Груз для горилл

Еще издалека был слышен пронизанный неподдельной яростью голос капитана Энтони.

– Паршивые крысы! Папские кадильницы! Акулий корм! – рычал он, тяжело опираясь руками на перила капитанского мостика. – Когда я научу вас, бездельников, быстро бегать по вантам? Господи! – он поднял глаза к небу.

– За что ты покарал меня этими трухлявыми мощами? Эй, на юте! Чего рты раскрыли? А ну, быстрее загружайте трюм, загружали бы вами черти котлы в пекле!

Капитан гремел в полный голос – работа на корабле кипела.

На верхней ступеньке трапа, ведущего на капитанский мостик, сидел хмурый, подавленный Джон Хинт с трубкой в зубах и черной бутылкой рома на коленях. Конец его деревяшки, окованный медью, торчал словно ствол мушкета. Когда коронер подошел к трапу, Джон Хинт, не меняя позы, сказал ему, словно они уже давно беседовали:

– Напрасно парни привели тех душегубов к тебе…

– А чего их жалеть? – удивился Джон Шорт, не удивляясь, однако, тому, что Хинту уже известно про убийство: в небольшом Дептфорде все новости распространяются моментально.

– Это уж точно, поторопились, – так же задумчиво продолжал старый боцман. – Им бы сейчас сушиться на рее "Золотой лани". Скажу я тебе, Джон, если бы тут был адмирал Дрейк, он бы собственноручно накинул им петли, потому что сэр Френсис любил беднягу Кита.

– Если они виновны, от виселицы не уйдут! – твердо изрек здоровяк.

– Но на рее – видней, – как знаток разъяснил ему мистер Хинт. – Не следует, Джон, пренебрегать морскими законами джентльменов удачи.

– А ты что, хорошо знал погибшего?

– Как не знать? Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал на берегу. Он собирался написать про нас с адмиралом целую книгу! Толще Библии. Вот такой толщины, как эта бутылка, – от дна до горлышка. – И для убедительности мистер Хинт показал бутылку.

– Капитан! – позвал коронер. – Этот Марло – не ваш родственник?

– Я впервые увидел его вместе со стариной Джоном, – хрипло ответил капитан Энтони. – А для меня старина Джон – лучшая рекомендация. Жалею, что не оставил его у себя. Но кто же предполагал, что через каких нибудь два дня появятся его убийцы? – И тут капитан Энтони опять совершенно разъярился, потому что рявкнул, нисколько не боясь кары небесной. – Видно, украл сатана у господа всякое милосердие божье!

– А о чем думал я, старый дурень? – поддержал его Джон Хинт. – Ведь на "Золотой лани" хватает места! Мы бы вдвоем превосходно провели время, а висельников утопили бы, как крыс!

– Джон, – спросил коронер, – а кто он этот Кристофер Марло?

– Большого ума человек, дружище, ученый магистр из колледжа Тела Христового в Кембридже, – и для окончательной похвалы добавил: – Его даже повесить нельзя было, потому что Кит имел право на спасительное "шейное стихотворение"! [9] – Джон Хинт поднял глаза, красноречиво глядя на корабельные реи. – Ну, что тебе еще сказать? Наверное, коронеру эта специфическая характеристика показалась вполне достаточной, потому что он заторопился:

– Ну, ладно, я пошел.

Возле "Скрещенных мечей" толпились люди и возбужденно разговаривали. При появлении Джона Шорта разговоры стихли, ибо все уставились на него. Коронер вошел в корчму и стал подниматься наверх по скрипучим ступенькам. Перед закрытыми дверями комнаты, где произошло убийство, стоял на часах гордый своим ответственным поручением Питер Булль.

– Никто ничего не трогал? – сурово спросил Джон Шорт.

– Так бы я и позволила – мальчишка оскорбленно надул губы.

– Ну что ж, пойдем посмотрим.

Так: на столе грязная после еды посуда, бутылки и кубки, постель смята, на полу темнело замытое пятно, в погасшем камине чернел бумажный пепел.

– С этого места, – сообщил Питер, – тот, что с пузом, чуть не сбил меня, словно кегль. – Он присел и добавил: – А под кроватью – чемодан.

– Вытаскивай!

Содержимое чемодана поразило его – там были одни бутылки с ромом. Пьяницей, что ли, был этот магистр? Подумать только: при таком запасе и заказывать у корчмарки еще!

Когда он одну за одной выставил бутылки на стол, то нащупал под кожаной подкладкой тугой сверточек. Оказалось, что это была исписанная мелко, но четко и разборчиво, какая-то рукопись. Джон Шорт спрятал ее в карман, чтобы потом просмотреть. В эту минуту непоседливый Питер Булль, успевший хорошенько вымазаться в саже, положил перед ним два пожелтевших от огня листочка бумаги. На них еще проступали буквы, исписанные тем же почерком. – Не догорели, – медленно сказал мальчишка.

Джон Шорт с большим интересом окинул взглядом сообразительного мальчишку, который уже вторично помог ему при расследовании, и после минутного размышления предложил:

– Слушай, Пит, не пойдешь ли ты ко мне на службу? Сначала будешь бегать туда-сюда, привыкнешь, а после поглядим.

Мальчишка вспыхнул от радости, даже уши порозовели, и, запинаясь, пробормотал:

– А чего ж, если мать не выдерет…

– Об этом не беспокойся! – грозно насупил брови могучий Джон Шорт. – Это уже моя забота!

Констебль Томас Додж встретил Джона, едва не пританцовывая от нетерпения.

– Что прикажете, шеф? – спросил он, таким явным способом торопя своего начальника.

– Давай на допрос… того, с пузом, – воспользовался коронер своеобразной терминологией маленького Булля.

– Одну минуту, шеф!

И действительно, через минуту пузатый буквально влетел через порог, чуть ли не растянувшись от крепкого тумака необыкновенно старательного Тома. Был он в расстегнутом камзоле с оторванными пуговицами и разорванной рубашке, с синяком под глазом и противно распухшими губами и носом. На подбородке у него запеклась кровь. Он хотел было сесть на скамью, но коронер скомандовал:

– Стоять!

Томас Додж воспользовался случаем и без всякой на то надобности дернул арестованного за воротник.

– Славный король Генрих, отец ее величества королевы Елизаветы, – многозначительно начал Джон Шорт, – повесил семьдесят две тысячи крупных и мелких преступников, чтобы дать стране покой. Но я вижу, он и нам кое-кого оставил в наследство… Как твое имя, ты, живой труп?

– Роберт Поули, ваша честь, – пролепетал пузатый.

– А тех двоих мерзавцев?

– Ингрем Фрайзерс и Никол Скирс, ваша честь.

– Ворочай языком дальше, пока он ворочается.

– Это не убийство, господин, это фатальная случайность. Все расскажу, как на исповеди! – горячо заверил Поули. – Чтобы вы знали, ваша честь, на днях Кристофера Марло выпустили из тюрьмы для уголовных преступников Нью-Гейт под расписку о невыезде из Лондона. А он сразу нарушил закон. Мы, его друзья, знаем его давно, ну и решили уговорить его возвратиться в Лондон. Хотели как лучше, а вышло… А! Ну, тост за тостом, видно, перебрали… А Кристофер был вспыльчив, из-за чего уж дважды побывал в тюрьме Нью-Гейт. Первый раз за участие в убийстве Вильяма Бредли, сына корчмаря в Нортон Фольгейте. Он и духовной особой не стал, хотя учился в известном набожностью и другими достоинствами колледже Тела Христового в Кембридже и имел звание магистра. А учился – ого! – на стипендию самого кентерберийского архиепископа преподобного Метью Паркера! Буйный он был, ваша честь, разъяренный и опасный, если опьянеет…

– Слушай, ты, пустомеля: почему же тогда вы трое живы, а он мертвый? – к утешению Томаса Доджа веско спросил коронер.

– Господи! Если бы я знал, что произойдет, разве бы поехал? И для чего?

Чтобы быть вздернутым на виселице? А я же – человек порядочный, господин, семью имею, деток… Маленькие еще… Двое их у меня…

– О детях вспомнишь в завещании!

– Молчу, ваша честь!… Я это к чему говорю? Ведь Кристофер – человек молодой, неженатый и как увидит какую-нибудь юбку, то и конец! А корчмарка, вы сами видели, женщина дай боже всякому, да еще и вдовушка. Мы его прямо-таки умоляли не лезть к ней, но вы же знаете пословицу: "Ройстонский битюг и кембриджский магистр никому дорогу не уступят". На беду, Фрайзерс повесил свой пояс с кинжалом на спинку стула. Кристофер в запале и схватил тот клинок. Ингрем сжал его руку и повернул кинжал. Кристофер же обеими руками впился ему в горло и начал душить. Тогда Фрайзерс в ярости и ударил его. К несчастью, удар оказался фатальным… Это была самозащита…

9

"шейное стихотворение" – 50-й псалом англиканской церкви "Miserere mei"; право состояло в том, что подсудимый клирик (а в те времена каждый выпускник высшего учебного заведения был духовным лицом), прочитав по-латыни 50-й псалом, спасался от виселицы, но на большом пальце правой руки ему выжигали букву "Т" – тавро висельника