Моцарт

В Линце нашим путникам повезло больше, нежели в Пассау. Они играли у графа Шлика, принявшего их самым радушным образом. Среди дворян, слушавших в тот вечер наших маленьких виртуозов, двое молодых людей, любителей и знатоков музыки, графы Пальфи и Герберштейн, выразили свое восхищение в особенно восторженных тонах. Им никогда не доводилось, говорили они, слышать ничего подобного игре этого божественного ребенка. Они пообещали проинформировать венский двор о том, что только что слышали, уехав на следующий же день с курьерской почтой, прибыли в столицу первыми, намного опередив семью Моцартов, медленно двигавшихся в своем рыдване.

Графы сдержали обещание. Как сообщал Леопольд другу Хагенауэру в своих письмах, которые читаются как настоящий дневник, эти молодые люди, оставив все свои дела, поспешили поведать о концерте в Линце эрцгерцогу Иосифу, слывшему, кстати, страстным поклонником музыки, а тот рассказал об этом своей матери, императрице Марии Терезии. О маленьком чуде уже говорили во всех столичных салонах, а семья Моцартов тем временем неторопливо плыла на неповоротливой шаланде вниз по Дунаю навстречу славе.

Плавание проходило без происшествий. Вольфгангу, простудившемуся после остановки в Линце, пришлось оставаться в каюте, вместо того чтобы играть с матросами или смешить немногочисленных пассажиров своими проделками. В Иббсе путешественники сошли на берег, чтобы размять ноги, а заодно посетить францисканский монастырь. В церкви стоял орган, по слухам превосходный. Желая лично убедиться в этом, Вольфганг взобрался на кафедру, уселся на скамью и стал играть, да так, рассказывает Леопольд, что монахи, сидевшие за обедом в трапезной вместе с несколькими постояльцами, забыв про свои тарелки, в которых остывала еда, поспешили в церковь, чтобы узнать, что там происходит. Потрясенные услышанным, они, гордо добавляет отец, «едва не поумирали от восхищения».

Дождливым ветреным вечером 6 октября путешественники высадились на берег в Вене. Вольфганг чувствовал себя довольно хорошо, хотя встал рано, наелся непривычной для него пищи и страдал от непогоды. Таможенные формальности были известны придирками и унижением: как обычно, таможенные чиновники рылись в ящиках и чемоданах, задавали бесконечные вопросы, в особенности по поводу клавесина, который не был для них привычным багажом, пока Моцарту не пришла в голову мысль вытащить из футляра свою маленькую скрипку и начать играть. Подобно тому как в Волшебной флейте черные слуги Моностатоса пришли в замешательство от волшебных звуков дудочки Папагено, пораженные таможенники перестали ковыряться в багаже и задавать нескромные вопросы. Очарование музыки, к которой ни один австриец не может оставаться равнодушным, подействовало и на этих служак. Они со слезами на глазах поблагодарили Моцарта за данный им концерт, воздали хвалу Богу за то, что он наделил мальчика таким великим талантом, и с приветственными восклицаниями я пожеланиями здоровья отпустили путников вместе с вещами. Музыканты благополучно добрались до гостиницы Белый бык, расположились в своих комнатах и отдыхали с дороги до того момента, пока не появились курьеры в одежде, по всем швам расшитой золотым галуном, в головных уборах, украшенных страусовыми перьями, и не вручили им первые приглашения, достав их из закрепленной на верхнем конце специального жезла золотой шкатулки. Пальфи и Герберштейн просили оказать им честь и разрешить принять в своих дворцах раньше других открытого ими восхитительного ребенка. Затем они сопроводили Моцартов к графу Коллальто и вице-канцлеру Коллоредо-Мельц, где те встретились с графиней Зинзендорф, которая представила их затем графу Вильдшеггу. За несколько дней Моцарт стал известен во всех венских гостиных. Все только и говорили о его чудесном таланте и бесконечном обаянии. А как-то вечером, когда маленький виртуоз отправился в Оперу, чтобы послушать Орфея и Эвридику кавалера Глюка, премьера которой состоялась несколькими днями раньше, 5 октября, преисполненный гордости Леопольд услышал слова архиепископа, обращенные к своей свите: «Вот он, этот маленький Моцарт, о котором говорят столько хорошего. Он настоящий музыкальный гений!»

Однако главная цель еще не была достигнута, так как перед ними пока не раскрылись двери императорского дворца. Впрочем, приглашение не заставило себя долго ждать: зальцбургских музыкантов пригласили прибыть 13 октября в Шёнбрунн, где находился двор. Из чемоданов была извлечена парадная одежда, они без конца повторяли предписанные этикетом формулы приветствий, расспрашивали юных графов о том, как надлежит разговаривать с императрицей, с эрцгерцогами и эрцгерцогинями, задавали тысячи вопросов об обычаях и протоколе. Протокол этот был довольно простым: Мария Терезия успешно сочетала с внушающим трепет величием и милостивым достоинством очаровательную непринужденность — одну из главных черт австрийского характера. Наконец, было известно о том, что все члены императорской семьи любят музыку и постоянно музицируют. Будущий император, эрцгерцог Иосиф, играл на клавесине и виолончели; придя к власти, он даже в периоды, когда политические дела поглощали, казалось, все его время, оставался верным приобретенной с детства привычке посвящать музыке не меньше часа в день. Эрцгерцогини неплохо пели и успешно справлялись со своими ролями в небольших операх, исполнявшихся в узком кругу. Сама императрица Мария Терезия была наделена прекрасным голосом и ярко выраженным талантом оперной певицы. Под музыкальной опекой композитора Георга Кристофа Вагензейля, капельмейстера двора, вся семья играла и пела с не меньшим усердием и радостью, чем Моцарты, и гостиные Шёнбрунна полнились звуками инструментов и голосов столь же часто, как и дом на Гетрайдегассе.

С тем большей уверенностью, поскольку им предстояло иметь дело с истинными ценителями музыки, Леопольд с детьми предстал перед императорским двором. И если не все Суверены были наделены дарованиями Фридриха II и талантом флейтиста, присущим королю Пруссии, то среди них не было ни одного, кто не играл бы по меньшей мере на одном инструменте к не был бы искушен в вопросах искусства настолько, чтобы оценить по достоинству талант виртуозов. Все восторгались балетами, сочиненными Глюком для восхитительно танцевавших эрцгерцогинь. Премьера Орфея стала событием, взволновавшим весь город, и долго оставалась предметом разговоров при дворе. Приезд любого знаменитого музыканта отмечался с не меньшей помпой, чем визит какого-нибудь монарха. И хотя Вольфганг пока еще не был известен, многообещающее ожидание, охватившее это общество меломанов, играло на руку новому виртуозу еще до того, как здесь услышали его игру.

Моцарту не терпелось увидеть воочию чудеса Шёнбрунна, и он, охваченный радостью, воспользовался предоставленной ради такого случая одним из новых друзей каретой, которая привезла семью в императорскую резиденцию. Она находилась недалеко от столицы, в приятной сельской местности, сохранившей все очарование неприукрашенной деревенской жизни, сочетавшейся с артистическим блеском, который благодаря изысканному вкусу хозяев гармонично сливался с окружающей природой.

В этом месте, где теперь высился замок, словно желавший сравниться с Версалем, предметом зависти и соперничества всех германских правителей, среди которых не было ни одного, кто не стремился бы построить себе собственный Версаль — более или менее пышный, более или менее гармоничный, — когда-то стояла мельница, принадлежавшая Клостернойбургскому монастырю, ее называли Катермюле, возможно, по имени недоброй памяти жившего там пройдохи-бабника. Император Максимилиан II, любивший охотиться в этих богатых дичью местах, купил мельницу с намерением построить охотничий домик и выгородить для себя заповедник. Он обнес деревянным забором довольно обширную часть леса, где на свободе жили олени. В конце XVII века там еще оставалось семьсот этих животных, резвившихся в зарослях и на полянах на радость жителям Вены, приезжавшим по воскресеньям полюбоваться ими. Вскоре к охотничьему домику и оленьему заповеднику прибавились живорыбные садки, вольеры, полные павлинов и фазанов, зоологический сад с редкими диковинными животными и бобровая ферма: печень бобра в то время часто использовали в фармакопее. В XVI веке один птицелов по имени Доминикус Винер (возможно, прототип Папагено из Волшебной флейты) владел птичником и поставлял для императорского стола отборную дичь, в том числе экзотических в то время кур и уток.