Стальное зеркало

— Не всеведущ и не всемогущ. Потому и о прошлом жалеть не стоит. Всегда где-нибудь споткнешься, не здесь, так в другом месте.

Пожалуй, о прошлом хватит. Пока все получается неплохо, но не стоит испытывать судьбу. Поговорим о настоящем.

— Меня, господин герцог, все-таки что-то смущает в истории, которая позволила нам познакомиться ближе. Не действия человека королевской тайной службы, нет… само заведение.

— Простите, герцог, я не понимаю, что в этом заведении может смущать, помимо того факта, что оно стоит на городской земле, а не сгорело лет десять назад вместе с владельцами и частью клиентов?

— Я предполагаю… поправьте меня, если я ошибаюсь, что через это заведение ведется весьма активная переписка. Не только внутри Аурелии, а, скорее уж, в масштабах всей Европы.

— Вы не ошибаетесь. Де Митери не мог выбрать менее удачное место для увеселений.

— Но дело не в этом… Я и сам не знаю, в чем. Я надеялся, что вы сможете прояснить мои сомнения и недоумения. Дело не в переписке… мне не нравится это место само по себе. Нет, не тем, что там якобы происходит… — мне не нравились лица вернувшейся оттуда троицы. Передо мной сидели те, кто был, и те, кто не был — и я знал, хотя и не спрашивал, кто из моей свиты побывал в пресловутом «Соколенке». Тени… не на лицах, внутри.

Легкие, едва уловимые, но очень четкие тени, проступающие из-под кожи. Не усталость, не дурное настроение. Что-то совершенно иное: не та тень, что отсутствие света, а та тень, что существует сама по себе.

Я был с ними куда резче, чем собирался поначалу — из-за этих теней…

— Мне всегда казалось, что оно не нравится мне именно тем, что в нем происходит… Видите ли, я не привык прислушиваться к собственным чувствам. В большинстве своем они либо неуместны, либо опасны, либо несвоевременны.

— Господин герцог Ангулемский… — и это не то удивление, которое нужно скрывать, нет.

— Что в этом удивительного? Вы же видели Его Величество. А у меня бы это приняло куда менее забавные формы.

— Видимо, вы правы. — По крайней мере, вы не спрашивали моего мнения на сей счет, и я не буду его высказывать. — Но поскольку мы не можем доверять одним своим чувствам… отчего бы не довериться другим?

— Вы предлагаете пойти и посмотреть? Как-нибудь в середине вашего дня?

В этом вопросе должна бы звучать ирония: если кто-либо опознает любого из них в «Соколенке», шум поднимется сильный и опасный, а уж вдвоем… Однако, иронии не слышит не только Чезаре, но и Гай.

— Именно. Например, сегодня днем.

— Принято. Я полагаю, нам лучше будет встретиться в городе. Я найду место — и пришлю человека.

Вот оно. Вот почему все остальное отработано и откатано до блеска, до бездумного, механического совершенства. Чтобы внутри этой клетки, этого скелета, этого доспеха можно было принимать любые решения… чреватые любыми последствиями. И знать, что в каждый момент ты сделаешь, что захочешь. И только то, что захочешь.

«Самообман. — говорит Гай. — Но зато и скучно не бывает.»

На бумагу ложится уже написанное. То, что можно править, то, что существует — плотное, вещественное. А до того оно крутится, варится, проговаривается, строчка тянет за собой строчку — и начав, порой, со случайности, с подхваченного ритма, с удачного звукосочетания, часто выныриваешь на поверхность, смотришь — как вышло, что я это написал? Не думал же… А тут еще не хватает чего-то.

Узоры на скатерти — белые на белом, традиционная здешняя вышивка. Стоит недешево, так и заведение дорогое. Не хватает. Крови не хватает, чтобы публика вспомнила — не своей памятью, так родительской, давней, что это такое — смута. «Неправда с нами ела и пила…» Защиты нет, опоры нет, одиночке — не выжить, слабых просто уносит ветром, а сильных — рвут на части, потому что рядом с ними страшно. Было, было. Широкие теперь улицы в городах Большого Острова — и в Камбрии, и в Британнии.

И так легко было свернуть в ту же сторону, что и монголы. Повезло. Наши объединители были не великими, а мелкими негодяями. Куда там завоевывать мир, они просто мечтали умереть своей смертью.

Заведение дорогое, а сквозняк — вот он, гуляет по спине, странный и неправильный сквозняк, даже для поздней орлеанской ночи слишком холодный. Зимний, или, скорее уж, осенний — сырой, настойчивый, пробирающийся до самой кожи через три слоя ткани. Не сквозняк даже, а щупальце тумана, такого, которому в Орлеане делать нечего: густого, плотного, хоть ножом режь. Пудинг, а не туман. Позавчерашний пудинг, успевший набухнуть влагой и осклизнуть… пакость какая. Лезет и лезет — и под рубаху, и в голову этот невесть к чему, невесть зачем нужный сквозняк. Надоел…

Не задался день. Человек из королевской канцелярии опять назначил встречу в «Соколенке». И не только потому что похоть как грех в глазах его начальства простительнее сребролюбия, но и потому что здешние радости ему попросту нравятся. А оплатит их, конечно же, Кит. Так мало того… в нижней зале, где просто хорошо кормят, обнаружился Уайтни. Сидел и ужинал. Наверное, тоже по какому-то делу. И пришлось просить обслугу, чтобы проводили наверх — и тихо. И гостя китовского предупредили. Потому что нечего Уайтни видеть, с кем Кит встречается. И самого Кита ему видеть тоже не нужно, потому что сэр Николас за Уайтни кого-то поставил, и нехорошо выйдет, если наш юный коллега задумается и обнаружит слежку. Ну ладно, отдельный номер, хоть поработать, пока не началось — так ведь не получается.

Сквозняк в качестве причины, по которой все дельные мысли скоропалительно разбегаются из головы — это попросту смешно. Где их, спрашивается, нет — сквозняков? Везде есть — и во дворце, и в лавке, и в трактире, и в лачуге, и в амбаре; везде, где отыщутся четыре стены и крыша, будут щели, будет играть сквозняк. Привычное дело. Здесь ведь и не холодно, и не дует по-настоящему. Так, мелочь. Навязчивая, надоедливая мелочь.

А отвлечься от нее не получается, сама отвлекает, как комар над ухом, когда пытаешься заснуть.

Уайтни тоже не причина — молодой человек делом занимается, встречается с кем-то. Хотя… когда сэр Николас рассказывал послу Корво о договоре, тот уже знал. Так решил Трогмортон, а ему в подобных вопросах можно доверять. С момента совещания в посольстве до разговора Никки с послом прошло часов шесть: собирались около полудня, а в начале вечера оказалось, что для господина герцога Беневентского наши новости — уже не новости. Что никак не может радовать, поскольку уж больно узкий круг подозреваемых получается. Таддер и Уайтни, двое. Но Таддер не обзавелся новыми и неожиданными привычками, в отличие от Уайтни. Совпадение?

Нужно проверять. И время на это найти… где-то. Холодно. А есть перед разговором не стоит — разморит. Окно, что ли, открыть — чтобы не сквозняк, а ветер?

Кит встал, и тут же остановился. Потому что сыростью тянуло не от дальней стены, где на высоте его роста находилось забранное всем, чем можно, окно, а слева: от глухой, тоже внешней, толстой стены дома, где только дерево, камень и штукатурка… На улицу ведь выходит стена. И снаружи сухо, а днем так просто жара. Стойка для одежды, рукомойник… а над ним зеркало. Не очень большое — даже в дорогом заведении ничего, крупней тарелки, не повесят. Но зато новомодное, стеклянное, на амальгаме. Только неудачное: вроде сделано недавно, а уже позеленело слегка.

Неудачное… они с ума сошли в этом чертовом буквально «Соколенке»?

Жить надоело. А для того чтобы повеситься или сигануть с Орлеанского моста чего-то не хватает, видимо, того самого ума, с которого сошли. Вот и приходится искать такой замысловатый способ познакомиться поближе с Трибуналом и помирать не абы как, а долго и шумно. Зато со славой. Определенного рода…