Безымянная земля

Сквозь призрачное видение до Рикона донесся легкий шум. Он нехотя открыл глаза и увидел склонившееся над собой лицо Боры – с отвратительно гладкой кожей, уродливое по своим пропорциям, всего с двумя водянисто-голубыми глазами и светлой копной растущих на совершенно неподходящем месте волос. Волной нахлынул ее запах – точнее говоря, смрад, от которого он едва не задохнулся.

Рикон начал медленно приподниматься на постели, и что-то в выражении его лица заставило девушку отпрянуть. Однако никаких враждебных намерений у него не было. Он просто перегнулся через край постели, и его вырвало, буквально вывернуло наизнанку от гадливого отвращения. Потом он снова откинулся на подушку, закрыл глаза и беззвучно заплакал – от жалости к самому себе, к своим собратьям, истребляемым с невиданной жестокостью; от сожаления о безвозвратно ушедшей поре детства и юности, таких прекрасных и таких далеких; от жгучей боли при мысли о том, что он сам долгие годы был соучастником несправедливой и кровавой бойни, учиненной людьми над пауками.

Спустя некоторое время он встал и, не сказав Боре ни слова, ушел.

В его душе не было ни злобы, ни ненависти – лишь боль, стыд и ощущение полной потерянности. Так, наверно, чувствовал бы себя человек, внезапно оказавшийся в мире, где все чужое – и природа, и образ жизни, и обитающие в нем создания. И не просто чужое, но неприятно чужое, скорее – чуждое. Каково человеку было бы жить, скажем, среди змей? Или крокодилов? Или вообще среди монстров, которых и вообразить невозможно?

Рикон бросил пить, да, но только потому, что его выворачивало от одного духа хмельного. Он бы и есть бросил – вид и запах человеческой пищи тоже вызывали у него отвращение, – если бы это не требовалось для поддержания жизни. Солнечный свет теперь раздражал его, поэтому днем Рикон спал, а ночью бродил по острову в неизбывной тоске, будто хотел что-то найти или вспомнить.

Нет, конечно, не найти. Что он мог найти на этом острове – Рикон, как и остальные члены экипажа «Ундины», жил на острове Вьянко, у причала которого швартовалось судно во время стоянок, – где вот уже много лет был вытравлен всякий намек на то, что когда-то тут обитали пауки?!

Он надеялся вспомнить, и иногда это ему удавалось. Случалось, что, свернув за угол на улицах построенного людьми города или выйдя на поляну в лесистой части острова, он внезапно видел, каким это место было раньше. Все можно было уничтожить – древние развалины, в которых прежде обитали пауки; тенета, протянутые между деревьями; самих пауков, всех до единого, включая крошечных, едва появившихся на свет, – но земля помнила все, и ее воспоминания были доступны для тех, кто страстно желал этого.

Воспоминания заставляли сердце Рикона сжиматься от радости и боли. Но, главное, они вынуждали его снова и снова задаваться вопросом: как мог он забыть о том, кем был? Забыть настолько, чтобы принимать участие в кровавых расправах над себе подобными? И, главное, как остановить эту жуткую бойню? Или, по крайней мере, как больше не участвовать в ней?

Отправляясь на корабль, Рикон ломал себе голову над тем, под каким предлогом, не вызывающим подозрений, он мог бы снова остаться караулить «Ундину». Но все оказалось очень просто – капитан, встревоженный болезненным видом матроса, сам решил не брать его с собой, когда они отправятся… При одной мысли о том, куда и зачем они направляются, у Рикона буквально темнело в глазах. А капитан еще явно сочувствовал ему, не сомневаясь, что тот просто жаждет приложить руку к этой… бойне, иначе не скажешь.

И все же сколько он ни бился, но придумать способ помешать остальным делать их черное дело Рикон не мог. До тех самых пор, пока не понял, что все уходят, а Сонк, чье сознание витало неизвестно где, остается на корабле. По крайней мере, на некоторое время. Даже не сам Сонк, а его тело, беспомощное и беззащитное. И тут Рикона осенило. Если вывести из строя знаменитого Владыку Вьянко, остальные наверняка откажутся от своего намерения. Ибо знают, что без Сонка они – ничто! И еще потому, что если с одним из них случалась беда, все остальное сразу же отступало на второй план.

Рикон не думал о том, что срыв одной этой экспедиции, даже если он удастся, ничего не изменит по существу. Не беспокоила его и собственная судьба. Он только что пережил гибель одного своего собрата, утонувшего в реке, и готов был на все, лишь бы подобная участь не постигла остальных, не подозревающих пока ни о чем. Команда Вьянко и людей, возглавляемая Владыкой Сонком, была умела и безжалостна, у пауков практически не оставалось ни малейшего шанса уцелеть.

Если им не поможет он, паук в обличье человека по имени Рикон.

Сонк медленно повернулся и посмотрел на матроса. Возникло впечатление, что сам он еще не здесь, что этот поворот головы – просто инстинктивная реакция уставшего стоять в одной и той же позе тела, осуществляемая без участия сознания. Глаза Владыки были устремлены не на матроса, а мимо него или, точнее, сквозь него, а тело было все так же напряжено и неподвижно.

Рикон замер на мгновение, но тут же сделал несколько шагов назад и в сторону, сжимая в руке молот, позабытый Мэлом. Оказавшись за спиной у Владыки, он замахнулся и… Сердце пронзила острая боль – это все человеческое в нем, задавленное, загнанное вглубь, внезапно рванулось из последних сил, пытаясь освободиться.

И… снова кануло в темную пучину. Остался лишь слабый, дрожащий в воздухе звук рыданий, и через мгновение Рикон понял, что это плачет он сам.

Слезы застилали ему глаза, и, наверно, поэтому удар пришелся немного вскользь. Молот не пробил череп Владыки, а лишь содрал клок кожи и обрушился на правое плечо. Сонк рухнул на палубу как подкошенный, а из раны на голове тут же потекла кровь. Пораженный тем, что справиться со знаменитым Владыкой Вьянко оказалось так просто, Рикон снова замахнулся и… дико вскрикнул: молот, зажатый в кулаке, внезапно раскалился добела. Предатель выронил его и затряс рукой, пронзенной жгучей болью. Потом стало еще хуже. Налетевший неизвестно откуда смерч закружился вокруг него, туго стягивая тело. Стало нечем дышать, глаза вылезли из орбит. Рикон ослеп, оглох, перестал сознавать, где он, что с ним, ощущая одно – боль, рвущую голову на части. А потом вообще исчезло все, поглощенное черным омутом тьмы.

Очнувшись, он увидел над собой усыпанное крупными звездами небо и понял, что лежит на палубе лицом вверх. Попробовал повернуться, но тщетно. Тело онемело, Рикон его просто не чувствовал. Не слышно было никаких звуков, кроме плеска воды. Потом негромкий голос произнес: – Сядь.

Тут же тепло побежало по телу, оживляя его. Заныла обожженная ладонь. Засаднил затылок. Движения давались с трудом. Рикон тяжело перевалился на бок, одной рукой поддерживая на весу другую, раненую, и сел, прислонившись к бочке с плевицами, которые бойко ворочались внутри. В нескольких шагах перед ним, у самого планширя, скрестив ноги, в неестественной, какой-то перекошенной позе сидел Владыка Сонк, прижимая ладонь к ране на голове. Между пальцев сочилась кровь, стекая по лицу и шее. Правая рука висела плетью. В темных глаз сквозила боль.

Рикону показалось, что ладонь, которую Сонк прижимал к голове, вдруг начала слабо светиться. По спине пробежал холодок страха, который только усиливался оттого, что Владыка молчал.

«Да, – понял Рикон, – теперь он знает все».

Неожиданно ночь прорезала яркая вспышка. Над головой Владыки словно ниоткуда появился и завис, покачиваясь, сгусток переливчато-сиреневого огня, озаривший все призрачным светом. По форме он походил на каплю, а по размеру был чуть больше человеческий ладони.

– А, Маленький Доктор, – пробормотал Сонк. – Это хорошо. – И добавил, не сводя взгляда с Рикона: – Ты мне плечо сломал… паук.

Он отнял левую руку от головы и положил ее на правое плечо. Ладонь и вправду светилась, причем с каждым мгновением все ярче. Ткань одежды под ней поползла, сгорая в бездымном огне, и в образовавшуюся дыру стало видно голое тело – плечо, предплечье, часть груди. Свечение погасло. Сонк поднял руку, пошевелил пальцами – огонь скользнул в подставленную ладонь, растекаясь по ней, точно густая, светящаяся мазь. Сильным движением Владыка прижал ее к плечу, в стороны полетели огненные шарики брызг. Один из них, чуть крупнее остальных, заскользил в сторону Рикона, и тот испуганно отшатнулся. Морщась и продолжая втирать свою «мазь» в плечо, Сонк сказал: