Страница 111 из 116
– Лара, мне страшно, – шепнул он, но за рёвом двигателя она не расслышала его слов, – мне страшно, ты сошла с ума…
Машина стремительно набирала скорость.
***
После разговора с Лешаком Татьяна Расшуганова долго не могла прийти в себя и собраться с мыслями. Ей нужно было решить окончательно, понесёт ли она киллеру деньги или плюнет на свой страшный замысел. Названная им сумма была велика, но у Татьяны были на руках эти деньги, она могла позволить себе столь кошмарную роскошь (не зря же она «доила» всех ухажёров подряд). Она могла заплатить Лешаку за работу, но сейчас, оставшись наедине с собой, опять потеряла уверенность.
Конечно, ей бы хотелось отбросить эту безумную затею и облегчённо вздохнуть. Желание свободного дыхания было огромным, но крохотная червоточинка ненависти уже давно подгрызла основание лёгкого бытия и угнетала с каждым днём всё больше и больше. Желание дышать свободно не уменьшалось, но сил на воплощение этого желания в жизнь с каждой минутой становилось меньше и меньше.
Попав домой, Татьяна взглянула в зеркало и сказала себе:
– Надо остановиться.
Она не просто понимала это, она физически ощущала потребность остановиться. Чем ближе был час очередной встречи с Лешаком, тем темнее делалось на душе Татьяны. Мир заполнялся мрачными тучами дурного предчувствия. Мир чернел. Мир тяжелел от густой крови…
Таня проснулась рано. Улица лежала за окном непроглядной сумрачной мутью, в которой едва угадывались за падавшим снегом разбросанные огоньки окошек.
Город неохотно просыпался, город собирался на службу, город принимался за торопливый завтрак, город начинал усиленно гудеть непрогретыми автомобильными двигателями, город включал в утренней тьме новые и новые квадратные огонёчки на стенах домов и передвигал в этих освещенных квадратиках фигурки сонных людей. Людей становилось всё больше и больше. Они умывались, взбадривали себя чашечкой крепкого кофе и дымом утренней сигареты, они всеми силами пытались привести свой внешний вид в соответствие со своими стандартами, скоблили подбородки бритвами, протирались лосьонами, накладывали на лица макияж.
Город поднимался на ноги и отправлялся на службу.
Таня отдёрнула штору и приоткрыла окно. Она любила свежий воздух и всегда проветривала комнату по утрам, даже в страшнейшие морозы…
Она быстро приняла душ, тщательно протерев тело мягкой мыльной губкой. Таня любила своё тело, бережно ухаживала за ним и гордилась им не без причины. Она любила похвастать своим телом, но умела сделать это неназойливо, почти незаметно для окружающих, тем не менее каждый раз оставляя о себе самые яркие впечатления.
– За что же природа наградила тебя ненавистью, красавица? – спросила она в запотевшее зеркало, вылезая из ванны, и вдруг плюнула на его мутную поверхность. Внезапный плевок отозвался в ней так, будто слюни ударили её саму в лицо. Татьяна зажмурилась.
– Ты готова? Решилась? Значит, ты сошла с ума. Куда бы ни вела жизнь, она всегда ведёт к исполнению…
Она решилась. Зачем обманывать себя? Зачем пытаться выглядеть в собственных глазах лучше, чем она есть в действительности? Будь прокляты все эти игры! Почему не получается вести себя проще? Почему всё время она должна вести себя, как на сцене – гримироваться, облачаться в соответствующие случаю наряды, изображать какие-то чувства? Что-то было неверным в её жизни, где-то она успела обмануть себя.
Таня оделась и сложила необходимые для утренних занятий вещи. Утренний «класс» – проще говоря, разминка, разогрев – был самым ненавистным в её профессии делом: все эти механические движения, вскидывания рук и ног возле перекладины, называемой почему-то «станком». А ведь верно! Это – станок, что же ещё, как не станок, самый настоящий станок, возле которого с артистов снимают стружку, выжимают пот, заставляя отрабатывать одни и те же движения, заученные с первого класса училища… Таня ненавидела эти утренние занятия, где на равных были «звёзды» и «кордяшники».
Зато она почти с удовольствием ходила на репетиции, хотя это, конечно, трудно было назвать удовольствием. Это было что-то иное, может быть, борьба, война… Но кто выступал в роли противника? Она сама, только она сама. Она боролась с собой, заставляя себя сделать то, что было не в её силах, и доказывая тем самым своим подругам, что она вполне заслуженно пользовалась любовью публики. Беда крылась в том, что она лучше всех других понимала свою неполноценность. Она никогда не была настоящей танцовщицей. Она умела выполнять все фигуры, движения её достигли высочайшей отшлифованности, но во всех её танцах отсутствовала душа. Это Татьяна знала лучше всех. Себя обмануть ей не удавалось. Зрители аплодировали, она упивалась громом хлопающих ладоней и выкриками «Браво!», но это было лишь кратковременной радостью, а не удовлетворением от проделанной работы.
И она опять шла в зал, зная, что снова и снова у неё что-то не будет получаться так, как ей хотелось бы. Существовал потолок, выше которого она не могла подняться.
Она любила театр, любила его коридоры, любила запах, который пропитывал все его стены. Даже пыль в театре пахла не так, как где-либо в другом месте. Она жила в этом мире и не представляла, что произойдёт с ней, когда вдруг придётся покинуть сцену. Но таков был удел всех, кто служил театру. Однажды занавес закрывался перед ними в последний раз, и впереди ничего больше не ждало. Разве что ученики? Да, конечно, ученики! Все берут себе учеников… Все. Умеют они передать им что-либо или не умеют. Но ведь надо жить, надо вертеться…
Таня вздохнула и перебросила лямку сумки через плечо. Её ждал театр, её ждал новый день. И, разумеется, её ждала встреча с Лешаком. Итак, она решилась, она пойдёт к нему, она заплатит ему за убийство человека… Благо что нужная сумма у неё была… Или эти деньги она собрала на своё несчастье? Посмотрев в зеркало, Татьяна побледнела. Она ощутила, как её ноги отяжелели и похолодели, будто наполнились льдом. Она приняла окончательное решение и услышала в себе молчаливый голос тоски, предупреждавшей о том, что в эту минуту она сломала всё, что создавала всю свою жизнь… Жизнь её закончилась…
***
Вот уже битых тридцать минут Артём стоял у пятнадцатого подъезда Большого театра в ожидании Расшугановой Татьяны. Решение приехать к театру возникло у него рано утром без всякой причины. То есть причина, несомненно, была, и причина легко объяснимая Артём Шаровик был по-мальчишески влюблён в балерину.
Он не договаривался с Таней о встрече, поэтому рисковал прождать впустую. Но он надеялся, что увидит её, так как она обычно приезжала к десяти часам на так называемый «класс», который пропускала, судя по её собственным словам, крайне редко. Артём ничуть не надеялся на то, что балерина обрадуется его появлению. После того случая, когда он привёз ей обещанные деньги, она как-то сразу потеряла к нему интерес. Артёма расстроило это внезапное охлаждение, то есть их отношения и прежде не отличались страстью, но молодой человек продолжал теплить надежду на возобновление того, что казалось ему дружбой, милой дружбой мужчины и женщины, всегда способной перерасти в нечто большее.
Сегодня утром у него защемило сердце, едва он вспомнил Татьяну. Как наяву он увидел возникшее в пространстве её лицо, её белозубую улыбку, её карие глаза… Он стремительно умылся, привёл себя в порядок и выбежал из дома. Он боялся опоздать, боялся пропустить появление девушки, поэтому приехал к служебному подъезду значительно раньше положенного времени.
Татьяна подъехала на скромненьком «форде», выпорхнула из него, элегантно взмахнув черно-бурыми полами шубки, и захлопнула дверцу. Автомобиль прощально свистнул, включая сигнализацию, и моргнул жёлтыми габаритными огнями. Впрочем, свист его растворился без следа в городском шуме.
С противоположной стороны улочки, несмотря на ранний час, неслись из универмага оглушительные звуки музыки. Чтобы услышать друг друга, приходилось почти кричать. Именно по этой причине никто из прохожих не обратил внимания на стремительно нараставший гул автомобиля, мчавшегося вниз по Петровке.