Собаки!

— Дорогие мои, не могу я в одиночку пользоваться отцовским добром. Буду трудиться на мельнице не покладая рук, а всё нажитое делить между нами на три равные части.

Средний брат говорит, — Пусть Бог меня умом несколько и обделил, но сила вся при мне. Буду, старший работать вместе с тобою. Любая тяжёлая работа мне нипочём, да и лошадь с телегой нам в хозяйстве пригодятся.

Младший брат говорит, — Пусть я здоровьем и умом слабоват, зато смогу в доме убираться, да обеды готовить. А по вечерам буду вам на губной гармошке играть.

Обнялись братья, прослезились. Но тут дурак и спрашивает, — Кстати, а как нам с Паттердейл-терьером поступить?

— Давайте прикончим его, набьём чучело и поставим его в нашей гостиной, — отвечает старший брат. — В память о нашем отце. О наследстве. О сегодняшнем дне. О том, что в любой ситуации человек должен остаться человеком.

Так братья и поступили. И жили потом долго и счастливо.

В период после возвращения с Крымской компании и до того, как полюбить русский народ, граф Лев Толстой жил в своё удовольствие. Он был, слава Богу, не ранен, холост и деньги из имения поступали регулярно. Да тут ещё издались его «Севастопольские рассказы» и Николай Некрасов пригласил его сотрудничать в «Современник». А в издательстве новые знакомства, интеллигентные здравомыслящие люди. Честно скажем, нечета офицерскому клубу с надоевшими пуншами, трубочным дымом и солёными шутками. Подойдёт, к примеру, Николай Некрасов, положит руку на плечо и спрашивает:

— Вам, Лёвушка, как боевому офицеру, наверное, скучно с нами, нудными писаками?

— Мне, брат ты мой, везде хорошо, где пульки не свистят, — захохочет граф. И к писателям, — а не выпить ли нам водочки, господа? Позвольте угостить!

И все шумной толпой отправляются в ресторан. Поднимают тосты во славу русской литературы, шумят, дурачатся, подтрунивают друг над другом. И так полюбилась эта жизнь Льву Николаевичу, что бывало, выпьет, влезет на стол в заведении и скажет, — Столько лет искал своё место в жизни и нашёл, наконец. Вот, помяните моё слово, господа, брошу пить и засяду за роман. Спасибо вам за всё, други!

Единственным, кто из «Современника» раздражал бравого артиллериста, был Иван Тургенев, а, точнее, его пассия — оперная певица Полина Виардо. Собираются пойти всей редакцией в казино, а Тургенев сейчас же спешит откланяться, мол, «Полиночка не велела». К актрисам или белошвейкам наведаться — та же история.

— Да брось ты эту дуру, Ваня — по-дружески советовал граф. — Ты из-за неё и пишешь какую-то тягомотину. И денег ей даёшь не по чину. Разве ж с актёрками так можно?

— Честь имею откланяться, — буркнет Тургенев и убежит к Виардо жаловаться на Толстого.

Рассказывают, что Лев Николаевич, одно время даже завёл собачку породы манчестерский терьер, назвал её Полиной и везде, где можно жаловался на её скверный характер и прожорливость.

— Зато, голос, какой, — смеялся граф, передразнивая Ивана Тургенева, — голос просто божественный.

У Парсона родился сын Джек.

У Джека — сын Рассел.

Рассел решил, что не стоит рожать детей в этот паршивый мир и завёл терьера.

Что решит терьер, пока никто не знает. Он ещё маленький и у него всё преотлично. Но, забавно будет, если своего сына он назовёт Парсоном…

После того, как сам государь император Николай Павлович изволил заметить и похвалить литературный дар отставного артиллерийского офицера Л. Толстого, последний, мягко скажем, несколько загулял. Взял в обыкновение просыпаться только часам к трём, завтракать с водкой, а затем колесить по Петербургу, нанося визиты бывшим сослуживцам и новым друзьям литераторам. И, как то вечером, будучи уже изрядно навеселе, заглянул к редактору «Современника» Николаю Алексеевичу Некрасову. Вломился в кабинет, хохочущий, румяный с мороза, в левой руке связка баранок, в правой щенок ягдтерьера.

— Коленька, — кричит, — друг мой любезный. Прими дар от брата по перу, — и суёт ему прямо под нос щенка. — Полюбуйся, какой ягдыш! Боевые други преподнесли. А на кой чёрт он мне? — тут Толстой радостно расхохотался и потряс баранками над пёсиком, как погремушкой.

— Лёвушка, — смутился Некрасов, — я же просил тебя…

— Эй, человек, — Толстой заметил стоящую в углу редакторского кабинета сутулую фигуру некого длинноволосого и носатого мужчины, — вот тебе гривенник, слетай-ка в трактир, купи блюдце молока для щенка. И нам, с Николашей графинчик прихвати. Да-под — бараночки, — и он заговорщицки подмигнул Некрасову.

Длинноволосый недовольно зыркнул, но спорить не стал и, приняв деньги, стремительно вышел вон.

— Лев, дорогой, — Николай Алексеевич, молитвенно сложил руки, — люблю тебя. Но, право слово, ведёшь себя, как l'enfant terrible! Ну, разве так можно! Николая Васильевича за водкой послал!

— Ну и невелика беда, — ухмыльнулся Толстой, разваливаясь в кресле и поглаживая щенка. — Тоже, поди, в писатели лезет?

— У Николая Васильевича, Лёвушка, есть чему и тебе и мне поучиться. Одарён он, и так одарён, что, может быть и не нам с тобой чета.

— О! — Толстой удивлённо поднял брови. — Ну, любопытно, любопытно…

— Да, вот, — Некрасов протянул книгу, — полистай на досуге. «Мёртвые души». Двое суток читал. Смеялся и плакал, смеялся и плакал. Такой вот слог человеку ниспослан!

Лев Николаевич встал, стряхнул с ладони щенка, грохнул на редакторский стол связку баранок и, не попрощавшись, вышел.

Через неделю сани везли сурового и трезвого графа в Ясную Поляну.

— Дар у него, значит, — гневно бормотал Толстой. — А я, вроде как бумагу мараю, да водку пью. Ох, я вам напишу. Попомните друга Лёвушку. Про всё напишу. Про войну, про мир. Дай срок, набегаетесь мне за водкой…

Ирландец Брюс Брайен младший — вот тот человек, который первым начал делать деньги на креативе. Вернувшись в 1885 году из Нового Света, он привёз на родину мешочек золотого песка, ожерелье из медвежьих когтей и любовь к индейским именам.

— Вот все вы называете меня Брайен, — разглагольствовал он в трактире. — И что означает моё имя? О чём оно вам говорит? Да ни о чём! А вот, американские дикари прозвали меня Убивший-На-Заре-Медведя. А?! Как вам?

— Варвары, они есть варвары, — мрачно замечал трактирщик.

— Варвар, это ты! — горячился Брайен. — Вот как, к примеру, называется твой трактир? «У Роберта». Да, умереть хочется от тоски! Назови его «Мечта усталого путника» или «Добрая кружка эля».

— Проваливай домой, — ухмылялся Роберт у стойки. — Как ни называй, а трактир, он и есть трактир…

Тем не менее, старая Люсиль, торгующая пивом, перед тем, как отправиться на ярмарку, попросила Брайена придумать её напитку какое-нибудь красивое имечко.

— «Свежесть багряного листа», — ни секунды не раздумывая, выдал тот.

Бочонки с пивом были проданы в рекордные сроки, несмотря на то, что старая чертовка несколько раз поднимала на них цену. После этого молочница стала продавать молоко «Воздушная белизна Ирландии», кузнец ковать подковы «Серебряный звон», а цирюльник рвать зубы под вывеской «Необыкновенная лёгкость бытия». А потом, заказы на имена и названия потекли рекой, и Брайен стал брать за них деньги. Впрочем, немного. «Ирландский мягкошерстный пшеничный терьер», к примеру, обошёлся владельцу псарни всего в пол гинеи.

Испания — это Сервантес, инквизиция, конкистадоры, Эль-Греко, сиеста, герилья, фламенко, Непобедимая Армада, паэлья, мадридский Реал, Гарсия Лорка, маслины ORO VERDE, Антонио Бандерас. Но, прежде всего, Испания — это коррида, древняя мужская игра. Состязание, где в противовес первобытной ярости и мощи ставится хладнокровие, точный расчёт и изящество. Кстати, если отвлечься, то я не могу согласиться с защитниками животных призывающими запретить корриды. Может быть им и кажется, что быку приятнее умереть на бойне от электрического разряда. Прибыть туда на грузовике, ждать своей очереди, содрогаясь от криков забиваемых соплеменников, вдыхая запах крови и мочи… Совсем другое дело выйти на арену и под пение труб и рёв толпы, встретить свою смерть или победить.