Спартак

Жрец был уже подготовлен к такого рода беседе, все же он счел нужным притворно удивиться и сказал:

— Значит, ты… И все же ты была так похожа… Значит, ты не рабыня-эфиопка?.. Гречанка ты… предана римлянам?.. Как же ловко ты притворялась?..

— Мое притворство было военной уловкой.

— Я не виню тебя. Великие боги справедливо покровительствуют римлянам… Они славятся своим благочестием. Жрецы Геркулеса на стороне римлян, которые всегда чтили нашего бога и воздвигли в его честь шесть великолепных храмов в своих городах.

— Будешь ли ты способствовать планам Красса? — спросила гречанка, глаза которой сияли от радости.

— Буду стараться… Насколько смогу… что смогу… — ответил потитий.

Вскоре они пришли к соглашению. Жрец обещал, невзирая на опасность, подойти под каким-либо благовидным предлогом к городу, заручившись поддержкой Мирцы, когда она опять придет в храм; они отправятся туда вместе. Он добавил, что ему известна только одна тропинка, ведущая через крутые, обрывистые склоны, к месту, где стены почти развалились, и если гладиаторы укрепили их не особенно прочно, то в этом месте легко можно было бы пробраться в город. В заключение он предложил Эвтибиде каждую ночь приходить к нему за сведениями, связанными с их военной хитростью — так благочестивый жрец называл замышленный с Эвтибидой заговор. С часу на час могла прийти в храм сестра Спартака, и, стало быть, уже при следующем свидании с гречанкой он, возможно, сообщит ей результаты своей разведки.

Придя таким образом к соглашению, Эвтибида пообещала жрецу десять талантов в счет большой награды, которой, по завершении дела, щедро отблагодарит его Красс. На следующую ночь, с немалым трудом смыв с лица темную краску и восстановив свой естественный облик, Эвтибида надела военные доспехи, явилась в храм Геркулеса и передала десять талантов жрецу, который, однако, еще ничего не мог сообщить ей.

Эвтибида пришла на следующую ночь, но Айя Стендия не было в храме; от двух других потитиев она узнала, что Мирца приходила днем и принесла жертву Геркулесу; после этого Ай Стендий пошел вместе с ней в город.

Сердце Эвтибиды сильно билось, ее одолевали сомнения, она то надеялась на успех, то боялась неудачи; в ожидании возвращения потития она провела весь день в храме. Потитий возвратился под вечер и рассказал, что то место, где стена развалилась, заново укреплено Спартаком; предусмотрительный полководец уже давно обследовал все стены и укрепил слабые места.

Эвтибида была сильно огорчена сообщением жреца, ругала и проклинала предусмотрительность и прозорливость Спартака.

Долго сидела она, погруженная в свои мысли, и наконец спросила у жреца:

— А Мирца… сестра гладиатора, когда собирается снова прийти в этот храм?

— Не знаю, — нерешительно ответил жрец, — может быть… она придет… послезавтра… На этот день приходятся Антимахии, празднество в честь Геркулеса, в память его бегства в женском платье с острова Коо; в этот день полагается приносить в дар нашему богу женскую одежду. Мирца сказала, что она намерена прийти послезавтра и принести жертву, чтобы испросить у бога покровительства оружию восставших рабов и в особенности брату своему…

— Ох, Юпитер, ты справедлив!.. И ты, Геркулес, справедлив!.. Все вы, о великие боги Олимпа, справедливы! — воскликнула гречанка, подымая глаза к небу, в которых было выражение звериной радости; она с улыбкой эринии и с несказанной тревогой, отражавшейся на лице ее, выслушала слово за словом все, что говорил потитий, и произнесла: — Я отомщу еще ужаснее, чем я мстила ему до сих пор: наконец-то это будет настоящая, кровавая месть!

— О какой мести говоришь ты? — с удивлением спросил жрец. — Ты ведь знаешь, что боги неохотно допускают и поощряют месть!

— Но если она возникла от незаслуженно полученной обиды, когда желание мести вызвано оскорблением без причин… о, тогда не только боги ада, но и боги небес одобряют и покровительствуют мести, — сказала Эвтибида, снимая с плеча толстую золотую цепь, на которой висел ее маленький меч с рукояткой, украшенной драгоценными камнями и сапфирами, и отдавая его Айю Стендию. — Разве это не так, о Стендий? — добавила она, в то время как жрец алчными глазами рассматривал полученный дар и прикидывал в уме его стоимость. — Разве не верно, что справедливая месть мила даже богам, обитающим в небесах?

— Конечно… несомненно… когда она справедлива и обида неоправданна, — ответил жрец, — тогда и боги Олимпа… Да и, кроме того, разве месть не зовется радостью богов?

— Не правда ли? — добавила Эвтибида, снимая с головы свой серебряный шлем, украшенный золотой змейкой, у которой вместо глаз были вставлены ценнейшие рубины; подавая шлем потитию, она повторила: — Не правда ли?

И когда глаза жадного жреца заблестели, разглядывая драгоценные дары, она продолжала:

— Досточтимому Геркулесу я приношу в дар эти скромные вещи; завтра я принесу еще десять талантов… почитаемому мною Геркулесу, — она подчеркнула три последних слова, — для того чтобы ты, его жрец, помог мне в моей мести.

— Во имя Кастора и Поллукса! — воскликнул жрец. — Но если она справедлива… я должен тебе помочь… Клянусь жезлом Прозерпины! Разве может жрец великих богов не покровительствовать тому, чему покровительствуют сами боги!

— Завтра в ночь ты должен будешь спрятать здесь двух храбрых и верных воинов.

— Здесь? В храме? Осквернить священное жилище божественного Геркулеса? Подвергнуться риску быть принятым гладиаторами за сообщника римлян? В случае если они найдут здесь твоих двух воинов, без сомнения они повесят меня, — произнес, отступив на два шага, жрец.

— А как же ты поможешь мне в моей мести? Ведь ты мне обещал минуту назад? — спросила Эвтибида потития.

— Да… но я не могу разрешить, чтобы они… чтобы Мирцу убили… когда она придет в храм моего бога… Для жреца это недопустимо! Если бы… ну, хотя бы речь шла о том, чтобы она попала в плен… и передать ее тебе…

Зеленые с фосфорическим блеском глаза Эвтибиды метали молнии, и странная улыбка искривила ее губы.

— Да, да! — вскричала она. — Пленница!.. В мои руки… потому что я… я хочу ее убить сама, если Спартак не попадет в мои руки, чтобы спасти ее;

— Что ты с ней сделаешь… я не должен… не желаю знать… я хочу только одного — быть непричастным к этому кровавому делу, не принимать участия в убийстве, — лицемерно произнес потитий.

— Правильно, — ответила Эвтибида, — правильно. Итак, завтра в ночь здесь, в храме, — добавила она, снимая со среднего пальца левой руки золотое кольцо, в котором блестел крупный топаз, и протягивая его жрецу.

— Не здесь, не в храме, — ответил потитий, поспешно принимая кольцо. — Я укажу твоим верным воинам место, где они будут находиться… неподалеку отсюда… в роще падубов… что прилегает к дороге… Роща эта как будто нарочно создана для такого случая…

— А она не может убежать оттуда?

— Но я ведь говорю тебе, что роща как будто бы нарочно насажена, чтобы дрозды попадались в ловушку.

— Ладно, пусть будет по-твоему… и пусть твоя щепетильность честного жреца получит удовлетворение, — сказала девушка с тонкой иронией.

Через минуту она добавила:

— Кстати, не грозит ли опасность…

— Какая? — спросил Ай Стендий.

— А вдруг в течение дня щепетильность твоя проснется, встревожит твою душу, взволнует совесть и, подстрекаемая страхом перед гладиаторами и ужасной возможностью быть повешенным, толкнет тебя, ну, например, уйти отсюда, захватив оружие и скарб, в Темесу?

В то время, когда гречанка произносила эти слова, она пристально смотрела в глаза жреца, как бы испытывая, каковы его намерения и помыслы.

— Что ты говоришь? — сказал Ай Стендий, бесстрашно защищаясь от ее предположений; в его голосе звучал оттенок напускной обиды человека, оскорбленного в своем достоинстве. — А что еще тебе пришло на ум?

— Блестящая мысль, достойный, благочестивый жрец.

— А именно?

— Ничего не сообщая твоим двум коллегам, ты вместе со мной спрячешь в верном месте те скромные дары, которые я принесла в жертву богу; затем ты пойдешь со мной за вал, и там мы попируем вместе с тобой… У нас будет роскошная трапеза… потому что я хочу в твоем лице почтить не только уважаемого жреца Геркулеса Оливария, но также честного и хорошего гражданина!