Стальное зеркало

И вот теперь негодный потомок того добродетельного бастарда, явно не передавшего добродетель младшим поколениям, сидит перед королем в собственном кабинете Его Величества, и смотрит, как будто укусить хочет. Или заклевать.

А перед ним лежит лист бумаги, красивой италийской бумаги лучшего сорта, с виньетками, со всем, чем полагается, а на листе мелким аккуратным почерком с подобающими изящными завитушками — содержание договора с Альбой. Оригинал — без завитушек и написанный втрое крупнее — король Клоду не покажет. Не то что боится, что Клод его от возмущения порвет и проглотит, хотя с него сталось бы, а просто так. По отчасти суеверному ощущению, что — нечего. Хватит с него и копии. Уже хватило.

Король глядит на своего — черт бы побрал предков и их законы — наследника. А тот умудряется смотреть одновременно и на короля, и на лист бумаги.

По лицу ничего не прочтешь. Это у лошадей все на физиономии написано, а с хищными птицами у короля так не получается. Скорее всего, дело в том, что лошади умнее. И, конечно, не в пример симпатичнее.

А еще Людовик всерьез задумывается о том, чтобы королевским указом запретить являться ко двору, благоухая мускусом. Всем запретить, кроме Валуа-Ангулемов. Чтобы потом, разговаривая с придворными, ненароком не вспоминать дражайшего пока еще единственного наследника. А то говоришь с дамой… и будто обоняешь Клода.

— Ваше Величество, — говорит негодный вассал, — я смею предположить, что вы не показывали бы мне этот документ, если бы не приняли решение.

— Наше решение, — опирается ладонями на стол король, — зависит от вашей верности нам.

Опасный момент. Сейчас может начаться. Нет, не начинается.

— Я присягал Вашему Величеству, — непроизнесенное «к сожалению» висит в воздухе и даже отражается в зеркалах.

— Мы помним. — И даже помним, кому обязаны короной, или хотя бы жизнью, и уж по крайней мере, тем, что дамоклов меч рухнул не на голову Людовика VIII, а на того, кто этот меч подвесил. Но и все остальное мы тоже помним, дорогой Клод… — Равно как и помним, что это нисколько не мешает вам препятствовать осуществлению нашей воли и трудам на благо государства.

Катон нашелся… войска ему в Каледонию. Перед послом стыдно. Если бы не альбийская королева, дай ей Господь сто лет здоровья, хоть она и схизматичка… ничего, Господь же и разберется, кто прав, — так ведь и маялись бы до морковных заговен!

— Предполагается, что моя обязанность — советовать, когда мой король спрашивает совета.

И это, надо сказать, чистая правда. Никто, нигде и никогда не оговаривал, что советы должны соответствовать желаниям правящего монарха. Этого не требовал — формально — даже двоюродный дядюшка.

У Клода даже правда получается какой-то возмутительной. До советов с участием Клода король никогда не думал, что у него может возникнуть и тень желания отрубить кому-то голову за правдивое слово. А сейчас… да какая там тень.

— Мы спрашиваем совета гораздо реже, чем вы его даете! — не выдерживает король, потом усаживается в свое кресло и долго, мрачно созерцает клодову фигуру, это вызывающее пятно багрового бархата с золотой отделкой. Вот сидит же, наверное, и думает, что я ему со всех сторон завидую. И, исходя из этого, строит все свои действия. Решительно все. Дурак… — Ладно. Довольно. Я понимаю, что у вас есть свои интересы. Вы — не понимаете, что интересы наши совпадают.

Дальний родственник вежливо наклоняет голову. Зеркала отражают этот жест, кажется, с легким опозданием. Убил бы всех.

— Вы правы, я принял решение. Это хороший договор и я его подпишу. Я постараюсь сохранить за вдовой моего кузена все ее титулы, я понимаю что это хорошее оружие, но я не обещаю удачи. Я могу пообещать вам другое. С сегодняшнего дня я не желаю сталкиваться даже с тенью противодействия с вашей стороны и со стороны ваших союзников. Вне зависимости от того, что вы думаете как советник. Вне зависимости от того, в чем вы видите свой долг. Кампания будет идти в соответствии с моей волей — и только с ней. После того, как мы снимем осаду с Марселя, я куплю те самые две трети парламента, которые упомянуты в договоре. Они продаются и я их куплю. Конечно, они возьмут свое слово назад очень быстро — но это уже не будет иметь значения. И эту кампанию я отдам вам. В конце концов, от вашей победы я только выиграю.

Наследник медленно поднимает голову, смотрит прямо в лицо. Взгляд у него неприятный. Яркие черные глаза, какой-то лихорадочный блеск, румянец тоже яркий, словно у Клода всегда жар. Узкое, резко очерченное лицо — но он уже полнеет, по щекам заметно, между ними торчит крупный нос с горбинкой. Ястреб наш герцог Ангулемский… а стригся бы покороче, был бы попросту стервятник. С надлежащими перьями торчком.

Король недолюбливает соколиную охоту: сидящие на руке, очень близко, крупные хищные птицы кажутся совершенно непостижимыми. Что бы там сокольничьи ни говорили, нет ни малейшей уверенности в том, что здоровенная когтистая и клювастая тварь сочтет добычей зайца, а не хозяина. Это не страх, хотя изложи Людовик эту точку зрения Клоду, тот — не вслух, так про себя, — счел бы Его Величество трусом. Нет, это не страх. Просто неприязнь к совершенно непонятному и недоступному для понимания посредством разума.

То ли дело лошади… то ли дело Пьер де ла Валле. Совсем не похож коннетабль на лошадь, но смотреть на него так же приятно. И легко. А тут…

— Если же вы, — разрушает тягостную тишину и игру в «гляделки» король, — попробуете препятствовать мне в чем бы то ни было… Хоть в подписании договора, хоть в планировании марсельской кампании… Вы, наверное, осведомлены, для чего здесь папский посланник? Уточню на всякий случай: ему нужна громкая победа. Красивая. И он ее получит. Разгромить мятежного маршала Аурелии Клода Валуа-Ангулема — неплохое начало военной карьеры. А потом он вместе с де ла Валле возьмет Марсель. И, дорогой наследник, вам не на кого будет опереться. Ради этого, — король стучит пальцем по листу бумаги, — меня поддержат все. Все, ясно вам?

— Это хороший договор, Ваше Величество. Он оставляет лазейки обеим сторонам, но позволяет им не убивать друг друга. Это очень хороший договор, при одном условии. Если он честный.

Детская игра «верю-не верю».

Чертова птица упала с небес и вцепилась в единственное уязвимое место. Верим ли мы альбийцам? Мы очень хотим. Но можем ли?

— Ваше Величество, — продолжает Клод. — Обратите внимание, пожалуйста, вот на что: Альба в прошлом году уже пыталась добыть этого медведя. Им не удалось. Не удалось, хотя мы… ваш покойный предшественник для этого не сделал ничего. Каледонцы справились сами. Теперь наши островные соседи хотят обменять свою неудачу на наш отказ от охоты. И предлагают вдобавок целый обоз подарков. Это невыгодная сделка. Зачем им это?

Я могу найти тому только две причины. Первая — они видят возможность быстро взять Каледонию изнутри и хотят, чтобы у нас на это время были связаны руки. Но для быстрой победы им мало просто навербовать сторонников. Прошлый год это ясно показал. Им нужна будет, и это необходимое условие, смерть королевы-регентши. Ваше Величество, есть только один способ сделать так, чтобы нужный человек умер в нужное время — убить его самому. Но это — как бы ни было подобное развитие событий неприятно лично для меня — не самое опасное. Что если они вовсе не собираются соблюдать договор и просто начнут военные действия, когда мы завязнем на юге?

Когда Клод думает как военный, а не как интриган, видящий себя на престоле, с ним даже приятно иметь дело. Хотя, — с тоской думает король, — отчего бы ему хоть раз, ну хоть раз не выйти из роли адвоката дьявола?

— Ваша почтенная тетка тяжело больна, об этом знают от Лондинума до Ромы, — и вы знаете, и не надо мне тут изображать лишнюю мнительность… — и о военных действиях где именно вы говорите?

— В лучшем случае в Каледонии, в худшем — по всему нашему побережью. Сестра моего отца никогда не отличалась крепким здоровьем, а тяжело болеет уже лет пятнадцать… Ваше Величество, вы не просили у меня этого совета, но нам нужны заложники.