Собаки!

Однажды, три тысячи лет назад Сицилия содрогнулась от подземного толчка, а небо над островом потемнело от туч пепла, выброшенного из жерла вулкана. Обезумевшие от страха люди метались у своих домов, не зная, что делать, как вдруг увидели Чирнеко дель Этна, спускающуюся к морю, со щенком в зубах.

— Смотрите, это знак свыше! Надо спасать детей! — закричали люди, похватали ребятишек и бросились вниз к подножию вулкана.

И тут же наткнулись на другую Чирнеко дель Этна, несущую в зубах свою обеденную миску.

— Бросайте детей и спасайте добро! — заволновались люди. — Детей ещё нарожаем!

Побросали они своих сыновей-дочерей, похватали узлы со скарбом и только собрались спускаться, как увидели пару Чирнеко дель Этна, одну несущую в зубах щенка, а другую — свои пожитки.

— Пусть мужчины несут вещи, а женщины детей! — закричали самые сообразительные. — Поступим, как советуют нам боги!

— Боги им советуют, — брюзжали потом Чирнеко дель Этна. — Интересно, если в следующее извержение мы начнём бегать, прыгать и бороться, они, что, устроят олимпийские игры или всё же будут спасаться?

Барон Ивиц имел одну страсть в жизни. А именно, должен он был, раз в день вскочить на коня и помчаться на нём не разбирая дороги. Дождь, снег, зной, холод, утро или вечер — всё равно. Главное было нестись вперёд, подставляя лицо ветру, сдавливая коленями горячие конские бока. Во время этой скачки, барон впадал в неистовство, он мог стоптать путников или разнести крестьянскую изгородь. Иногда он даже вопил от восторга. Занятно, но никому и в голову не приходило назвать его чудаком. Считалось, что он знает, что делает и, раз барону нравятся подобные прогулки, значит, есть в них некий смысл, непонятный другим.

Это о страсти. А в качестве дополнения к ней Ивицу служила четвёрка поджарых гончих, так же, как и он влюблённых в эти безумные гонки. Вылетая из ворот замка, гончие мгновенно исчезали из виду, затем возвращались к несущемуся барону, разворачивались и вновь скрывались впереди. Когда Ивиц начинал в восторге вопить, собаки в ответ ему, разражались весёлым лаем.

Думаете, что он однажды сверзился с коня и сломал шею? Не тут-то было! Умер барон во время пира, как и подобает мужчине. Поднялся со скамьи с кубком в руке, захрипел и повалился на стол, заливая его красным вином. Какой-то сосуд в голове лопнул.

А гончих слуги и после смерти Ивица выпускали каждый день за ворота. Вот только лая их никто больше не слышал.

Испания 1939 год.

Жарким летним днём Гальго пришёл с хозяевами в порт. Несмотря на жару, народу собралось, не протолкнуться. Мужчины: моряки и солдаты, были молчаливы и вооружены, а женщины, все, как одна кричали и плакали. Но, что больше всего поразило Гальго, так это количество детей от 3 до 15 лет. Они сжимали в руках небольшие чемоданчики или узелки и, маша взрослым на прощанье руками, поднимались по узкой лестнице на огромный корабль. Потом заиграл оркестр, женщины закричали громче, некоторые мужчины стали стрелять в воздух, а пароход тревожно заревел. Дети больше не взбирались на корабль, и трап был пуст. Все чего-то ждали, и это ожидание становилось невыносимым. Оркестр заиграл громче, и тут Гальго не вынес сгустившегося напряжения и бросился по трапу вверх, на пароход. Он был уверен, что самое интересное будет происходить там! Лавируя между детьми, Гальго стрелой промчался по палубе и ринулся обратно на пристань. Увы, трапа уже не было. Корабль содрогнулся, загудел и, чуть покачиваясь, поплыл…

Первую неделю плавания Гальго грустил и не мог ни с кем говорить. Ему было страшно и одиноко. Однако дни шли, жизнь продолжалась и в порт Кронштадт, наполненный незнакомым говором, он ступил уже в компании друзей. Пароход опять гудел, снова играл оркестр, и встречали их суровые мужчины и плачущие женщины…

Одну часть детей разобрали по семьям, а вторую отправили в детский дом. Туда же попал и Гальго. Здание детского дома было огромным, серым и холодным. Жили дети на последнем этаже в огромных комнатах с металлическими кроватями. Каждому полагался матрас, одеяло, подушка и тумбочка. Первые полдня ребята учились, затем обедали и шли работать в мастерские. На занятия Гальго не пускали, зато он подружился с мастером-сварщиком.

— Хоть ты и собака, — говорил мастер, — но сварщика я из тебя сделаю первостатейного. Выучишься — пойдёшь на судоремонтный, а там тебе паёк, бронь и уважение. А, народ там какой, в твоей Испании таких парней днём с огнём не сыщешь!

— Спасибо Вам за заботу, — преданно отвечал Гальго. И добавлял, как это было здесь принято — товарищ…

Наступила зима, и Гальго понял, что пора возвращаться домой. Скудный рацион, жёсткая кровать с сеткой, обжигающие искры сварки — всё это ещё можно было терпеть, но пронизывающий до костей ветер и снег были невыносимы. Вечерами Гальго потихоньку сматывался из детдома в порт и там внимательно прислушивался к проходившим морякам. Наконец, услышав знакомую речь он, крадучись, пробрался на корабль и, прячась в трюме, дождался отплытия…

И вот, однажды ночью, он сквозь сон почуял знакомый запах. Пахло сухой травой, оливами, овцами и цветами.

— Испания, — прошептал Гальго. Он не стал ждать прибытия в порт, а просто прыгнул вниз, в тёплые волны и поплыл на запах. Берег оказался на удивление близко…

Почти месяц он прожил на пляже. Купался в изумрудной воде, собирал мидии, гонялся за пугливыми чайками. Шерсть на боках свалялась, и в ней завелись блохи, от мидий начинал побаливать желудок. Пора было идти к людям, и ранним утром Гальго потрусил вперёд, вдоль самой кромки воды. Ближе к полудню он встретил мужчину и женщину в купальных костюмах. Они сидели у костра и, смеясь, жарили мясо, поливая его вином из плетёной бутылки.

— Смотри, — закричала женщина, — настоящий Гальго, только грязный и худющий. Иди к нам, бедняга. Есть хочешь?

Гальго осторожно приблизился к ним, насколько мог преданно посмотрел в глаза и попросил, — Возьмите меня к себе. Пожалуйста. Я буду слушаться. А если понадобится, то я и сварщиком могу. — И, добавил, по привычке, — товарищи…

Считается, что первыми на полуостров высадились египтяне. Затем там появились колонии финикийцев, затем греков, римлян, а с 711 года нашего века — вандалов, впоследствии изгнанных крестоносцами.

Если верить Ф. Нуаресу, первых Поденгу завезли в Португалию египтяне и с тех пор, археологические находки тому подтверждение, порода не изменилась! Эти собаки не дрессируются, не охраняют дома и не умеют охотиться. Точнее сказать — не хотят. Они умны, добры и беззаботны, но были выведены во времена фараонов только для того, что бы просто наслаждаться жизнью! Философия жизни этой породы — маленькая ложка буддизма в бочке аскетического католицизма. Португальцы восхищаются своими собаками, всячески оберегают их и считают чуть ли не венцом творения. Поэтому выражения «жить, как собака», «собачья жизнь» и «пёс-тебя-побери» несут тут совсем другую смысловую нагрузку.

Басенджи считается конголезской собакой, хотя, на самом деле, выведена она была пигмеями, а от них уже попала к народам баконго, санга и мбоши. Именно с пигмейского языка «басенджи» или точнее «бхасс енджи», переводится как «первый кусок». Подобная собака необходима охотникам джунглей из-за любви последних поражать дичь отравленными стрелами. Подстрелив, к примеру, обезьяну, пигмей опрометью несётся к ней и перерезает горло, дабы выпустить отравленную кровь. Далее перед крошкой-охотником встаёт вопрос — насколько глубоко проник яд в тело животного и можно ли его теперь есть. Вот тут то и наступает время басенджи! Собаку угощают (довольно цинично звучит — «угощают») так называемым «первым куском»…

Правда, говорят, что пожилые и умудрённые опытом басенджи по внешнему виду добычи (пена на губах, синеющие когти и т. д.) определяют степень отравления и могут просто отказаться от дегустации.