Стальное зеркало

За спиной у Пьера свист, хрип и движение — Делабарта набирает воздуха в грудь. Коннетабль понимает, что сейчас приведенный им гонец затеет драку в присутствии Его Величества, и, Господь свидетель, Пьер был бы не прочь помочь марсельскому полковнику…

— Вам, дон Гарсия, разумеется, неизвестно, что в армии Арелата не менее половины солдат и офицеров — католики, — мерзостно скрипит Клод. — Равно как вам неизвестно и кто такой полковник де Рэ. Вы прибыли издалека, ваше незнание извинительно.

Толедец захлопывает пасть, накрепко. Де ла Валле надеется, что и надолго.

— Меня попытались арестовать, — повторил Делабарта… — Я сначала решил, что это… ошибка. Путаница. Даже понятная. Но попытка повторилась… двоих мы задержали. И они объяснили, что это приказ. Что восемь членов магистрата и я обвиняются в измене… что власть — у нового совета. Полномочия. Волей короля. Драться в городе — лучше его сдать. Я говорил. Я не для того… Я сказал — я поеду в Орлеан и сам доложу. Все. У дома меня попытались не арестовать, убить. Этих я не отпустил. Сказал — если город выбирает епископа, быть ему с ним. А вам — сейчас. Потом взял коня и уехал. Я обещал доложить. Я докладываю. Сколько простоит Марсель с такими — я не знаю.

…по городу хлестал дождь. Злой, почти ледяной, в Марселе и зимой такие — редкость. Небо нависло низко, тяжелое и твердое, словно свод собора, да что там собора — низкое, как потолок в подвале. Дымная тьма, забившая улицы, разошлась, но обычная грозовая темнота осталась. И обычные молнии, бившие под сводом неба. Слишком высоко, чтобы опасаться. Слишком низко, чтобы не думать о них.

Полковнику Делабарта, командиру городской стражи, которому полчаса назад сообщили, что он изменник, еретик и предатель, дождь был на руку. Гроза и ливень — тем более. Струи хлестали по домам, по мостовым, по деревьям, и казалось, что смывают липкую пакость, которой пропитался город. Хотя бы отчасти. Хотя бы самую гадкую гадость.

О причинах думать не хотелось. Мальчик лежал там на мостовой, совсем счастливый… Дошел и сделал, и был доволен. Его, наверное, уже принесли домой. Это все еще накроет когда-нибудь. Когда станет можно. Приказы, грозовая туча, взгляд человека на среднем кресте — не благодарный, не молящий, даже не пустой — раздраженный, будто северянина оторвали за каким-то пустяком от важного и нужного дела… и обвалившееся на всех на них небо. А потом хлынул дождь, смывая чудо вместе со всем прочим. Хорошо. Можно не помнить.

Вода смоет и кровь. Только что Мартен дрался. Один против четверых — кому-то подвиг, а полковнику городской стражи, который прослужил городу тридцать лет, скорее, обыденность. Правда чаще приходилось сталкиваться с обнаглевшим ворьем, разбойниками, залетными наемниками, спятившими от жары солдатами… не со своими. Бывшими своими. И раньше никто не мешал ему вернуться в собственный дом. А город, дом, в котором Делабарта жили столько, сколько нынешнему Марселю и лет-то не было, еще со времен, когда он звался Массилией… раньше этот город чужим не был.

Раньше вообще много чего не было.

А теперь — осталось только уехать отсюда прочь. Не со зла, не куда ни попадя, а в столицу. Потому что изнутри ничего сделать нельзя. Было можно — он упустил момент. Теперь только извне. А идти к арелатцам нет смысла. Не потому, что тогда все будет зря, а потому, что они не удержат город. Когда эти армии прокатятся через него дважды… тут мало что останется. Ни людей, ни стен, ни рыжих крыш, ни теплых синеватых плит на мостовой… как сейчас.

В том, что на конюшнях городской стражи неприятных сюрпризов не будет, Мартен не сомневался. Там предателей нет, и епископских псов с ленточками нет; впрочем, теперь и епископа нет, так что его свора озвереет вдвойне и втройне. Но не там, куда направляется Мартен. Там соберут в дорогу и помогут выбраться из города, ставшего крысиной западней…

Если смогут. Потому что там — шум, грохот и крик. Добрались и сюда? Нет. Слишком много брани. И шум не тот. Лошади испугались, крышу ветром снесло, пожар начался — или все сразу. Но не драка.

Куда делась недавняя тьма — ясно. Сгустилась и буянит в тесном загоне. Конюшни стоят квадратом без одной стороны, утоптанный земляной двор отведен под загон — и по трое-четверо кони городской стражи, приученные не драться друг с другом, там прекрасно прогуливаются. Все, но не этот. Черная туча занимает, кажется, весь загон. Ржет, становится на дыбы, пытается лягать и кусать конюхов, бьет копытами в стену…

Почуял что-то. Или характер дурной. Или конюхи ошиблись. Но вовремя, ничего не скажешь. Куда хозяин, туда и конь.

— Да это сам дьявол… — бранится старший конюх, потом замечает Мартена. объясняет: — Не будет с ним сладу. Такие других хозяев не признают, он же выученный. Он расседлать себя позволил, когда понял, что иначе воды не дадут. Умный, зараза… его и возвращать-то бесполезно. Там только всех помнет… — кивок себе за спину. — Его ж еле изловили тогда, уж пристрелить хотели… два дня еще ничего так стоял, только шугал всех, а сейчас как взбесился, загородку проломил… Из-за грозы, видать.

Выученный. Здоровенная зверюга. Сильная. И выносливая. Конечно, кто как учит — не все признают только одного хозяина. Но де Рэ наверняка обучал под себя. В другое время пристроили бы жеребца. Слишком уж хорош. Сейчас он помеха. Значит, убьют.

— Вот так, — вслух говорит Мартен Делабарта. — Понял?

И ловит недоуменный взгляд конюха.

Когда длинногривая тьма разворачивается и целеустремленно идет на Мартена, конюх пытается тянуть его за руку, тащить за угол, встряхнуть, потом плюет и сам убирается в укрытие.

Рядом с фризским жеребцом Мартен Делабарта похож на ребенка. На ребенка рядом с обычным конем. А фриз похож на лошадь, твердо вознамерившуюся убить человека. Причем с особой изощренностью — подходит медленно, спокойно, без недавнего злого ржания.

Мартин грыз и без того обломанный ноготь и смотрел жеребцу за плечо.

Ничего интересного там не было. Стена. Знакомая. Но и в жеребце ничего интересного не было. Конь как конь. Только большой. И обучен хорошо. Так под одного всадника или все-таки нет? Фриз остановился в четверти шага от Мартена. Дохнул теплым. Нет. Не под одного.

— Седло принесите, — приказал Делабарта, гладя черную морду, фыркавшую ему в лицо — конь принюхивался к новому человеку.

Дождался, пока жеребца оседлают, пока принесут сумку с припасами, оглянулся, сплюнул через плечо, сел и поехал.

— Господин полковник Делабарта, — очень мягкий голос, как лучшее сливочное масло. И более не латынь и не толедский. Аурелианский. Да, Анна-Мария говорила, что господин посол Корво неплохо владеет нашим языком. Более чем неплохо… — Верно ли я понимаю, что первоначально по приказу епископа из Марселя были изгнаны вильгельмиане числом около тысячи, не нарушавшие присягу городу, но в том заподозренные?

Верно он понимает, верно. Это уже обсуждалось на совете еще до его женитьбы…

— Верно, — полковник не кланяется и не спрашивает, с кем имеет честь говорить, просто отвечает. — И не заподозренные. Никто их в магистрате и у нас не подозревал. Даже епископ.

— Далее епископ планировал казнь жителей города, опять же по ложному обвинению. Однако вместо этого в пределах города были… — пауза. Подбирает слово на неродном языке, — казнены захваченные вами арелатцы, числом двадцать пять. Посредством андреевских крестов. Далее вы, покидая Марсель, в сражении с некими людьми, предрекли городу участь епископа. Поправьте меня, если я ошибаюсь, господин полковник.

— Вы не ошибаетесь. Только я бы сказал «замучены до смерти». Казнь — это если по праву.

— Благодарю, — кивает Корво. — Я прошу прощения у присутствующих, но я настаиваю на том, чтобы господин полковник Делабарта точно и дословно воспроизвел все свои благопожелания в адрес города Марселя и жителей его.

— Точно и дословно? Я точно и дословно сказал… — в глазах марсельца нехороший огонек. — Если этот Богом проклятый и черту ненужный город, выбирая между своими людьми и дохлым поганым упырем, выбрал упыря — то пусть и проваливается к нему в преисподнюю. Весь. Прямо к Иуде — потому что иудино это дело. Под его осину до страшного суда. Живьем. Но это потом, а вы — уже сейчас. Первыми там будете.