Собаки!

— Смотри у меня там, старый чёрт, — добродушно засмеялась жена, — с этими гималайскими собачками… Возьми в чулане палатку, сапоги, примус. Путь то неблизкий.

— Вот, — потряс Иван Петрович, звякнувшим саквояжем, — багаж русского натуралиста. Спирт и скальпель.

Сказано-сделано и уже через месяц великий физиолог, сопровождаемый носильщиками-шерпами, наслаждался красотами Тибета. Собирал растения для гербария, катался на лыжах, пил молоко яков, охотился на горных козлов, вёл долгие беседы с местными монахами. И вот однажды, на леднике встретил одинокую Гималайскую Овчарку. Овчарка сидела попой на льду в позе лотоса.

— Глаза закрыты, дыхание почти отсутствует, улыбается, — немедленно записал в дневник Павлов, — медитирует.

— Как же Вы здесь живёте, совсем одна? — осторожно обратился физиолог к собаке.

— Неужели ты думаешь, что я одинока, если нахожусь здесь одна? Совсем одна — это значит всё в одной, — Овчарка приоткрыла глаза и ещё шире улыбнулась.

— Всё в одной, всё в ней одной. Господи, удача то, какая, — бормоча это, Павлов полез в саквояж за скальпелем, — Сейчас наркозик и посмотрим, сейчас, сейчас…

Увы, но усыпить овчарку и произвести высокогорное вскрытие помешали религиозные шерпы.

— Резать собака дома. Тут резать нехорошо. Будда увидит. Голова пробьёт, — объяснили они нобелевскому лауреату.

ПОДРУЖЕЙНЫЕ СОБАКИ

Давно это было. Полюбил суровый моряк, капитан Дик Сэнд дочь плантатора Сару Коннор. И так ему запала в душу прекрасная девушка, что решил он бросить море, продать свой корабль и зажить с ней на берегу. Пришёл он к родителям Сары и попросил её руки.

— Думаю, что вы будете прекрасной парой, — прослезился старик плантатор и благословил их союз.

— Тогда, готовьтесь к свадьбе, благородный отец, — пожал ему руку Дик Сэнд. — Я же отправлюсь в свой последний рейс и вернусь через несколько месяцев. Привезу из Англии подарок для моей возлюбленной — свору великолепных Бей-Ретриверов.

Поднял он паруса и отплыл. В Англии же купил десяток породистых собак, ящики с консервами и отбыл обратно. И вот, когда до долгожданного берега оставалось несколько дней пути, на море наступил штиль. Долгую неделю простоял корабль без движения с обвисшими парусами. Закончились припасы, и команда питалась ракушками, которые они отдирали с днища судна. На вторую неделю погода не изменилась.

— Мы голодаем, а капитан кормит своих проклятых псов консервами, — подбивал команду к бунту одноглазый кок Сантьяго, негодяй и беглый каторжник. — Долой капитана!

— Пусть капитан отдаст нам собачьи консервы, — глухо роптали матросы.

На двадцатый день штиля от голода умер любимец команды, чернокожий юнга Максимка и начался бунт.

— Долой капитана! — закричал негодяй Сантьяго и бросился на Дика Сэнда, размахивая кривым ножом.

— Эти консервы принадлежат только Бей-Ретриверам и больше никому, — холодно ответил капитан и выстрелил из блестящего кольта в грудь каторжника.

— Ах! Я умираю, — прохрипел одноглазый кок и рухнул на палубу. — Простите меня, капитан Дик. Всю жизнь я прожил негодяем и подлецом, но сейчас, перед лицом смерти, хочу покаяться. После мой смерти, пойдите на камбуз, и откройте бочку с надписью «Соляная кислота». На самом деле там отменный кубинский ром, который я хранил для себя. А в кармане моей куртки карта сокровищ, которые я нажил неправедным путём и закопал на берегу Чесапикского залива. Прощайте же, капитан Дик.

Только негодяй Сантьяго произнёс эти слова и испустил дух, как подул ветер. Команда бросилась к парусам и корабль помчался к благословенному берегу. Матросы пили ром и радовались удаче. Через два дня судно причалило в Чесапикском заливе. Дик Сэнд тепло попрощался с командой, продал корабль, выкопал сокровища Сантьяго и вернулся к своей возлюбленной, сопровождаемый десятком прекрасных Бей-Ретриверов, которых в честь удачного возвращения он теперь назвал Чесапик-Бей-Ретриверами.

Мой научный руководитель в НИИ, где я писал диплом, говорил, что самый главный враг инженера — рабочий рационализатор.

— Ты месяцами рассчитываешь, проектируешь, — говорил он, — а какой-то заводской хрен с пятью классами образования, решает, что этот узел в машине ему не нужен. И выбрасывает его! Усовершенствует, подлец, вместо того, что бы подумать…

Та же история и с новошотландским ретривером. Чем, спрашиваю, был плох старый добрый шотландский? Кому он мешал? Короля Вильгельма III он устраивал, сэр Вальтер Скотт был от него без ума, а бесстрашный Рудольф Мак-Алистер, просто взял, да и проткнул шпагой тёщу, пнувшую его ретривера!

Породу, друзья мои, надо беречь и сохранять. А от всяких усовершенствований за версту пахнет плебейством.

Помещица Софья Андреевна, смолоду не выносила разговоров дворни. Все эти их «кубыть», да «мабуть» просто выводили её из себя. Вместо простого и внятного «да» или «нет», начинались бесконечные «ежели, дык да чаво». И так уж сложилось, что в доме её любимцем стал глухонемой конюх Герасим — суровый и строгий мужик с умными глазами. Крикливую кухарку сменила, опять же глухонемая повариха Таисия, а ключником был нанят отставной солдат Матвей. Сей воин, во время суворовских походов, получил пулю в рот, в связи с чем, лишился части зубов и языка, стал смахивать на упыря, но заимел главное достоинство — не мог говорить. Последний из дворни, немой садовник Степан, был куплен совсем недавно. Вместе со Степаном на дворе поселился и его пёс, немедленно ставший любимцем всей дворни, курчавошерстный ретривер. И вот тут выяснилось, что, до сих пор хранившая молчание прислуга, умеет-таки говорить. Герасим, подзывая пса, издавал горлом Му-му, кухарка — Ымц-ымц, Матвей — Омг-Омг, а Степан, тот просто ревел Уыыых! Теперь целый день в доме звучало Омг-омг, Му-му, Ымц-ымц и Уыыых. Софью Андреевну мучили мигрени и бессонница. Утро начиналось с тревожного Уыыых-Уыыых, это означало, что Степан проснулся и принялся разыскивать своего ретривера. Затем с кухни начиналось Ымц-ымц-ымц — время кормления пса и далее Омг-омг-омг, Му-му-му-му-му!!!!

— Я этого больше не вынесу, — решила Софья Андреевна и однажды вечером вызвала к себе Герасима. — Герасим, завтра рано утром, — внятно произносила она слова, глядя в глаза старого слуги, — ты пойдёшь на реку и утопишь этого… Му-му. Я приказываю. Завтра утром. Теперь, поди прочь.

Герасим выпучил глаза, но чинно поклонился и вышел. Впервые в доме было тихо, и Софья Андреевна поняла, что сегодня наконец-то уснёт спокойно. Однако сон не шёл. Она попробовала читать, но не смогла сосредоточиться. Накинув поверх ночной рубашки шаль, барыня вышла во двор. Стояла благословенная тишина. Всё спало, и только в каморке Герасима горел свет. Софья Андреевна подошла к оконцу и заглянула в него. Вся дворня была там. В центре комнатушки стояла свеча, а вокруг, на земляном полу расселись слуги. У стены, на табурете стоял портрет самой хозяйки, видимо, утащенный из гостиной. Герасим, блестя глазами, отчаянно жестикулировал. Он, время от времени, указывал на портрет Софьи Андреевны и делал знаки, обозначающие то собаку, то воду, то кого-то тонущего. Кухарка раскачивалась на месте, время от времени всхлипывая Ымц-ымц. Наконец, когда Герасим в очередной раз сдавил себе горло руками и засипел, Степан поднялся с места. Направил грязный палец на портрет, а затем, резко чиркнул им себя по шее. Герасим мечтательно замычал, а упыриное лицо Матвея засветилось неподдельным восторгом. Перед глазами Софьи Андреевны всё поплыло, вспыхнул яркий свет, и она почувствовала пронзительную, нарастающую боль в груди…