Страница 59 из 61
– С ума сойти, какое неожиданное явление, – она говорила, как и при первой их встрече, высоким, резким голосом, неестественно растягивая слова, – и какая честь! Мадам Лоран Леви собственной персоной. Неужели вы передумали, благочестивая мадам, и решили принять мое предложение? Но – поздно, увы, вы опоздали, мадам. В ваших услугах я больше не нуждаюсь. И знаете почему? Не знаете. Где же ваше хваленое ясновидение? Но, так и быть, я вам скажу об этом. Потому что все свои проблемы я решила почти что сама. Слышите, мадам всезнайка, сама. И знаете, кто мне помог, очень сильно, кстати, помог? Не знаете! Ваш заместитель и консультант, господин Бунин. Не верите мне? Напрасно! Конечно, с беднягой Буниным случилось такое страшное несчастье, и он ничего уже никому не сможет рассказать… Но ничего. Сейчас я расскажу вам такие подробности наших с ним милых бесед, что вы обязательно мне поверите.
– Меня не интересуют подробности, они известны, причем не только мне. И вообще, сюда я пришла говорить с милой, но несчастной девочкой – Леной Егоровой. Это ее дом и ее комната, вам здесь делать нечего!
Ангел визгливо засмеялась и выразительно закатила свои ярко-зеленые глаза:
– С милой девочкой Леной Егоровой! Какая трогательная забота, но вы снова опоздали, мадам. Мне безумно жаль, но это уже невозможно.
– Почему?
– Потому что Лены Егоровой больше нет. Понимаете, мадам ясновидящая, нет. И не будет уже никогда. Потому что ваша любименькая и несчастненькая Леночка Егорова последовала за своей мамочкой, и еще одной несчастненькой девочкой Аннушкой, и вашим дорогим господинчиком Буниным… Понятно тебе, вобла сушеная? Хочешь убедиться? Иди сюда, не бойся. Вот здесь в шкафчике, под своим тряпьем, твоя Леночка и лежит, а ее полоумные родственнички думают, что она так сильно переживает, что не открывает им дверь и ни с кем не разговаривает. Ничего, пусть пока думают что хотят, всем им осталось недолго. Но тебя, конечно, я пропущу вперед. Ты ведь Лоран Леви, мировая знаменитость. Это будет честь для меня, такая честь.
Хрупкая фигура белокурой женщины шагнула из своего укрытия и сразу же оказалась рядом с тахтой: та была почти вплотную придвинута к зеркальному шкафу. Огромные зеркала, однако, шутили с людьми коварные шутки, искажая реальные расстояния по своему усмотрению. Лариса не стала исключением: она была совершенно уверена, что от шкафа ее отделяют по меньшей мере три, а то и четыре шага. Эта ошибка могла оказаться роковой. Женщина буквально нависла над ней своим хрупким телом, однако Лариса отчетливо понимала, что сейчас оно налито силой, во много раз превышающей ее собственную. К тому же в руке у Ангела неожиданно тускло блеснуло узкое и длинное лезвие старинного кинжала, вне всякого сомнения, исполненное так искусно, что одного удара должно быть достаточно, чтобы сразить жертву наповал. Близко взглянули ей в лицо изумрудные, чистые, широко распахнутые и совершенно безумные глаза. Сопротивляться было бесполезно, вслед за малейшим движением Ларисы моментально последовал бы сильный удар кинжалом, наносимый к тому же сверху, – шансов уцелеть в этом случае практически не оставалось. Оставалось только одно, последнее средство, и Лариса громко, отчаянно закричала:
– Лена, Леночка, пожалуйста, спаси меня! Я ведь шла помочь тебе, ты не можешь бросить меня в беде, ты не такая!
В следующую секунду занесенная над ней рука с кинжалом как-то странно дернулась и начала медленно заворачиваться назад, словно кто-то из-за спины убийцы отчаянно вцепился ей в запястье и стал выкручивать его что было сил. Пальцы Ангела разжались, и кинжал упал на тахту в нескольких сантиметрах от застывшей Ларисы.
Московский рейс авиакомпании «SWISSAIR» еще не значился на электронном табло отлета в зале аэропорта города Цюрих. Впрочем, на табло можно было не заглядывать: им и так хорошо было известно, что до отлета остается более трех часов, которые следует как-то скоротать, не очень при этом надоедая друг другу. Впрочем, последние несколько дней, заполненные до краев напряженными переговорами, решением всяких вопросов с иммиграционными властями; всевозможными комиссиями, защищавшими права детей и подростков вообще, больных детей и подростков в частности, а душевнобольных детей и подростков – с особым рвением; с огромным количеством швейцарских и международных структур: страховых, банковских, адвокатских, религиозных, не только вымотали их, но и некоторым образом примирили друг с другом. Просто не хотелось ни о чем говорить. И они молчали.
Однако – три с половиной часа…
– Я знаю поблизости от Банхофштрассе небольшой, но уютный мексиканский ресторанчик, там вкусно готовят баранину, запекают кукурузу и недурно играют «латиносы». Русские там если и бывают, то только вечерами, так что сейчас, если вы не против…
Лариса была не против, она действительно очень устала, потому что львиная доля переговоров с организациями, надзирающими за соблюдением прав душевнобольных людей, выпала на ее, психолога, долю.
Дмитрий Рокотов общался преимущественно с адвокатами и банкирами. И разговоры эти были коротки и конкретны, как сводки погоды.
Солидарными усилиями они решили проблему, ради которой прибыли в Цюрих, и даже сэкономили три с половиной часа собственного времени, которое теперь совершенно некуда было девать.
Мексиканский ресторанчик приютил их. Маленький и тесный, с окнами, выходящими на узкую улочку, столиками, буквально прилипшими друг к другу, и легкими ненавязчивыми переборами забавных струнных инструментов, перебирая струны которых смуглые люди в ярких одеждах аккуратно пробирались от столика к столику.
– И все-таки дикая история… – Рокотов заговорил первым, нарушая достигнутое ими еще по пути из Москвы соглашение не обсуждать случившееся, не давать оценок и не высказывать своего отношения к отдельным фактам, персоналиям и всему происходящему в целом.
Это было условием Ларисы, которой Рокотов в силу ряда его личностных характеристик был неприятен. Ей неприятна была его уверенная, с легким налетом хамства (хотя некоторые относят именно это к элементу светскости), манера держаться, слабо интонированная негромкая речь человека, привыкшего повелевать без мелких вспомогательных приемов; его невозмутимость и спокойная уверенность в том, что любое дело сделается быстро и в нужном ему ключе, что бы вдруг ни произошло.
К примеру, в момент отлета в Цюрих случилась накладка, совершенно не касавшаяся Ларисы, но заставившая ее пережить, несколько более чем неприятных минут.
Разумеется, они вылетали через зал для VIP, то бишь для особо важных персон, как принято говорить ныне. Ранее к категории важных персон относили, судя по вывеске на дверях зала, только членов официальных делегаций. А еще раньше, как помнила Лариса, провожавшая иногда отца на международные симпозиумы и конференции, одних лишь депутатов. Потому и зал назывался «Депутатским».
Но как бы там ни было, формальности, связанные с прохождением таможенного и пограничного контроля, оформлением билетов, багажа и прочими нудными дорожными ритуалами, здесь были сведены к минимуму, а то и отсутствовали вовсе. Очень важные персоны потягивали кофе и прочие напитки в баре на втором этаже, ожидая того момента, когда улыбчивая сотрудница поведет их через предусмотрительно распахнутые пограничником врата Родины к трапу самолета, минуя очереди, дополнительные досмотры и проверки, а главное, освобождая от вязкого прозябания в черепашьем течении секунд непосредственно перед посадкой.
Однако накладка произошла именно в зале VIP. Когда пассажирам цюрихского рейса голос в динамике (любезно и разборчиво) предложил пройти к выходу на посадку, именно там, в двух с половиной шагах от государственной границы, произошло нечто.
Пунцовый, то ли от страха, то ли от смущения, офицер-пограничник срывающимся голосом сообщил господину Рокотову о том, что его фамилия, очевидно, по какой-то глупой ошибке или чьему-то недосмотру значится в списках персон, которым запрещено по разным, но совершенно законным основаниям покидать территорию России. Пограничник еще не успел договорить свою речь, как ее продолжили, подхватив буквально на лету, два других пограничных чина, более высоких, судя по количеству звезд на погонах и степени душевного волнения, граничащего с потрясением.