все-таки… Что ж, такова русская натура! Уроки прошлого никогда не могут идти впрок. К счастью, это кончено. Жалко — я ничего не жалею. Деньги будут, а здоровье даже нисколько не «сдало». Люблю я делать крутые виражи в жизни. Об этом — довольно. Я признался откровенно. Теперь — о делах. 1} Материалы для «Архива Русской Эмиграции» — соберу и Вам пришлю. Платы никакой не надо. «На чужбине» выйдет лишь 1 мая, ибо главный редактор «болел». Я решил бесповоротно ехать в Америку. Европа мне не нравится…Карточку в офицерском одеянии я Вам на днях перешлю…На сегодня ограничиваюсь этим коротким письмом, ибо «мозговой аппарат» работает пока не лучше советского и «хаос» во всем неимоверный. Прилагаю Вам письмо сержанта Кроленко и другое, забавное письмо донского казака Устякина, который называет меня «Батей», в честь того, что когда-то он был в моем взводе, в бытность мою сержантом. Отвечайте. Не забывайте. Крепко и дружески жму Вашу руку».

Письмо донского атамана Богаевского одному из белоэмигрантов-легионеров позволяет судить о том, что предпринимали высшие деятели Белого движения для разрешения «легионерского вопроса». Находится этот документ в ГА РФ. Ф.6461. Оп.1. Д.23. Л.29. «22 декабря 1923 г. Многоуважаемый Василий Степанович! Что касается вопроса о сокращении срока службы легионеров, то по этому вопросу я начинаю хлопотать, хотя пока и без большого успеха. Думаю, что во французском военном министерстве этот вопрос встретит противодействие и решительное: французы потеряли столько людей за время войны, что, конечно, охотно пользуются услугами иностранцев, жертвующих свою кровь, а иногда и жизнь за чуждые им интересы. Казаков, отлично зарекомендовавших на всех поприщах, конечно, они охотно не отпустят. Другое дело, если бы освобождалась Россия. Тогда французы были бы вынуждены отпустить русских. Во всяком случае, попытки продолжать это будут. Н.М. Мельников, которому я передал Ваше прошение, говорил мне, что имел беседу с Вами по этому вопросу. Всего хорошего. Искренне уважающий Вас, Богаевский».

Данный документ позволяет увидеть происходящее во Французском иностранном легионе глазами простого калмыка, представителя Донского казачьего войска. Это письмо позволяет сделать вывод, что выходцы из бывшей Российской империи попадали в данное подразделение не только в 1917–1918 и 1920–1921 гг., но и в последующее время. Такой факт свидетельствует в пользу того, что связь между русскими легионерами со своими бывшими односумами прекратилась на долгие годы. Дело в том, что, несмотря на все тягости легионной жизни, особенно для свободолюбивого казачества, те же казаки продолжали пополнять собой ряды Легиона и в более позднее время, что и видно из изложенного ниже документа.

Письмо калмыка-легионера Сафона Санжиновича Бормагнанова донскому атаману Африкану Петровичу Богаевскому от 19 декабря 1924 г. из Марокко во Францию, Париж: «…Сижу один у подножия гор Атласа, друзей-то своих казаков нет, а есть русские, но редко наблюдаешь между ними честного друга… Но, конечно, не все такие, есть и между ними хорошие люди. Вот между этими «барашками» и кручусь.

475

означает «крепость» в переводе с арабского.

476

Алжир