Страница 2 из 20
…В январский суровый вечер 1934 года я зашел в Анатомический музей одной из клиник на Большой Пироговской. Служитель провел меня в большое пустынное помещение. Там на огромном цинковом ложе я увидел смертное тело человека. Это было тем, что осталось от писателя Андрея Белого и – человека, Бориса Николаевича Бугаева.
Иное впечатление: это тело казалось не трупом, а было подобно совершенным созданиям гениального художника античных времен. Но художником была сама Природа, создавшая это совершенное тело, – писал впоследствии Петр Никанорович Зайцев,[10] младший друг и литературный секретарь Андрея Белого. Вместе с женой писателя, Клавдией Николаевной Бугаевой, П.Н. Зайцев дежурил у больничной постели, после делил с ней тяжесть горя, бремя бюрократических и бытовых хлопот. Автор уникальных дневников и воспоминаний,[11] П.Н. Зайцев запечатлел образ Андрея Белого в жизни и, как мы видим, в смерти.
Смерть наступила 8 января 1934 года от паралича дыхательного центра. Это установило вскрытие. 9 января в книге регистрации актов гражданского состояния сделали соответствующую запись. Тогда же, 9 января, в помещении Оргкомитета Союза советских писателей, в доме № 50 по улице Воровского, происходила гражданская панихида. 10 января состоялась кремация, а 16-го была готова урна: "8-гр[анная], сер[ая], мр[аморная], прод[олговатая] писателю т. А. Белому". 18 января урну захоронили на Новодевичьем кладбище.
Казалось бы, все, отныне жизнь и творчество Андрея Белого становятся исключительным достоянием мемуаристов, биографов, критиков. Но нет, сразу же в день смерти интерес к писателю был проявлен со стороны учреждения, весьма далекого от литературы. И этим учреждением опять-таки был Институт мозга: «Тело Андрея Белого очень скоро было перевезено из лечебницы имени Корсакова на Божениновской улице в клинику на Б. Пироговской – для вскрытия… и извлечения мозга…» – продолжал П.Н. Зайцев.
К работе над мемуарами об Андрее Белом П.Н. Зайцев обратился в 50-е годы; помня главное, он упустил некоторые детали происходившего в те печальные январские дни, а может, просто не посчитал нужным о них писать. В его письме, датированном 11 января 1934 года, события трехдневной давности еще свежи в памяти и переживаются с непосредственной остротой:[12]
Его не стало. И с тем большей глубиной и любовью живет он в сознании, в памяти, в сердце. Живет, очищенный, освобожденный от всего преходящего. 6 января я был у него в последний раз, ухаживая за ним, еще живым, с 3 ч. дня до 10 ч. вечера. Говорил с ним, слышал его голос, помогал ему. А 8-го – в понедельник, мне позвонили по телефону о его кончине. Он скончался в 12.30 дня. В два часа я был в клинике. Без слов обнялись с К[лавдией] Н[иколаевной]. Она открыла его лицо. Оно сияло улыбкой и было исполнено света и покоя. Это было лицо Дитяти и Мудреца, отрешенного от всего земного. К.Н. рассказала о его последних минутах. Смерть его было тиха и спокойна. Он умер-уснул. За десять минут до конца он говорил с ней – о свете.
В половине третьего мы проводили его в анатомический зал клиники около Новодевичьего. На другое утро в 10 часов мы с А[лексеем] Сергеевичем][13] были в Анатомическом. Через час проф. Абрикосов,[14] производивший вскрытие, подошел к нам с Т[атьяной] П[авловной][15] и рассказал нам, что они нашли в момент вскрытия. Большая часть сосудов мозга была захвачена склерозом. Был ряд кровоизлияний – первое в Коктебеле[16] и последнее 8 января. Положение было непоправимое. Лечение слишком запоздало. Полтора-два года назад нужно было приняться за серьезное лечение. Удар в Коктебеле, по словам проф. Абрикосова, только ускорил неизбежную развязку. Т.П. подтвердила это, когда мы остались втроем.
Мозг тотчас же после вскрытия поступил на исследование в Институт мозга…
Прощание с Андреем Белым не было обставлено столь помпезно, почетно и торжественно, как прощание с Маяковским. Не было ни специальных выпусков газет, ни многочисленных поспешных мемуаров родных и друзей; и имя Белого никому и ничему не присваивалось… Даже в скупых строках некрологических статей тщательно отмечалась чуждость писателя советской идеологии, советскому строю… Только в одном некрологе слова о Белом носили апологетический характер: его называли «замечательнейшим писателем нашего века», «гением». Этот некролог был напечатан в газете «Известия» и подписан тремя собратьями по перу, писателями Б.Л. Пастернаком, Б.А. Пильняком и Г.А. Санниковым.[17] Как оказалось, Пастернаку, Пильняку и Санникову принадлежало не только авторство некролога; именно они выступили инициаторами и другой «увековечивающей идеи» – сохранить мозг Белого для науки и потомства. Об этом недвусмысленно говорится в записных тетрадях Григория Александровича Санникова, молодого литератора-коммуниста, с которым Белый сблизился и сдружился в последние годы жизни: «В оргкомитете происходило заседание секретариата. Почтили вставанием. Предоставили слово мне и Пильн[яку]. Образовали комиссию. Подошел Пастернак. Наметили порядок. Приехали в клинику, в анатомичку, оставили заявление о передаче мозга в Ин[сти]тут мозга. Заехали к Кл[авдии] Ник[олаевне]. Вечером засели за некролог».[18]
Хвалебный некролог в газете «Известия» вызвал серьезные нарекания властей. Всерьез обсуждались карательные меры, которые стоило бы принять в отношении авторов, переоценивающих талант и значение Белого. Санников чуть не поплатился за этот некролог партийным билетом… Однако и власти, вероятно, считали Белого гением: иначе не было бы отдано распоряжение об изъятии и сохранении его мозга…
Дополнительные нюансы истории, связанной с мозгом Белого, обнаружились в письме от 23 июня 1981 года, адресованном известному литературоведу Д.Е. Максимову. Автором письма была М.Н. Жемчужникова, знакомая Белого и подруга его жены. Со слов К.Н. Бугаевой, она вспоминала следующее:
Существовало какое-то медицинское учреждение, специально занимавшееся исследованием мозга умерших людей (конечно, не всех подряд, а выдающихся). Туда был направлен и мозг Бориса Николаевича.
Из этого заведения приходили сотрудники к Клавдии Николаевне и очень допрашивали – не был ли Борис Николаевич левшой. И очень удивлялись, что не был. Она тоже удивлялась их вопросу. Было бы интересно узнать, какие именно особенности этого мозга наводили их на мысль, что он был левшой.[19]
Итак, в январе 1934 года коллекция Института мозга пополнилась еще одним экспонатом – мозгом Андрея Белого.
Поэт Эдуард Багрицкий умер от астмы 16 февраля 1934 года. И сотрудники Института мозга пришли расспросить о покойном его близкого друга, того самого писателя, который в 1930 году нарисовал столь экспрессивную картину изъятия мозга Маяковского, – Юрия Олешу. Об этом Олеша не стал красочно рассказывать: или не посчитал нужным, или, скорее всего, уже не был так потрясен. В 1930-е годы изъятие мозгов знаменитых людей ставилось на поток. Коллекция Института стремительно пополнялась. Общество привыкло к столь экзотической форме увековечения памяти усопших гениев и с уважением относилось к дерзаниям ученых. «Московскому институту мозга суждено приподнять острием своих выводов мистическую завесу, веками прикрывавшую проблемы мозговой коры, – писала газета „Правда“. – Мозговая кора, этот сгусток индивидуального опыта, не представляет собой однородно построенного органа. Мозговая кора разделяется на так называемые территории и поля различных структур. И здесь, в этих структурных соотношениях, в архитектонике коры большого мозга, институт ищет истоки гениальности».[20]
10
Записи П.Н. Зайцева (1889–1970) цитируются по машинописи, хранящейся в «Мемориальной квартире Андрея Белого» (отдел Государственного музея А.С. Пушкина).
11
Зайцев Петр. Московские встречи (Из воспоминаний об Андрее Белом) / Предисловие Ю. Юшкина. Публ. и прим. B. П. Абрамова // Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 557–591; Зайцев П.Н. Воспоминания об А. Белом / Публ. В.П. Абрамова // Литературное обозрение. 1995. № 4/5. C. 77-104.
12
Это письмо адресовано Лидии Васильевне Каликиной, человеку, близкому семье Бугаевых и хорошей знакомой П.Н. Зайцева. В 1934 г. она находилась в ссылке в Орле.
13
Алексей Сергеевич Петровский (1881–1958) – переводчик, литератор, ближайший друг Андрея Белого. Он дежурил в больнице у кровати Белого, подменяя жену.
14
Алексей Иванович Абрикосов (1875–1955) – знаменитый советский патологоанатом, профессор, академик, лауреат государственных премий.
15
Татьяна Павловна Симсон (1892–1960) – один из лечащих врачей Андрея Белого, психиатр, психоневролог, впоследствии доктор медицинских наук, зав детской клиникой Института психиатрии. Усилиями Т.П. Симсон Белого поместили в больницу, за что окружение писателя было ей очень благодарно. После госпитализации Белого Т.П. Симсон информировала близких о состоянии его здоровья.
16
Летом 1933 г. Андрей Белый отдыхал в Коктебеле. 15 июля в результате перегрева на солнце с ним случился обморок, тепловой удар, от последствий которого писатель уже не смог оправиться.
17
Известия, 1934, 9 января.
18
Семейный архив Д.Г. Санникова.
19
Копия письма хранится в собрании Н.И. Жемчужниковой. О М.Н. Жемчужниковой и ее отношениях с Белым см.: Жемчужникова М.Н. Воспоминания о Московском антропософском обществе / Публ. Дж. Мальмстада // Минувшее: Исторический альманах. М., 1992. Вып. 6. С. 7–53. См. также: «Или к „Маскам“ возможен иной подход?»: Из переписки Д.Е. Максимова и М.Н. Жемчужниковой / Публ. Н.И. Жемчужниковой // Литературное обозрение. 1995, № 4/5. С. 74–77.
20
Рест П. Московский институт мозга // Правда. 1934, 19 сентября, № 259.