Страница 6 из 63
Но я абсолютно уверен: если любому спортсмену, страдающему от старых ран, предложили бы заново прожить ту же жизнь, он так же, как и я, не задумываясь, согласился бы и прошел именно этот путь сверхощущений и сверхнагрузок. Именно они сделали меня личностью, закалили и подготовили к встрече с трудностями в дальнейшей жизни.
Я мечтал стать тренером, быстрее окончить школу, поступить в физкультурный институт и всю жизнь посвятить воспитанию спортсменов, чтобы никогда не расставаться с этим прекрасным, фантастическим миром.
Но судьба распорядилась иначе.
На крутых поворотах
Сразу после выпускного бала я уехал в Краснодар. Выдающийся тренер по гребле Владимир Константинович Долгов пригласил меня в экспериментальную группу олимпийского резерва. Я был одним из перспективных молодых гребцов, входил в молодежную сборную Советского Союза, и вся моя дальнейшая карьера должна была быть выстроена по всем канонам большого спорта: выступления на соревнованиях, медали и победы, победы… Я принял решение посвятить спорту всю жизнь.
И вновь трудовые будни. Я вошел в привычный ритм тренировок. Снова ранние подъемы, снова бешеные нагрузки, снова мечтаешь о сне. Но мне все это ужасно нравилось. Да я был просто счастлив! У меня была возможность реализовать свою мечту. Я был абсолютно уверен, что поступлю в физкультурный институт, поэтому работал с утроенной энергией. Мы ездили на соревнования, на сборы, где присутствовал командный дух, я действительно попал в волшебный мир, о котором всегда мечтал.
Нельзя сказать, что я совсем не скучал по дому. Как бы занят я ни был, я всегда старался послать родным весточку о себе или вырваться к ним хотя бы на денек. Однажды мы поехали на сборы в Таджикистан, в маленький городок Курган-Тюбе. Зная, что уже через месяц я могу рассчитывать на поездку домой, я набрал своим близким и родным кучу сувениров. Больше всего гордился тем, что мне удалось купить брату, который учился тогда уже на третьем курсе Тольяттинского политехнического института, целую пачку чертежных карандашей фирмы «Koh-i-noor». В условиях тогдашнего дефицита каждый такой карандаш для студента шел на вес золота. Я уже предвкушал, как вручу брату эти карандаши и как он будет рад.
И не знал, что судьба уже приготовила мне страшное испытание.
Мы приехали из Курбан-Тюбе поздно вечером и только начали разбирать свои сумки, как в домик вошел сын нашего тренера. Пряча глаза, он молча протянул мне телеграмму. В телеграмме было написано: «Володя, приезжай срочно. Валентин погиб».
Земля ушла из-под моих ног. Больше я ничего не соображал – удар, шок, боль, в глазах потемнело, и я только смутно помню, как меня везут в аэропорт и сажают в самолет. Я приехал домой и увидел страшную картину. Совершенно седой отец, постаревшая сгорбленная мать, слезы, в комнате стоит гроб с моим братом. Он погиб нелепой, случайной смертью: в тумане автобус, в котором он ехал, налетел на стоявший на обочине грузовик.
Это была самая страшная трагедия. Валентин для меня был буквально всем: это пример, это человек, на которого я всегда равнялся, он воплощал в себе все позитивное, все благородное, для меня он был как свет маяка в черной тьме океана жизни.
Психологи утверждают, что запах является самым сильным психологическим якорем. И это действительно так. Я не забуду свою последнюю встречу с братом, когда я прилетел из Краснодара буквально на два дня. Позвонил в дверь нашей квартиры поздно ночью и сразу же с порога спросил у отца: «А где Валентин?» – «Он спит», – сказал отец. Я забежал в комнату, начал тормошить своего брата, прижался к нему. Полусонный, он облапил меня: «Вовка! Приехал!» И вот этот запах тепла, запах дорогого человека остался у меня на всю жизнь.
Целый месяц после похорон прошел как в тумане, в каком-то забытье. Мы ходили как потерянные, ничего не понимая, убитые, раздавленные этим горем. И без того слабое здоровье матери сильно пошатнулось. К нашему подъезду зачастили «скорые», и это добавляло мне и моему отцу еще больше страданий. Как-то вдруг я сразу повзрослел – понял, что вся ответственность за моих родителей лежит теперь на мне.
Однажды я обнаружил в почтовом ящике письмо. Оно было от тренера. Он писал: «Скоро Кубок Советского Союза. Приезжай, я тебя жду!» Посоветовавшись с родителями, я с тяжелым сердцем поехал на сборы.
Сборы проходили в одном из красивейших мест земли, в Абрау-Дюрсо, рядом с Новороссийском. Мы тренировались на прекрасном горном озере, в пяти километрах от моря. Ребята тренировались, а я выходил на воду, смотрел в это холодное и глубокое озеро и задавал себе вопрос: «Почему не я, почему Валентин?»
Я находился будто в полусне, не осознавал происходящего вокруг. Что бы я ни делал, рядом неотступно стояло мое горе. Через несколько дней мы выехали в Гали, в Абхазию, на первенство Советского Союза.
До этого я показывал очень сильные результаты. Все указывало на то, что я на пути к чемпионскому титулу, все говорило о том, что вот он – мой великий шанс, мой большой успех. Но сейчас, после смерти брата, для меня это уже не имело никакого значения. На отборочных соревнованиях я на автомате отгонял 500 и 1000 метров, попал в полуфинал, вернулся в гостиницу и лег спать.
Ночью проснулся от страшной боли. Мне показалось, что мою голову стягивают железными обручами, и она сейчас треснет или взорвется. Прибежал встревоженный тренер, вызвал врача, померили давление. Оказалось – 240 на 200. (Гипертоники могут понять, что это такое, если еще вчера у меня было 110 на 70.) Меня напичкали таблетками, но боли не проходили. От дальнейшего моего участия в соревнованиях пришлось отказаться, потому что речь шла уже о борьбе не за золотые медали, а за мою жизнь.
Меня срочно переправили в Краснодар и уложили в диспансер. Супруга моего тренера была врачом, кандидатом медицинских наук. И она, и другие врачи искренне хотели мне помочь, но ничего не получалось: боли не утихали, давление не падало. Дошло до того, что я пил в день больше 60 таблеток, мне ставили по 50 уколов, но мое состояние не улучшалось.
Промучившись так месяц, я понял, что в большой спорт мне дорога закрыта. Рухнули все мои мечты, все мои надежды. Впрочем, в тот момент мне было на все наплевать. У меня было только одно желание – избавиться от боли. Я не мог ходить в туалет, потому что просто терял сознание от малейшего движения. Не мог читать, не мог смотреть телевизор. Все нормальные люди просыпаются от звона будильника или от пения птиц, я же просыпался от страшной боли. Мои глаза были еще закрыты, но мой мозг уже буравила страшная боль.
Я раньше слышал выражение «лезть на стенку от боли», но не понимал его. Мне оно казалось слишком натянутым. Теперь же мне хотелось на эту стенку не просто влезть, но пробить ее кулаком, расколошматить в мелкие обломки.
Ребята прибегали ко мне в палату такими веселыми, счастливыми, жизнерадостными, я же просто умирал. Родители, испуганные моим состоянием, добились, чтобы меня отправили на лечение домой. Но дома мне было еще хуже. Приехав в Тольятти, я постоянно натыкался на вещи, которые напоминали мне о трагедии. Однажды я обнаружил в столе коробку карандашей «Koh-i-noor». Со злостью сломал их и заплакал…
Вся моя жизнь превратилась в круговорот непрерывного лечения. Днем приходил доктор и, хмыкая, осматривал меня. Затем шел черед разных процедур: от обертывания до массажа. Потом меня поили какими-то горькими, как желчь, настойками, таблетками – и уколы, уколы, уколы… Вначале уколы мне делала медсестра, затем я научился делать их сам. Одного укола мне хватало на три часа. Затем голову снова раскалывала невыносимая боль. Кроме гипертонии у меня обнаружился гастрит, хронический бронхит перерос в астму, и я начал задыхаться. Непрерывный кашель согнул меня в столетнего старика. Меня никто не узнавал. Я сам, глядя в зеркало, не узнавал себя в этом обритом наголо, худом, как щепка, чужом человеке.
Так в 17 с половиной лет я стал инвалидом.