Страница 24 из 31
Нас окружили турки, и каждый совал монету.
— Сен ийи адамсын![12] Бери, йолдаш, бери!.. Петр сначала отмахивался и говорил:
— Что вы, братцы! Не надо! Но потом сказал:
— Ладно, возьму. Не для себя, а для этого мальца. Спасибо, братцы! Может, еще когда встретимся, так выпьем по чарке. Оно, конечно, вам аллах не велит, а мы так, чтоб он не увидел.
Юсуф надел мне на голову красную фесочку, и мы с Петром сошли наконец на берег.
КРАЙ СВЕТА
Как только мы оказались на берегу, я сразу понял, что заехал на край света. В самом деле, где, если не на краю света, может быть такая улица! На одной ее стороне стояли красивые дома с богатыми магазинами, а на другой ничего не было и волны с белой пеной поднимались чуть не до самой мостовой. И деревья росли на улице не такие, как у нас: одни курчавые, в огромных бело-розовых цветах, а другие темные, прямые, с острым концом наверху. А экипажи! Каждый экипаж обит внутри бархатом. Везут его две, а то и три добрые лошади.
По улице шли и шли разные господа и барыни. Господа были в белых пиджаках и белых соломенных шляпах, а барыни в платьях всех на свете цветов, в шляпах с перьями и под зонтиками. Зонтики тут везде: даже над сиденьями пролеток, даже над головами лошадей.
— Давай, брат, отсюда выбираться, — сказал Петр, — а то как бы нам не запачкать об эту публику свои бело: снежные костюмы.
Мы свернули в переулок и по переулку пошли все вверх и вверх. Люди, которые нам встречались, оглядывались на меня и говорили: «Ишь, турчонок идет!» Я раз даже сказал:
— Какой я турчонок, я русский!
Но Петр дернул меня за рукав и шепнул:
— Молчи. Пусть думают, что мы и вправду турки.
Если нам попадался на пути городовой, Петр нарочно говорил мне что-нибудь по-турецки. Тогда и я ему отвечал словами, которые слышал от турок на пароходе. Один городовой остановил нас и спросил Петра:
— Кто такой? Почему грязный?
Петр ответил:
— Хамал, тайфа.[13]
— Зачем здесь? — не отставал городовой,
Петр пожал плечами: дескать, не понимаю.
Тогда я сказал городовому:
— Дюштю чурек. Сандалы индирин.[14]
И городовой пошел своей дорогой, а мы своей. Так мы дошли до дома, над дверью которого покосилась старая, полинялая вывеска. На ней были изображены баран с закрученными рогами и винная бочка.
— Зайдем, — сказал Петр.
В комнате была буфетная стойка и три стола. За буфетом сидел человек, до пояса голый, с волосатой грудью и длинным носом, а за одним из столов ел мясо бритый старик, чем-то похожий на того паршивца, который выследил Кувалдина.
Петр бросил на стойку турецкую монету и сказал волосатому:
— Давай-едай шашлык-башлык!
Волосатый попробовал монету на зуб, подумал и нанизал на длинную железную шпильку кусочки сырого мяса, а шпильку вставил в жестяную печку с горящим углем.
Мы с Петром сели за стол, весь черный от мух, и стали тихонько говорить, как быть дальше. Петр сказал, что надо заработать рублей пять или семь, чтоб купить мне билет до дома, а я ему ответил, что если он со мной не поедет, то лучше пусть и билета мне не покупает. Пока мы разговаривали, старик все прикладывал ладонь к уху.
Волосатый принес шпильку с жареным мясом, засмеялся и сказал:
— Бери шашлык-башлык, давай-едай.
Мясо было такое вкусное, что я больше уже ничего не говорил, а только ел.
Старик все наставлял и наставлял ладонь к уху, потом не вытерпел и спросил со своего стола:
— Не пойму я, почтенный, кто ты есть по своей нации. Головной убор на тебе определенно турецкий, а физиономия истинно русская. Ну-ка, ответь.
Петр ел и смотрел в сторону.
— Или тебе не интересно со мной в разговор вступать?
Петр молчал.
— А может, ты немой?
— Немой, — кивнул Петр.
— Ишь ты! — Старик злорадно хихикнул. — Совсем немой?
— Совсем.
— Здорово! А может, ты и слепой?
— Слепой, — ответил Петр.
— Так-таки ничего и не видишь?
— Почему ж ничего? Одну нахальную рожу вижу явственно.
— Так-так, — закивал старик. — А в участок хочешь?
— До участка ты меня не доведешь, — сказал Петр.
— Это ж почему?
— Потому что по дороге я из тебя свиную отбивную сделаю.
— Так-так, — опять закивал старик. — Так-так… Семеня короткими ногами, он вышел на улицу.
— Ходи сюда, — показал волосатый на дверь за буфетной стойкой. — Ходи скоро.
— Он что, ко всем так привязывается? — спросил Петр, сгребая прямо в карман остатки шашлыка.
— Царь скоро ехать будет. Вся Ялта полный полицейская собака.
Мы с Петром вышли во дворик, перелезли через забор, через другой и оказались на улице, где дома уже были поплоше, а деревья такие же большие и в цветах. Потом я не раз замечал: стоит домик совсем плохонький, а около него растет дерево до самого неба, курчавое, красивое.
Мы стали заходить во дворы и спрашивать, нет ли работы. В одном дворе мы сложили из камня забор, в другом напилили целую кучу дров. Конечно, все тяжелое делал Петр, а я только ему помогал. За день мы заработали рубль и двадцать копеек.
Солнце светило, светило — и вдруг пропало: это оно зашло за высокую с зубцами гору.
— Вот и вечер, — сказал Петр. — Теперь надо о ночлеге подумать. Не знаю, как на твой вкус, а по-моему, лучше всего нам лечь на пуховую постель и укрыться черным бархатным одеялом.
Я сказал, что и у меня такой же вкус, и мы по широкой каменистой дороге пошли опять вверх.
Тут дома уже попадались редко, а по обе стороны рос густой лес. Петр свернул с дороги и зашагал между деревьями. Чтоб в темноте не потеряться, я вцепился в его пиджак. Ноги мои все время скользили и скользили, но что было под ними, я не знал. Мы остановились около какого-то черного и в темноте страшного куста.
— Вот тут мы и переночуем, — шепнул Петр. — Хвоя — наша пуховая постель, а черное небо — бархатное одеяло. Запах-то какой! Чувствуешь? Как раз в эту пору сосна цветет.
Пахло, правда, хорошо, но в лесу я был впервые и с опаской спросил:
— А волки нас не съедят?
— Самые прожорливые волки — там. — Петр показал в сторону, откуда мы пришли.
Как и на пароходе, он опять завернул меня в свой пиджак, и мы легли рядышком под кустом. В лесу было тихо-тихо, только когда налетал ветерок, к нам доносился шум, и я не знал, шумели это верхушки деревьев над нами или море внизу. Да еще слышно было, как звонко и дробно стучат копыта о каменистую дорогу: там все ехали и ехали экипажи.
С густо-синего неба по-прежнему светили звезды. Я прищуривал глаза, тогда от самой большой звезды ко мне тянулись сквозь ветки тоненькие голубые ниточки. От всего пережитого за день мне захотелось спать, и я уже задремывал, когда увидел новую звездочку: она светилась не вверху, а внизу.
— Петр, что это? — спросил я. — Почему тут звезды на земле?
— Спи, спи, — сказал Петр. Он, наверно, подумал, что я уже вижу сон. Но потом тоже заметил голубенький огонек и засмеялся. — А, ты вот про что! Это светлячок. Их много здесь, таких червячков. Звезды мерцают, а светлячки светятся спокойно.
Я положил голову Петру на плечо и опять посмотрел на большую звезду в небе. Теперь, наверно, и наши все спят не в комнате, а во дворе, где отец сколотил деревянный помост на кольях. Может, мама вот так же смотрит на эту звезду и так же тянутся к маминым глазам голубые лучики, а в глазах мамы полно слез.
— Петр, мы скоро заработаем рублей пять или семь? — спросил я.
— Как повезет, — ответил он. — В Ялте много нашего брата. Сюда на заработки даже из самой Персии нужда гонит людей. Ничего, как-нибудь заработаем. Лишь бы нам пореже с полицией встречаться, а в случае чего — и в рыбаки с тобой пойдем.
12
Ты хороший человек! (турецк.)
13
Грузчик, матрос (турецк.).
14
Упал чурек. Спустить шлюпку (турецк.)