Страница 35 из 45
– Подождите, но если заявка такая острая, может быть, нужно смягчать ситуацию еще больше?
– Да, мы стараемся. Со всеми советуемся. И тем не менее для нас оказалось совершенно неожиданным, что именно проблема однополой любви была воспринята так остро.
С остротой восприятия Людмила Улицкая сталкивалась неоднократно, представляя серию в поездках по провинции. Самая громкая история случилась в Ханты-Мансийске: пришедшие на читательскую встречу учителя и представители православной общины обвинили Улицкую в пропаганде гомосексуализма. Все потому, что в книге «Семья у нас и у других» есть врезка о том, что любовь бывает и гомосексуальной.
– Сама я не отношусь к сексуальным меньшинствам, я в этом смысле очень тривиальный человек, у меня дети, внуки… Но я знаю несколько гомосексуальных семей, живущих в разных городах, в том числе в Москве. И вот вам пример: две женщины, и у них два ребенка – один от прежнего, традиционного брака, второго они взяли из детского дома. И вот эти дети идут в школу. Они подвергаются страшному давлению: над ними издеваются, их преследуют. Потому что у них две мамы. И нам казалось важным сказать: такое бывает, и дети не несут за это ответственности. Вот для чего были написаны эти 14 строк, весьма скромная галочка, очень нежно проставленная.
– Стоит ли гомосексуальным семьям усыновлять сирот?
– Тут надо очень долго думать. Учитывая, что такое сегодняшний детский дом… Это в Москве ситуация в последнее время улучшилась. Но за ее пределами есть и ужасные места. Поверьте, ужасные. И вот находятся два человека, желающие иметь в доме ребенка, которого они будут любить, кормить, ухаживать за ним. Ребенку будет лучше, чем в детском доме! Я недавно вернулась из Италии. Одну ночь ночевала в Равенне. Гостиница была ослепительно прекрасной. На потолке дивные росписи. Оказалось, что раньше в ней был приют для девочек-сирот. Но три года назад его закрыли, потому что в Италии сироты кончились. В Италии больше нет сирот и детских домов. А есть длинные очереди за сиротами с Украины, из России. На меня это произвело колоссальное впечатление. И теперь в это прекрасное здание девочки приезжают раз в год на встречу со своими воспитательницами-монахинями. Весьма большой контраст с тем, что мы видим здесь. А в Италии сироты кончились. От этого щиплет в носу, в ушах и везде где угодно.
– В последние два-три года вы много ездите по российской провинции, ради чего?
– Во многом ради проекта. Он будет полностью нулевым и бессмысленным, если мы не организуем библиотеку, школу, тех людей, которые с детьми сядут и поговорят про семью, про еду, про все те проблемы, которые накопились и в нашем веке требуют внимания и очень продуманного отношения. Для этого мы и собираем библиотекарей, учителей. Я говорю: это полезно, кушайте этот йогурт – он лучше, чем другой. В общем, превращаюсь в старушку-общественницу.
– А результаты уже есть?
– Никаких. Это именно та область, в которой мы никогда не почувствуем результата. Это подводные течения, которые очень нескоро выйдут на поверхность. Хотя я совершенно не уверена, что нам удастся переломить общую тенденцию, изменить общество потребления, которое гонит человека покупать новое, снова и снова уничтожать материю и, в общем, наш мир. Но надо же что-то делать. Противодействовать – и личной жизнью, и социальной. Вот я и хожу за всеми, и гашу свет, и ругаю мужа, когда он принимает ванны вместо того, чтобы помыться под душем. В мире все кончается: вода, воздух, продукты. У меня в сумке лежит то, что раньше называлось авоськой, и, когда я иду в магазин, стараюсь не брать целлофановые пакеты, складываю все в авоську. Это тоже абсолютно бессмысленно на фоне всемирного потребления.
– И тем не менее вы это делаете…
– Делаю, потому что считаю, что это правильно.
Дальше мы говорим о том, что вместе книги серии «Другой, другие, о других» формируют мировоззренческую систему, краеугольный камень которой – толерантность, но ответов на вопросы, что такое хорошо и что такое плохо, эта система все же не дает.
– Сегодня, – говорит Людмила Улицкая, – мы и сами не всегда знаем, что такое хорошо и что такое плохо. Сегодня все больше ситуаций, когда мы говорим: «да, но…», «нет, но…». Мир усложнился. Или мы усложнились, поэтому мы и предлагаем: давайте вместе подумаем.
А в ответ на вопрос об основах православной культуры моя собеседница вздыхает.
– Это очень больная тема. Мне даже страшно об этом думать, о том, что сегодня происходит с нашей историей, с этим предметом ОПК… Нет, ничего плохого в самом предмете нет, но людей, которые его ведут, часто и близко нельзя подпускать к детям.
Такой предмет можно вводить только на факультативной основе. И лучше бы это была история мировых религий, потому что православная культура – только часть культуры. Хотя, по статистике, православных верующих в нашей стране очень много, известно, что церковной жизнью из них живут единицы. А значит, при всем моем уважении и принадлежности к церкви я не считаю возможным распространять церковные установления на гражданское общество. Так мы сегодня проблем не разрешим.
«Другой, другие, о других» – не единственный социальный проект Людмилы Улицкой. Недавно был придуман и второй: «Хорошая книга». Смысл его в том, чтобы книги, отобранные самой писательницей, попадали туда, куда они не доходят, – в провинциальные библиотеки. Под проект организован фонд «Хорошая книга», но пока денег на его счете нет.
– Первые поступления будут от моих друзей, приятелей, пока что собираем по людям не очень богатым: это не миллионеры, это просто люди обеспеченные. В год нам нужно 300–350 тысяч долларов. Эти деньги пошли бы на аренду склада, на транспортировку – ведь пачки книг надо раскурочить, потом заново собрать, упаковать, погрузить, отправить по железной дороге. Это все довольно дорого стоит.
– Почему с дурной системой книгораспространения должны бороться писатели? У вас нет ощущения, что вы вынуждены заниматься не своим делом?
– У меня есть такое ощущение, но я очень надеюсь, что так будет не всегда. До последнего времени мне и правда приходилось работать со списками книг, вести переговоры. Но сейчас у меня появился очень хороший исполнительный директор, организационные, финансовые проблемы будут на нем. А я готова ездить и готова даже попросить у Потанина или Чубайса денег на хорошее дело.
Напоследок мы говорим о феномене романа Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Повествование о судьбе католического священника-еврея, о диалоге между иудаизмом и христианством было издано рекордным тиражом (около 350 000 экз.) и вызвало потоки критических статей.
– Что-то поменялось вокруг вас после этого успеха?
– Эта книга была чрезвычайно важна для меня, потому что оказалось, что она работает. Я не рассчитывала, что она будет прочитана. Потому что она достаточно сложная, не для всех интересная. Оказалось, она интересна для тех людей, которые не знали, что она им интересна. Создалась аудитория свежая, и это говорит о том, что круг поднятых в ней вопросов висит в воздухе. Ответов она не дает, но там есть предложение подумать. Мне очень интересно, как книга пойдет на Западе. Осенью она выходит во Франции, потом в Германии, в Италии, она уже издана в Сербии.
– А в Израиле?
– Я не уверена, что она будет опубликована в Израиле. Она очень остро там звучит. Многие евреи ее воспринимают как антиеврейскую. Самое смешное и поразительное с этой книгой – она ударила очень точно. По людям с догматическим сознанием. Те, кто точно знает, как «правильно», эту книгу прочитали с наибольшим неприятием. Это понятно, потому что книга как раз и говорит о том, что не на все вопросы есть ответы. Вот судьба человека, который всю жизнь пытался разобраться. Он совершал, по-видимому, множество ошибок, но он был необычайно смел и не закрывал глаза перед вопросами. Вообще сама личность Даниэля Руфайзена поразила меня именно тем, как смело он сам пересматривал свои установки, все время проверял себя. И нам это очень важно: проверять, не покрылись ли твои убеждения плесенью, думаешь ли ты и сегодня именно так, как думал двадцать лет тому назад. Есть ли смелость заново подойти к проблеме?