Моцарт

Вскоре после приезда в Зальцбург Шиканедер завязал дружбу с такими постоянными посетителями театра, какими были Моцарты. Он знал о Леопольде по его репутации. В знак уважения он обеспечил ему бесплатный вход в театр на всю семью по первой же его просьбе. В благодарность Моцарты пригласили его к себе, и он стал завсегдатаем их дома. Страстный любитель театра, Вольфганг понимал, что многому может научиться у такого превосходного актера, как Шиканедер. Он высоко ценил его пьесы и либретто зингшпилей: тот не был выдающимся поэтом, но талантливо сочинял театральные диалоги, а также был достаточно хорошим музыкантом, чтобы подбирать слова, которые поддерживали бы арию или речитатив. Оба бонвиваны, весельчаки, любители простых, порой ребяческих удовольствий, Моцарт и Шиканедер прекрасно понимали друг друга, и совершенно естественно, что им захотелось вместе работать.

Любовь актера к мизансцене вдохновила его на создание своего рода «высокозрелищной оперы», одновременно феерической и реалистичной, идея которой позволяла бы менять обстановку на глазах у зрителей, использовать ошеломляющие декорации, необычно трактовать прошлое. Одновременно с классической Грецией Винкельмана входил в моду ориентализм. Франкмасонство, весьма активное в тот период, украшало свои ложи в соответствии с египетскими мистериями, которые вдохновляли артистов Рима уже в то время, когда культ Изиды в империи связывался с культом Юпитера. Австрийский франкмасон Тобиас фон Геблер написал египетскую драму Тамос, Шиканедер тут же включил

ее в свой репертуар. Было совершенно естественно, что он попросил своего друга Моцарта написать сценическую музыку для этой драмы, которая рассказывала о любви принца Тамоса и принцессы Тарсис, любви, которой противостояла ревность принца Ферона, отвергнутого принцессой, и верховной жрицы Солнца Мирзы, чьи обольстительные авансы игнорировал Тамос. Благодаря покровительству жреца Сетоса, высшего служителя храма бога Солнца в Гелиополисе, влюбленные преодолевают все препятствия и заключают брак в этом храме.

Моцарт был потрясен этой историей, но не столько романтическими перипетиями, которые в ней происходили, сколько вытекавшим из нее символическим уроком. Оказавшись перед угрозой желаний и мстительных замыслов злых сил, мужское и женское начала соединяются в союз под эгидой божественного начала, которому у влюбленных хватает мудрости подчиниться. Франкмасон Геблер передал основной смысл этой драмы, но, на взгляд Моцарта, недостаточно его развил. Тамос был для него всего лишь эскизом, из которого можно было сделать шедевр. В беседах обоих друзей не раз заходила речь о развитии этого сюжета с сохранением египетских декораций, которые лучше, чем что-либо другое, соответствовали и таинственной атмосфере, и самой истории, во всяком случае в ее основе, которую Геблер не сумел развить.

Однако проект этот не состоялся, поскольку Моцарт в ноябре уехал в Мюнхен, чтобы наблюдать за постановкой и исполнением Идоменея. Говорят, Шиканедер был так огорчен этим отъездом, что в отчаянии бежал за коляской, увозившей друга, а Вольфганг долго махал рукой из окна, пока его расстроенный товарищ не скрылся из вида. В свою очередь и труппа покинула Зальцбург в феврале 1781 года; прошли годы, прежде чем композитор и актер смогли встретиться снова.

В течение всего времени их разлуки Моцарт шел все дальше по пути духовного совершенствования, Шиканедер же, казалось, позабыл о своих первоначальных замыслах в отношении необычайных зрелищных эффектов и сценического реализма. Он поставил на пленэре Графа фон Валътрона, сделав из него поистине выдающийся спектакль. Зрители увидели лагерь из двух сотен палаток, кавалерию, словом, занятых в постановке было столько, что они чуть ли не превосходили число зрителей, хотя в последних также не было недостатка, так как интерес зрителей к театру Шиканедера, этого творца ошеломляющих чудес, не ослабевал. Когда плохая погода мешала давать Валътрона на открытом воздухе, Шиканедер превращал театр в одну огромную палатку и так располагал изобретательных и ловких иллюзионистов, что они создавали полное впечатление бесконечного пространства.

В 1786 году он поставил грандиозное зрелище на основе этих пьес, использовав воздушный шар барона Максимилиана фон Литгендорфа. Этот дворянин с энтузиазмом воспринял сообщение об изобретении братьев Монгольфье; подвиги аэронавта Бланшара побудили его сравняться с французом и даже превзойти его успех. Вся Германия не думала больше ни о чем другом, кроме знаменитого шара. Когда Литгендорф объявил, что впервые поднимется в небо в Аугсбурге, в городе произошла настоящая свалка: расталкивая друг друга, люди старались занять места, которые были чуть ли не на вес золота. Численность толпы любопытных оценивали цифрой в сто тысяч человек. Народ съезжался из Вены, Мюнхена, Страсбурга, Нюрнберга и даже Праги. Лишь очень немногим привилегированным персонам достались места на трибунах, построенных для четырех тысяч зрителей, в числе которых были и оркестры, и хор трубачей. В кафе и лавочках продавали всякую снедь и прохладительные напитки. Леопольд Моцарт проявлял большой интерес к удивительному событию, которое должно было прославить его родной город, и именно из его писем к Наннерль нам известно обо всех перипетиях этого дела.

Подъем был назначен на 24 августа, но помешала плохая погода. Когда небо прояснилось, оказалось, что шар неисправен из-за какого-то конструктивного дефекта. Короче говоря, незадачливый изобретатель в один прекрасный день исчез, оставив массу долгов, которые благородно оплатил барон Тун. К сожалению, ничего не досталось Шиканедеру, который сочинил и поставил зингшпиль под названием Шар, его кульминацией было бегство персонажей на захваченном воздушном шаре в тот самый день, когда Литгендорф собирался совершить свой подвиг. Премьера зингшпиля откладывалась столько же раз, сколько и подъем на шаре, и когда предприятие неудачника-аэронавта рухнуло, потонув в ярости и насмешках публики, не могло быть и речи о том, чтобы давать пьесу о бесславно провалившейся затее. Отныне лучше было вовсе не вспоминать о воздушном шаре; зингшпиль потерпел полное фиаско.

Шиканедер утешался, устраивая все более сенсационные зрелища. В памяти зрителей останется знаменитая кавалькада валькирий, которую он включил в пьесу Иоганна Эвальда Смерть Балъдера. Он сочинил драму Великий Прево, позволявшую вновь задействовать войска, которые он так любил, с тем чтобы вызвать у зрителей одновременно удивление, восхищение и ужас, а также эпическую пьесу о битве героя Доллингера с язычником Крако, кульминацией которой был переворот на одном острове. Он поставил также на пленэре Разбойников Шиллера с огромной массовкой, использовав поистине потрясающую мизансцену.

Шиканедер прежде всего был человеком театра. Однажды он ответил критикам, что «писал не для читателей, а для сцены», и это действительно так и было. Он рассчитывал именно на театральный эффект, желая усилить эмоции публики, и когда видел, что зрители плачут, чувствовал — его цель достигнута. Понятие «искусство для искусства» было совершенно чуждо человеку, писавшему с легким цинизмом: «Моей единственной целью является работа для кассы директора и выявление того, что именно вызывает самый большой эффект на сцене, чтобы заполнять одновременно и зал, и кассу». В Регенсбурге он шел от одного успеха к другому, и сборы давали ему основание гордиться собой, пока из-за связи с одной актрисой он не поссорился с князем, который давно косо поглядывал на слишком нежные отношения, завязавшиеся между его любовницей м-ль Гильдебранд и директором театра. Неизменным желанием Шиканедера после отъезда из Зальцбурга было встать за пульт дирижера постоянного театра, что прекратило бы его бродяжническую жизнь, от которой он начал уставать. Действительно, в те времена, когда людей театра считали чуть ли не отверженными, положение актеров было слишком шатким. Коморцински рассказывает в связи с этим любопытный анекдот. В 1778 году, когда труппа Шиканедера, как обычно, скиталась, артисты, уныло шагавшие по пыльной дороге йод невыносимым августовским солнцем, умолили работавших в поле крестьян дать им напиться, что те охотно сделали. А чуть позже в поле разразилась такая дикая гроза с градом, что суеверные крестьяне сочли это небесной карой за ошибку, которую они совершили, напоив водой этих бродяг. И они пустились вдогонку за комедиантами, чтобы наказать их за то, что те навлекли на их поля небесное проклятие.