Страница 6 из 54
Нет, этот указ не повелевал воскрешать какие-то старозаветные обычаи. Он лишь предписывал, что ответственность за подушные подати ложится не на каждую «душу», а на старост, избираемых этими душами. В случае же образования недоимок и неуплаты их в годовой срок старост и выборных полагалось забирать в города, держать под караулом и употреблять их в городовые работы без платежа, доколе вся недоимка не будет погашена. Такие правила игры понемногу вернули и круговую поруку, и правило, по которому желающий покинуть деревню должен был найти себе заместителя. С годами тяжесть именно подушной подати вернула общность полей (т. е. они стали общей собственностью — подобно тому, как хозяином квартиры в кооперативном доме является не ее житель, а кооператив), а затем и уравнительные «переделы», т. е. перераспределение участков между дворами по требованию кого-то из общинников в зависимости прибавления или убыли едоков. Так что барону осталось лишь приехать и сделать свое этнографическое открытие.
Кстати о переделах. Поклонники социализма вольны усмотреть в них социалистический идеал справедливости (во-первых, не позволить никому разориться настолько, чтобы быть согнанным с земли, а во-вторых, не позволить, чтобы кому-то стало намного лучше, чем соседу), но даже эта версия не в силах объяснить переделы суровостью нашей природы. Это было отступление крестьян под напором алчной власти, вынужденная самооборона. Кстати, несмотря ни на что, к подобному «социализму» склонилась далеко не вся сельская Русь, едва ли не преобладали местности, где переделы так и не привились.
Указ 1769 года был хоть и важным, но не главным шагом к насильственной «общинизации» страны. Решающая заслуга тут принадлежала генералу П.Д.Киселеву. Реформируя управление казенными, удельными и временно обязанными крестьянами, он начал в 1838 внедрять в жизнь свое «Положение об устройстве быта государственных крестьян» — смесь археологических обычаев и придуманных форм. Уже первые слухи о готовящихся нововведениях сильно встревожили тех, чей быт желал «устроить» Киселев. Как пишет историк русского частного права В.Леонтович, под влиянием этих слухов «зажиточное крестьянство стало переходить в городское состояние». Пуще всего люди боялись «введения общественной запашки.[8] Это явно противоречит предвзятому мнению о том, что «великороссам присуще врожденное стремление к коллективизму»».[9]
Общественной запашки, конечно, не ввели, и все же новшества Киселева в деле «устройства быта», а точнее, насильственной общинизации крестьянства можно рассматривать как первое, хоть и разбавленное, издание колхозов. Эти новшества встретили повсеместное сопротивление, а в Приуралье, Поволжье, губерниях Севера и на Тамбовщине вызвали настоящие бунты с участием полумиллиона крестьян, желавших управляться на своей земле без диктата общины. Однако упорство государственной машины сделало свое дело: в течение двух десятилетий — как раз к реформе 1861 года — новые правила были внедрены. Творцы же реформы (Киселев среди них) решили: пусть на переходный период, т. е. до полного выкупа земли, киселевская организации сельской жизни станет обязательной и для бывших помещичьих крестьян. Говоря об этой новоявленной, только что сконструированной общине, выдающийся государствовед конца прошлого века Б.Н.Чичерин выразился предельно ясно: «Ее вызвали к жизни потребности казны». Закрепленная юридически, она со временем стала словно в насмешку считаться «традиционной русской общиной».
В пореформенной общине, а точнее, в «обществе» совместились разные роли: юридического лица, владеющего землей; ответчика за подати и иные повинности; производителя общественных работ; самоуправляющейся социальной ячейки и двух («сельское общество» и «волостное общество») низших административных единиц. Руководство «обществом» обычно захватывал особый тип людей, хорошо известный затем по колхозным временам. Их все очень устраивало. И государственную власть все очень устраивало. Власть всегда предпочитает, когда есть возможность, не возиться с отдельными людьми, пусть возится «мир» («мiр»), связанный ответственностью всех за каждого. Удобно оказалось, на беду, и многим общинникам, людям дюжинным и опасливым, часто (не всегда) удобно было лодырям и пьяницам. Не удобно только самым предприимчивым. Они общину ненавидели, но почти никогда не могли завоевать в ней 2/3 голосов, необходимых для превращения общинной собственности в частную.
Окончательно оформившаяся между 1861 и 1917 община — совсем не то, что воспевают современные коммунофилы. За что-то хорошее, нашенское, искони бытующее они принимают поздний, навязанный, в кабинетах измышленный институт. Считать такую общину высоким порождением нашего народного духа — просто досадное недоразумение. Прочтите 168 статей из «Общего положения о крестьянах» 1861 года, этот подробнейший план устройства и функционирования «сельских обществ и волостей», и вам все станет ясно. Бюрократический генезис общины был тогда очевиден всем, жаль, что забыт ныне. Хотя скажем и то, что «Положение» усилило роль такого демократического института, как сельский сход, и когда, начиная с 1905 года, в России стали происходить демократические выборы, крестьянам не надо было объяснять, что это такое.[10]
И все же, подытоживая то, что мы знаем об общине в издании 1838–1917 годов, нельзя не увидеть, что по большому счету она была чужда и тягостна русскому народному духу. Мой дед Ефим Иванович Рычажков, из крестьян Дубово-Уметской волости Самарского уезда Самарской губернии, и на десятом десятке не забыл усвоенную в отрочестве поговорку: «Где опчина, там всему кончина». Общину, ее старшин, «мирские повинности», методы ведения схода и подготовки решений («приговоров») он знал не из книг народников, и поэтому, в 1897-м, едва шестнадцатилетним, подался ото всего этого рабочим на железную дорогу. А его дядя — кажется, Илья Демьянович (писался Рычашков) — так повздорил со сходом, что, махнув рукой на свой пай, ушел пешком в Москву. И не прогадал. К 1908 году он уже имел шелкоткацкую фабрику в деревне Следово Богородского уезда под Москвой и «раздаточную контору» в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).
Говоря о советских временах, этнолог В.Тишков[11] подчеркивает: «Советский человек был очень частным человеком, и именно это обстоятельство пропустила наша экспертиза, увлекшись анализом мира пропаганды и верхушечных установок». Даже немного странно, что это надо кому-то доказывать. Всякий, кто наблюдал жизнь не из кабинетов Старой площади, знает, что русские хоть и участливы, но при этом до такой степени не коллективисты, что это можно рассматривать как врожденное народное свойство (известный недостаток, если хотите). Кто этого не учитывал, всегда обжигался — как Александр I с его «военными поселениями», задуманными по образцу коммун. Провал усилий сделать коллективное сельское хозяйство рентабельным был наиболее явным именно в РСФСР. Не во всех прочих республиках колхозы оказались столь же безнадежной затеей. Форм вполне успешного общинного хозяйствования в мире не так уж мало и сегодня. Это мексиканские «коммуны» и «эхидо», израильские «кибуцы», японские «сонраку», шведские «коллективы», итальянские «арки». В России же, как было упомянуто выше, не выжили даже полезные пережитки общинной жизни, подобные узбекскому хашару или белорусской толоке.
Когда газеты у нас начинают обсуждать межэтнические отношения, сразу выясняется: читательская масса, не подозревающая о том, что наши обществоведы постановили считать нас народом с общинной психологией, держится как раз противоположного убеждения. Всего одно читательское высказывание: «У русских нет традиции жить и работать этническими, земляческими общинами, а напрасно!» (Московские новости, 24.5.98). По контрасту, наш простой человек сразу подмечает в других народах (почти во всех) такую черту: «Эти-то, — говорит он, — подружнее наших будут». Подружнее, значит, пообщиннее по сравнению с нами.
8
т. е. упразднения семейных участков и слияния их в единое поле; не путать с общностью полей — А.Г.
9
В.В.Леонтович, "История либерализма в России" , М., 1995, стр.159.
10
Впрочем, и их предкам, даже далеким, также не надо было объяснять, что это такое. Для Руси-России всегда было характерно обилие выборных должностей. Соответствующая фактография обобщена в книге В.Н.Белоновской и А.В.Белоновского "Представительство и выборы в России с древнейших времен до XVII века" (М., 1999). Особенно ценно в ней описание системы выборов в Земские соборы допетровской Руси (цензы, наказы, выборные округа, институт выборщиков).
11
"Независимая газета" , приложение "НГ-сценарии" № 1, 12.01.2000.