Собаки!

— Любезные мои, пейзане, — улыбается де Ларье и подносит факелы к орудиям. — Стреляем?

— Помилуйте, сеньор, — вмиг остыли крестьяне. — Мы тут к Вам на поклон. Вроде, как с просьбой. А, стрелять не надо.

— Весь внимание, дети мои.

— Вот Вы, маркиз, собачек себе завели. Волков травить. И, получается, что, вроде как, на наши деньги.

— Сказано коряво, но, кажется, суть я улавливаю, — задумался де Ларье. — А теперь, по домам. Пахнет от вас, однако…

И с того памятного дня, каждое последнее воскресенье месяца приходят крестьяне к стенам замкам и стреляют из арбалетов в соломенные чучела волков. И самый удачливый из них получает от маркиза целых два экю серебром, а затем все угощаются дармовым вином в трактире. Такие вот первые корпоративы из мрачного Средневековья.

Прибывших в Вандею (осенью 1789 года) парижских революционных эмиссаров просто вышибли вон. Напрасно те, потрясая мандатами, призывали суровых крестьян и рыбаков к Свободе, Равенству и Братству. Не помог даже проверенный лозунг — «аристократов на фонарь». Суровые жители западного департамента дали понять, что политика их не касается, господ своих они уважают, а забот хватает и без революции. Послы вернулись в Париж ни с чем. Депутаты Конвента пошумели, подписали несколько воззваний, осудили твердолобых провинциалов и вернулись к животрепещущим проблемам — казням и продовольствию. О Вандее на три года забыли.

В 1792 году вождь якобинцев М. Робеспьер, вновь вспомнил о жителях западных границ, в чьих сердцах, почему то ещё не горел огонь Свободы и в Вандею срочно был отправлен полк пламенных революционеров. Те, не встречая никакого сопротивления, вошли в Шоле, где немедленно принялись за сооружение главного символа победившего народа — гильотины. Вторым шагом стало открытие призывных пунктов, третьим — экспроприация винных погребов местного сеньора Ларошжаклена. Вандейцы ответили на это несколько неожиданно. Вместо того, что бы бросить работу и с пением Марсельезы отправиться жечь дома аристократии, они в мгновение ока вырезали весь полк носителей Всеобщей Справедливости. Конвент снова забурлил, а перед Неподкупным Робеспьером встал выбор — куда отправлять войска. С одной стороны антифранцузская коалиция с Англией и Австрией во главе, с другой — соотечественники контрреволюционеры. Попробуйте, будучи провинциальным адвокатом, сделать правильный выбор, учитывая, что цена вопроса — ваша голова.

И вот погружённый в свои невесёлые мысли, ранним утром Робеспьер семенит к зданию Конвента, а навстречу ему движется бывший маркиз, а ныне просто гражданин Де Сад. Признанный мучеником поверженного режима, экс-маркиз сохранил жизнь, свободу и аристократические замашки. Никто не смел преграждать ему дорогу, смотреть в глаза, обсуждать распоряжения и мешать утреннему променаду. А для наглецов Де Сад всегда держал под рукой увесистую трость и верного вандейского грифона Пуго. Увидав идущего ему навстречу гражданина, явно не собирающегося уступать дорогу, экс-маркиз просто спустил Пуго с поводка, вынудив вождя якобинцев вскарабкаться на фонарный столб.

— Хороший пёс, — невозмутимо произнёс Де Сад, потрепав по холке Пуго. — Настоящий вандеец, — и, не взглянув на пунцового от унижения М. Робеспьера, двинулся дальше.

Судьба Вандеи была решена…

В апреле 1853 года великий миссионер и исследователь Африки Д. Левингстон объявил своей жене Мери, что той пора вновь собираться в путь. Однако, супруга, переболевшая на Чёрном континенте малярией, чумой, дизентерией и бешенством, родившая мужу четверых детей, потерявшая ухо в перестрелке с бушами и укушенная крокодилом на озере Нгами, в этот раз твёрдо ответила «Нет!».

— Хочешь верного спутника, — сказала она, затягиваясь сигарой, — заведи себе собаку. А, лучше, двух…

— Нет проблем, дорогая. Немедленно покупаю парочку биглей, — воскликнул неунывающий Левингстон и отправился в ближайший зоомагазин к некому мистеру Уинстону Харьеру. Как назло, был уже вечер пятницы и всех биглей раскупили, однако, хитроумный хозяин магазина, видя нетерпение и некоторую неопытность великого путешественника, немедленно подсунул тому двух метисов. — Выведены лично мною для путешествий по Африке, сэр. Порода Бигль Харьер, — высокопарно представил он этих полукровок… И, что вы думаете? Джунгли пришлись собакам по вкусу. Вместе с Левингстоном тонули они в волнах Замбези, спина к спине сражались с полчищами цеце, охотились на обезьян, штурмовали вершины Тала-Мунгонго и даже поработили какое-то маленькое племя в самом сердце джунглей. Выслеживание лемуров и стычки с туземцами, явно нравились им больше, чем какое-нибудь унылое преследование зяблика в болотах Уэлльса…

Через три года загорелый и счастливый Д. Левингстон вернулся в Англию. Вместе с ним с палубы сошла и пара верных собак с выводком щенков, родившихся, прямо перед отплытием домой. Все свои трофеи — слоновую кость, гербарии, львиные шкуры и рабов бескорыстный исследователь преподнёс в дар, королеве Виктории, оставив себе только преданных бигль харьеров. Затем он засел за рукописи и жил долго, счастливо и умер в один день с любимой женой, четырьмя детьми и спутниками-собаками…

Щенки же, попав в хорошие руки, дали обильный приплод. И по сей день потомки бигль харьеров радуют нас своей отвагой, страстью к приключениям и великолепным тропическим загаром.

Клички существовали, и будут существовать всегда. Самые незатейливые происходят от фамилий: Гусев — Гусь, Козлов — Козёл, Прокопчук — Чук. Есть клички подчёркивающие внешность: Жирный, Седой, Косой, Заика. Самые же интересные получаются в связи с каким либо событием в жизни человека. Был у меня знакомый по кличке «07», из-за шрама на голове, полученного в драке бутылкой портвейна ёмкостью 0,7 литра. Есть знакомый Аптекарь, выпивший на «картошке» все спиртосодержащие настойки из аптечек. Знаком с Поляком, который в студенческие годы, отдыхая под Брестом в санатории, пошёл ночью за вином и был задержан пограничниками «при попытке пересечь государственную границу с Польшей».

Ганноверская же гончая, была выведена неким американским заводчиком Бобом Поллаком, носящим кличку Ганновер, из-за того, что в 1944 году его бомбардировщик был сбит немцами, и бедняга год томился в лагере под Ганновером. Порода, кстати, изначально называлась Ганноверова гончая.

История эта случилась в середине XIX века, в славном бургундском городе Ниверне, а точнее, летом 1836 года в крохотном трактире на забытой богом окраине. Этим вечером туда заглянул бродячий шарманщик, сопровождаемый пыльным, покрытым репьями нивернейским гриффоном. С молчаливого согласия хозяина заведения, бродячий актёр сдвинул несколько столов в центре зала, усадил туда пса и принялся медленно вращать ручку шарманки. Заиграла музыка и грифон завыл. Зрелище было не особенно забавным, но неприхотливые завсегдатаи одобрительно похлопали в ладоши и наградили артистов несколькими монетами. Шарманщик чинно раскланялся, а собака на «бис» сделала книксен. Окончив своё незатейливое представление, артист заказал хлеба, сыра и устало уселся в дальнем углу. Гриффон улёгся у его ног, время от времени, ловя пастью куски, бросаемые хозяином.

— Как улов? — бесшумно подсевший к столу юноша, кивнул на шляпу с монетами.

— Пять монет. Неплохо, для такого захолустья, — хмыкнул шарманщик.

— Не обижайтесь на моё любопытство, — юноша прищурился, — а сколько из этого получит собака?

— Собака? — изумился шарманщик. — Как сколько? Пожрёт досыта, вот ей и хорошо.