Повесы небес

Совсем другое дело представляли танцы Тамары. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы отвести от нее глаза, когда она танцевала шимми, и распутница чувствовала мое беспокойство. Она добавила к своему танцу новые изгибы тела и па, которые никогда не были бы допущены в древнем Иерусалиме.

Сатир[121] Ред с таким энтузиазмом восхищался се исполнением, что после репетиции Кики ни на шаг не отходила от него.

Сразу же возникла другая проблема. На шестом месяце (по земному времени) беременности Кара принялась вязать кучу длинных чулочек и читать "Битвы и лидеры". Глядя на ее фигуру, я начал сомневаться в том, что теория Реда верна и что скрещение с чужой расой замедляло развитие утробного плода.

И мое беспокойство оправдалось.

За месяц до постановки Пасхального представления, за четыре дня до назначенного срока повешения Нессера, и всего за неделю до того, как беременность Кары перевалила через семимесячный рубеж, я был на утренней репетиции пьесы, без двух финальных сцен. К тому времени моя борода пышно разрослась, отросли длинные волосы, и я приобрел достаточную уверенность в своих актерских способностях, чтобы обсуждать с режиссером ту или иную интерпретацию сцены.

В это утро Ред был раздражен. Иуда задал ему хлопот тем, что переигрывал ухмылки и косые взгляды, что было чрезмерно даже для злодеев О'Хары. Кики играла Матерь деревянно и по веющим морозом отношениям между ней и О'Харой я догадался, что это следствие домашней размолвки. Мы пробились через сцену моего прихода в Иерусалим, отработали сцену в таверне и упорно продвигались к кульминационной сцене Последней Трапезы, в которой Тамара выражает свою любовь танцем.

Наверное, для того, чтобы порисоваться своими чарами перед Кики, Тамара танцевала с таким сладострастием, что привела меня в ужас. Ред раздраженно закричал со своего Стула:

— Прекрати, Тамара! Повтори третье движение снова, но умерь вращение. Я не хочу, чтобы публика начала карабкаться на сцену через рампу. А ты, Иисус Христос! Хватит строить глазки танцовщице. Предполагается, что тебя еще только искушают, но ты еще не стал жертвой.

Рассерженный, отчасти выговором Реда, отчасти самим собой из-за того, что позволил себе увлечься, я утвердился за столом, твердо решив смотреть на танец Тамары исключительно с терпением и состраданием.

Саломея,[122] при всем своем падении, никогда не танцевала с такой непринужденностью, какую продемонстрировала Тамара на просмотре. Мое лицо, имевшее, как мне казалось, бесстрастное выражение игрока в покер, очевидно, спровоцировало ее, потому что ее тело задергалось в ритме африканских барабанов. Мое тело откликалось на трепет ее тела, но лицо ни единым движением не выдавало обуревающих меня чувств. Когда она в изнеможении с последним поклоном склонилась передо мной, отозвался Ред:

— Иуда, взгляни на лицо Иисуса Христа! Вот выражение, которого я добиваюсь от тебя — вожделение, берущее верх над праведностью, когда тебе предлагают тридцать серебренников… Хорошо, Тамара, можешь закругляться. Иди домой и прими холодный душ.

Она нехотя ушла, а меня очень обеспокоило мастерство, которое она вкладывала в танец, и эффект, производимый танцем на публику. Ее танец был лакомым кусочком для любителей танцев и после него мне трудно было играть, даже в сцене Последней Трапезы. Однако, когда солдаты Рима вошли и увели меня, я был уже спокоен и готов ко всему.

Так как я не участвовал в следующей сцене, где Пилат "умывал руки", то с чувством облегчения ушел в свою гримировочную. Тамара не будет танцевать теперь до генеральной репетиции, а к тому времени, как бы ни сбивали с толку сроки и признаки беременности, Кара будет рядом со мной.

В гримировочной я закрыл дверь, сбросил актерский костюм и смыл грим с лица и шеи. Когда, нагнувшись над раковиной, я закрыл глаза, чтобы мыло не попало в них, в сознании у меня вспыхнул образ танцующей Тамары — такой же живой, как на сцене. Я попытался прогнать прочь образ чертовки мыслями о нежном лице Кары, но это противоядие оказалось совершенно недейственным.

Я вытер бороду и шею, причесал волосы и понес костюм в шкаф. Но плотские чувства хитры. Хотя я только что участвовал в воспроизведении освященных событий, мне символически представилось, что я стою перед шкафом на раздвоенных копытах, а на голове прорезались рога сатира. Тогда я опустил голову и закрыл глаза, стараясь изгнать наваждение молитвой. И потому не увидел пальцев, змеей выскользнувших из-за гардеробной занавески, где пряталась распутница. Содом и Гоморра!

Все мое естество и члены моментально возбудились от внезапного прикосновения пальцев проститутки. Затем она прыгнула на меня с ловкостью и прицельностью, свидетельствующей о большой практике. Я отшатнулся, уже охваченный и оплетенный ее ногами в специфическом объятии женщин Харлеча. Ее ноги с хваткой питона замкнулись вокруг меня.

Я пал жертвой ее козней и теперь никакие земные руки не смогли бы разжать тиски ее ног.

— Тамара! — воскликнул я, — За что меня?

— За искусство! — выдохнула она. — Не надо было играть такого похотливого Господа в Пасхальном представлении.

— Вавилонская потаскуха! — закричал я.

— Никогда не была в Вавилоне, Джек. И никогда не захочу там быть.

— Расслабь ноги, шлюха! — снова воскликнул я, но моя мольба не дошла до нее. Тамара уже возбудилась и страсть поглотила ее. Ни на миг не ослабляя железной хватки ног, Тамара танцевала на мне фантастический шимми, вобравший в себя элементы канкана, танго, румбы и ча-ча-ча. В отчаянии я схватил ее за груди, намереваясь помолотить ее головой по столу и лишить чувств, но благоразумие остановило мои руки там, где они были, и пальцы принялись нервно массировать и мять ее груди. При таком возбуждении, в каком она сейчас находилась, удар об стол мог сломать ей шею, и куда бы я тогда Делся с мертвым телом, замкнувшим меня в своих объятиях? Я живо сообразил, что мне придется, как голому самцу, мчаться по туннелям Харлеча с ношей, торчащей перпендикулярно передо мной. А затем придется постоять при температуре ниже нуля в криогенном морге, пока работники морга не рассекут Тамару на устранимые куски. И если бы я даже выдержал холод, ее ухажеры предъявят мне иск и ни один судья не примет во внимание мои оправдания в том, что я сопротивлялся насилию. Я буду осужден на вечную смерть, так как ни один харлечианин не сможет использовать ни одного из моих органов.

Итак, осторожность удерживала мои руки на ее грудях до тех пор, пока Тамара не удовлетворила свое желание и не соскользнула на пол, где и легла хныча у моих ног. Я уложил ее на диванчик за занавеской, повесил костюм Христа, надел тунику и пояс, расправил занавеску, чтобы укрыть Тамару от взглядов нечаянно забредшей сюда уборщицы. Тамара тихо плакала и, если мой ограниченный опыт на Харлече имел какую- то цену, будет плакать еще долго-долго.

Полностью одевшись, я вышел в коридор. За дверью никого не было, но в воздухе чувствовался запах мускуса. Здесь совсем недавно стояла особь мужского пола.

И тогда я вспомнил, что Фрик снабдил меня тенью, и что Кара ежедневно читала рапорты о моей деятельности. В таких делах моя жена была женщиной недоверчивой. Покрывшись холодным потом, я с места в карьер понесся по туннелю в полицейский участок. Если я не ликвидирую сегодняшний рапорт до того, как его прочтет Кара, через четыре дня я буду завидовать душе Нессера, потому что тот ад, в котором будет мучиться Нессер, покажется курортом, по сравнению с тем, который мне устроит Кара.

121

Сатир — в древнегреческой мифологии одно из низших божеств, отли¬чающееся похотливостью; развратный спутник бога вина и веселья Диониса-Вакха. В переносном значении означает похотливого, сладо¬страстного человека.

122

Саломея — согласно евангелию дочь Иродиады, жены брата Ирода Филлипа. Ирод при живом муже стал сожительствовать с Иродиадой. Иоан Креститель порицал эту связь и за это был посажен в тюрьму. Саломея станцевала перед Иродом и гостями настолько хорошо, что Ирод пообещал в награду выполнить все, что она захочет. По наущению матери Иродиады Саломея потребовала голову Иоана Крестителя, и Ирод выполнил ее требование.