Мститель

Забор и живая изгородь вдоль него надежно защищали двор от посторонних взглядов, а крепкая веревка, которой Криста была привязана к одному из опорных столбов сарая, позволяла ей свободно передвигаться в пределах двора.

Единственным местом, куда веревка не «пускала» ее, был дом, но там ей делать было нечего; она и не заходила в него ни разу с тех пор, как семь лет назад Эрритен женился на ней. Криста и во дворе-то появлялась только по необходимости – приготовить еду, постирать, достать из колодца воды – а все остальное время проводила в сарае. Там и есть ее настоящее место.

Эрритен не спеша помылся, переоделся в чистое и бросил грязное на лавку. Стало гораздо легче, неистребимый человеческий дух сейчас почти не ощущался, сменившись запахом лаванды, настой которой Криста по его требованию всегда добавляла в воду для купания. Обычно после мытья Эрритен уходил в дом, а Криста тут же стирала его грязную одежду. Но сегодня это уже не имело смысла. Он уйдет совсем скоро, уйдет в том, в чем одет сейчас, а его дом со всем накопленным за долгие годы добром сгорит в очистительном пламени. Сделать это будет совсем нетрудно. Немного жаль, конечно, но зато ничьи грязные руки не коснутся тех вещей, которые хранят память о проведенных здесь вместе с Братом долгих и прекрасных днях, неделях, годах… О, Богиня, как ты могла допустить такое!

Сердце Эрритена сжала мучительная боль. Он медленно поднялся на крыльцо, сел, обхватил голову руками и позволил себе погрузиться в воспоминания.

Так случилось, что мать родила его за несколько месяцев до того, как Королева Лия, в чьем гнезде они жили, произвела на свет двенадцать Паучат. Однажды, когда Эрритену было всего несколько месяцев, Королеве вздумалось позабавить своих детенышей; она приказала матери Эрритена принести младенца наверх и пустила его ползать среди Паучат. Им понравился новый, необычный «братец», и малыш так и остался наверху. С тех пор мать допускали к нему, только чтобы покормить, помыть и переодеть, но он очень быстро стал воспринимать ее как служанку, а матерью считал Королеву Лию. Для Паучат он тоже стал своим, и даже Королева бесспорно начала испытывать к нему самые теплые чувства, что немало удивляло не только других Пауков, но и ее саму.

Эрритену нравилось в его Братьях и Сестрах все: то, как они выглядели; исходящий от них чуть едкий, смолистый запах; их понимание жизни, привычки и взаимоотношения; их мрачноватый юмор и могучая воля, любовь к жизни и прямой, честный, непреклонный нрав. Пауки казались ему самыми прекрасными существами на свете, и если Эрритен о чем и жалел, то лишь о том, что так отличался от них внешне. Он ненавидел свою голую кожу, два жалкие, полуслепые глаза, четыре неуклюжие конечности; ненавидел и презирал в себе все человеческое, утешаясь лишь тем, что это не мешает ему внутри быть точно таким же Пауком, как и остальные Дети Богини.

Удивительно, но, по-видимому, со временем и они стали придерживаться на этот счет точно такого же мнения. Со всеми Братьями и Сестрами у Эрритена сложились очень теплые отношения, но больше всего он дорожил самой тесной дружбой, которая связывала его с Братом Хивом и во многом предопределила всю дальнейшую жизнь обоих.

Что касается людей, живших в одном гнезде с Эрритеном – а именно так он воспринимал мать, отца и младшую сестру Рангу – то они для него не значили ничего. Неопрятные, зловонные и тупые существа, чье существование оправдывало только то, что они обслуживали Детей Богини – вот кем были для него все люди вообще и так называемая «родня» в частности. Живя по-прежнему наверху, он почти не разговаривал с ними, разве что иногда отдавал необходимые распоряжения. В школу, церковь и на дурацкие сборища под названием «встречи у якоря» не ходил, со сверстниками не общался.

Эта отчужденность от человеческого сообщества не могла не сказаться на его речи, которая так навсегда и осталась скованной и бедной. Более того, многие посторонние люди вообще думали, что Эрритен немой, и именно этим объясняли себе его замкнутость и прочие странности. Что же, он ничего против не имел; наоборот, старался укрепить их в этом заблуждении. Он был Пауком, но они-то об этом не знали, для них он по-прежнему оставался человеком. Чтобы не осложнять себе жизнь, следовало носить какую-нибудь немудреную, понятную для людей личину. Немой, чем плохо? Даже вызывает некоторое сочувствие. Тем более, что играть эту роль было совсем нетрудно; разговаривать с людьми у него безо всякого расчета не было ни малейшего желания.

Братья и Сестры общались с Эрритеном точно так же, как и между собой – прекрасно обходясь без болтовни в человеческом смысле этого слова. Их «голоса» звучали у него в голове, а он мог отвечать им как хотел – или вслух, или тоже мысленно. Правда, в отличие от остальных Детей Богини, сам он не обладал способностью читать мысли, но всерьез это его никогда не огорчало. Какие могут быть тайные мысли у тех, кому нечего скрывать друг от друга? Эрритену вполне хватало того, что Братья и Сестры считали нужным «рассказать» ему по доброй воле.

Однако тесное общение с Пауками все же повлияло на его ментальные способности, правда, несколько неожиданным образом. Как-то раз, когда ему всего-то было лет семь, он из окна верхнего этажа наблюдал за тем, как его так называемая «сестра» Ранга, тогда еще совсем крошка, неуверенными шажками ковыляет по двору. Хорошо бы она упала и расквасила себе нос, подумал Эрритен, и очень образно представил, как это происходит. Спустя мгновенье девочка споткнулась на ровном месте, упала и громко заревела – в точности так, как он воображал.

Дальше – больше. Он понял, что может внушать людям делать то, что ему хочется. Не всем, к сожалению. Некоторые – правда, очень немногие – совершенно непонятно почему оказались невосприимчивы к его воздействию. Поначалу Эрритен применял свои особые способности главным образом ради забавы. Чтобы подшутить или, точнее говоря, поиздеваться над людьми; если с годами его отношение к ним и менялось, то лишь в худшую сторону. Однако позднее он нашел своему тайному таланту гораздо более практичное применение.

Годы шли, Паучата взрослели и уходили из родного гнезда, переселяясь в новые дома, которые строили для них люди. Эрритен и Хив решили не расставаться, но, разумеется, они не собирались всю жизнь прожить в гнезде своей матери. Эрритена все больше тяготила постоянная близость людей, необходимость все время сталкиваться с ними и даже то, что он нуждался в их услугах. Он просто спал и видел, когда сможет отделиться и зажить самостоятельной жизнью. Подальше от людей, вдвоем с Братом Хивом, больше им не надо никого. Так он думал тогда совершенно искренне, но, как выяснилось, это не совсем соответствовало действительности.

С годами стало ясно, что ему требовалось кое-что еще, причем связанное исключительно с людьми, которых он так ненавидел и презирал. Эрритена рано начало тянуть к женщинам, и целые сонмы их каждую ночь вторгались в его беспокойные сны, лишая разум ясности, а душу покоя. В этих снах он делал с ними все, что хотел. Беда в том, что, хотя это было очень приятно, но подлинного удовлетворения не приносило. Напротив, волнующие сны лишь изматывали, оставляя его до предела взвинченным, взбудораженным, просто больным. В конце концов, проснувшись в очередной раз в жарком поту, он внезапно понял, что не может больше сдерживать рвущуюся наружу силу, которая грозила разорвать его на куски. Эрритен встал, бесшумно спустился вниз, прокрался в комнату младшей сестры и овладел ею, едва не придушив, чтобы помешать ей закричать.

На этом его отношения с «родными» – если это вообще можно было назвать отношениями – рухнули окончательно и бесповоротно. Отец потребовал, чтобы он немедленно ушел из дома, хотя Эрритену тогда шел всего лишь семнадцатый год. Больше никаких мер принято не было, и история даже не получила огласки; как-никак, истинная Мать Эрритена была Королевой этого гнезда, и жившие в нем люди беспрекословно подчинялись ее воле. Она, правда, слегка побранила своего приемного сына – Дети Богини вообще были противниками бессмысленного насилия, какую бы форму оно ни принимало – но так до конца и не поняла, что такого страшного он совершил и почему сделал это.