ПрозаК

В это самое время на офицерском собрании «Фениксов» оберста Хеншеля била очередная истерика.

— Это черт знает что! Небоевые потери чудовищны! Они разбиваются на взлете, у них глохнут двигатели, они взрываются ни с того, ни с сего! Что они нам посылают? Что за дерьмо?

— Герр оберст, — кашлянул гауптман Бах, — но ведь в этом нет ничего удивительного… нам поставляют отработавшие свое опытные модели…

— Постойте, Эрнст, это тут ни при чем, — сказал вдруг Шандор. — Полковник, я саботировал все эти самолеты.

Хеншель подавился воздухом.

— Вы что?! Что вы делали?! Шандор, я правильно вас понимаю?!.

— Я саботировал самолеты. Знаете, гаечку открутить, тягу подпилить, и все такое, герр оберст…

— Капитан Дебречени! Это что, какая-то глупая шутка?! Вы что, с ума сошли?

— Я не шучу, полковник. Я портил самолеты, сознательно, с умыслом, в здравом рассудке.

— Герман, постойте! — крикнул Бах, увидя, что Хеншель наливается дурной кровью. — Это какой-то бред, этого не может быть! Он не отдает себе отчета…

— Заткнитесь, Эрнст, — коротко уронил Шандор.

Хеншель шумно выдохнул и повернулся к стоявшему у двери лейтенантику:

— На гауптвахту его!

— Герр оберст, у нас нет гауптвахты!

— Мне насрать! Заприте его где-нибудь и поставьте стражу!

Шандора увели (точнее, он ушел вместе с конвоирами из числа смертников). Хеншель шумно лакал из стакана коньяк.

— Бах, вы что-нибудь понимаете? — из уголка рта у Хеншеля вытекала янтарная струйка.

— Пожалуй.

— Он это серьезно?

— Допускаю.

— Тогда нам следует его расстрелять, — сказал герр оберст, отирая лоб.

— Помилуйте, да ведь нет доказательств…

— А признание?!

— Бог мой, ну и что? А даже если он действительно это делал — ну и что?! Вы собираетесь казнить смертника? Это просто смешно…

— Он не смертник, он инструктор! И вообще, что за чушь вы несете, это же война! Он предал Рейх!

— Герр оберст, здесь уже нет никакого Рейха и нет никакой войны. Здесь остались мы с вами, эти самолеты, голос в телефонной трубке да еще долг.

— Долг, долг перед Рейхом!

— Долг перед самим собой, Герман.

Они замолчали.

— А ведь вас я тоже расстреляю, Эрнст, — спокойно сказал Хеншель. — Вместе с этим Шандором расстреляю.

— Только это нам и осталось, Герман. Так или иначе.

Вернувшиеся конвоиры увели и Эрнста.

Через полчаса, на плацу (это был участок земной поверхности, мало чем отличавшийся от всех прочих), состоялось последнее построение "Фениксов Гофмана".

Хеншель, необыкновенно спокойный, сообщил:

— Мы отправляемся в последний вылет. Мною получен приказ атаковать войска большевиков на территории Будапешта. Взлетаем, как только рассветет. В бой пойдете вы все, за исключением Гочека. И конечно, за исключением гауптмана Баха и капитана Дебречени. Которые немедленно будут расстреляны за измену Рейху. Это все. Можете остаться и наблюдать казнь, а затем до рассвета вы свободны.

У них был только один пистолет на всех — личное оружие самого Хеншеля.

— Герман, по-моему у вас сточен боек, — сказал Эрнст.

Оберст Герман Хеншель целился в Шандора и раз за разом спускал курок. Пистолет производил сухие щелчки, но стрелять отказывался.

— Дерьмо… А вам везет, Шандор, — лицо герра оберста посерело от гнева, — подлецам всегда везет.

— Герр оберст, — робко спросил лейтенантик, — может быть нам их задушить или прирезать?

— Руки марать о такую мразь, — Хеншель скривился. — Живите, сволочи. Надеюсь, иваны не расстреляют вас, а засадят в свои концлагеря, чтоб вы там гнили заживо.

— Герман, я бы хотел… — начал капитан.

— Заткнитесь, гауптман! Даже и не рассчитывайте! Мы полетим без вас!

Когда все разошлись, Эрнст сказал Шандору:

— Некрасиво, Шандор. Попросту некрасиво.

Они посидели на промерзшей земле с четверть часа и пошли в барак.

Рассвело. Все было готову к последнему вылету.

— По машинам! Эрик, возьмите Z014! Келлер, бросайте свою развалюху, Z017 Гочека теперь ваша!

Карел Гочек стоял у машины оберста и невнятно клянчил. От него несло сивухой.

— Карел, вам нельзя летать. Вы алкоголик, Карел, вы деградируете на глазах, — говорил ему Хеншель, испытывая стандартную смесь жалости и презрения.

— Какая к дьяволу разница, — вяло ответил Карел, — один раз долечу, больше и не понадобится.

— Вы не долетите, Карел, вас собьют в таком состоянии. А если и долетите — то не положите машину в цель.

"И хуй с ней", — подумал Карел по-русски.

— Schwalbe — даже дефектная! — с тонной аматола стоит под сто пятьдесят тысяч рейхсмарок. Вас мне не жалко, вы пушечное мясо, за вас никто пфеннига не даст. Но угробить по пьянке одну из моих драгоценных ласточек я вам не позволю.

— Да ведь последний вылет, герр оберст…

— Не позволю!

"И хуй с тобой", — подумал Карел по-русски, захлопывая фонарь командирского "Ме-262".

"Ласточки" уходили по двое. В пятистах метрах от летного поля Z017 Келлера, шедшая в последней двойке, задымила, свалилась на крыло и врезалась в землю.

Карел потер лоб и пробормотал: "Вот как". А затем тоже тоже направился к бараку.

— Ушли пташки. Капут герру оберсту. Принимайте командование, герр гауптман.

— Командование чем? Калекой, пьяницей и предателем. Хороши подчиненные, не пожаловаться, — усмехнулся Бах.

— Уж что нашлось, герр гауптман, не обессудьте.

— Вернее, что осталось, — сказал из угла Шандор.

— Послушайте, Шандор… — мягко начал гауптман.

— Нет, извините! — Шандор встал и откинул голову. — Вы, герр гауптман, не понимаете моих мотивов, вы даже не понимаете, что именно я делал, вы вообще ничего не понимаете и понимать не желаете, вы тупо уперлись… — и тут зажужжал испорченный телефонный звонок.

— Кому-то из нас все, — с надеждой сказал Карел и прошел к телефону.

В короткие секунды разговора им всем троим показалось, что вся прожитая жизнь пролетела у них перед глазами.

Карел повесил трубку и обернулся к двум капитанам.

— Мост. Это мост.

— На этот раз — мост, — сказал гауптман. — Я пойду.

Он зашевелился, заерзал в продавленном кресле и протянул руку к костылям.

— Стой, — сказал Шандор. — Стой, — сказал Шандор, — не надо.

Гауптман покосился на него и негромко произнес:

— Оставь, Шандор. Это ты ничего не понимаешь, ты просто не понимаешь.

— Нет, — сказал Шандор, — я все понимаю, я все прекрасно понимаю. Я понимаю много больше вашего, Эрнст.

Он тяжело сглотнул и продолжил:

— Теперь моя очередь. Полечу я.

Когда гвардии старшину Алексея Корчука разрезало надвое обломком шандоровской «Ласточки», он только и успел что шепнуть своему боевому товарищу:

— Не дожил, — а затем его не стало.

— Не дожил, — степенно подтвердил боевой товарищ и снял с Корчука сапоги.

–

©Рой Аксенов, 2004