Страница 37 из 61
В доме тем временем стояла странная, непривычная тишина. Обычно, уличив отца в совершении очередного неблаговидного поступка, мать начинала немедленно обзванивать своих многочисленных подруг и приятельниц, родственников отца, а за компанию – и свою родню, и громко, так что слышно было во всем доме, посвящать их в подробности «очередной его мерзости», вспоминая при этом все прегрешения отца, едва ли не с первых дней их супружества. Теперь же она подозрительно затихла. Когда рыдания немного отпустили Лену и она вновь обрела способность реагировать на окружающую действительность, это обстоятельство сначала удивило, а потом испугало ее. С матерью явно творилось что-то неладное. Лена поднялась со своего лежбища и, на цыпочках подойдя к двери, прислушалась: в доме царила абсолютная, мертвая тишина. Сердце в груди Лены заколотилось сильнее, а буйное и болезненное воображение услужливо подбрасывало картины одна страшнее другой. Матери Лена уже не боялась, ее пугало то, что могло случиться с ней. Осторожно повернув ключ в замке, она медленно отворила дверь и снова напряженно прислушалась. Тишина в доме была почти оглушительной: не слышно было телевизора, который мать почти никогда не выключала, и далее привычного сопения и возни ее любимого шарпея не доносилось снизу. Лена крадучись спустилась по лестнице и, стараясь производить как можно меньше шума, обследовала все помещения первого этажа – от кухни до заднего крыльца, ведущего в сад и обычно закрытого наглухо. Матери нигде не было, хотя большинство времени она проводила в гостиной или на кухне. Собака, правда, была на месте, но пес, словно проникшись общим настроением, воцарившимся в доме, неподвижно лежал на своем коврике и даже при появлении хозяйки остался недвижим, лишь слабо шевельнул хвостом и уставился на Лену затравленным взглядом, исполненным тоскливого недоумения. Тревога и испуг Лены возрастали с каждой минутой, ноги стали ватными, а руки и все тело покрылись противной липкой пленкой холодного пота, обратный путь по лестнице дался ей с трудом. Из-за двери материнской спальни не доносилось ни звука, к тому же там было темно, по крайней мере, наружу не пробивалось даже искорки света. С замирающим сердцем Лена осторожно взялась за ручку двери, и та поддалась неожиданно легко и бесшумно. Из темноты спальни повеяло прохладой и слабым запахом каких-то лекарств или трав (мать постоянно от чего-то лечилась или просто очищала организм от шлаков при помощи различных настоев, таблеток и микстур), однако и там царила абсолютная тишина. Сколько ни вслушивалась Лена в прохладную темень, ей не удалось расслышать ничего: ни дыхания матери, ни шороха занавесок на открытом окне, ни даже тиканья будильника, который – она точно знала! – всегда стоит в изголовье кровати. Глаза ее тем временем привыкли к темноте, и тогда стало очевидно: матери в спальне нет. Это открытие повергло Лену уже в совершенный ужас, все более она проникалась сознанием, что в доме творится что-то сверхъестественное, необъяснимое и жуткое. Она беспомощно оглянулась вокруг, но привычная обстановка родного дома показалась вдруг чужой, незнакомой, таящей в себе скрытую до поры опасность. Скованная страхом, Лена застыла на месте, не в силах пошевельнуться и издать хоть какой-нибудь звук, иначе она наверняка закричала бы громко и испуганно, как в детстве.
Однако в эту самую минуту глаза ее натолкнулись на тонкую полоску света, пробивающуюся из-под другой двери, также выходящей в коридор. Самое странное и страшное одновременно было то, что эта дверь вела в кабинет отца.
Несколько минут Лена оставалась стоять неподвижно, силясь осмыслить происходящее, чувствуя, как крупные капли холодного пота медленно катятся по телу и по лицу, и совершенно не понимая, что следует делать дальше. «Беги! – отчаянно кричал кто – то внутри нее, но там лее находился еще некто, который, напротив, настойчиво требовал: – Иди и немедленно выясни, что там происходит!» Он в итоге и оказался сильнее, заставив ее сдвинуться с места и, медленно, словно в забытьи, переставляя ноги, направиться в сторону кабинета. Первый по-прежнему кричал отчаянно, пытаясь остановить се, но она уже упрямо двигалась по коридору и через несколько секунд оказалась у заветной двери, самой любимой ею двери в их большом, по-казенному неуютном доме. Б кабинете было тихо, но, прислушавшись, она все же расслышала чье-то дыхание и тихий шелест каких-то бумаг. На секунду ей в голову пришла сумасшедшая радостная догадка: что, если, пока она рыдала и предавалась скорбным размышлениям, ничего не замечая вокруг, отец неожиданно вернулся домой и теперь просто работает в своем кабинете, разбирая поступившую из приемной дневную почту, изучая документы или просто пролистывая свежую прессу? А мать? Ну, мать просто укатила к одной из подруг или отправилась в загородный клубный ресторан, расположенный неподалеку в одной из бывших государственных дач, выкупленной и переоборудованной отцом и его компаньоном под ресторан, с кем-нибудь поужинать или просто выпить кофе, чтобы развеять тоску и дурное настроение. Такое с ней иногда случалось. С одной стороны, Лена понимала всю абсурдность своего предположения: вернувшись, отец всегда заходил к ней, а если дверь была закрыта, шутливо скребся снаружи и, называя дочь котенком, просил пустить в теремок. Но ей так хотелось, чтобы это было правдой, что она почти поверила в реальность такого поворота событий. И тем не менее дверь в кабинет Лена приоткрыла осторожно и почти бесшумно – слава Богу, все, вплоть до мельчайших, особенности этой двери она знала наизусть.
В просторной комнате горела только настольная лампа под зеленым, кремлевским, как любил подчеркивать отец, абажуром. На лампе, как и на большинстве мебели и аксессуарах в доме, пришпилена была маленькая металлическая бирка с инвентарным номером: почти все предметы обстановки и обихода были казенными, сданными напрокат Управлением делами Президента вместе с дачей, и соответствовали общему, «сталинскому» ее стилю – тяжелой старомодной основательности и неумело скрываемой за простотой линий помпезности. В этом смысле лампа была действительно кремлевской. Много света, как, видимо, положено было в Кремле, она не источала: в полумраке кабинета Лена поначалу не разглядела никого и, если бы не тихие звуки, различимые теперь совсем явственно, готова была, не без облегчения, сделать вывод, что он пуст, а свет просто забыл погасить отец или приходившая днем горничная. Но звуки недвусмысленно указывали на постороннее присутствие, и, соблюдая все предосторожности, Лена отворила дверь пошире, увеличив таким образом радиус обзора. Тогда она увидела все: прямо на ковре, полностью покрывающем темный паркетный пол кабинета, перед распахнутой дверцей большого сейфа сидела мать. Содержимое сейфа было беспорядочно вытряхнуто на ковер, и мать, видимо, намеревалась внимательно и педантично, как делала все и всегда, его обследовать. Сейчас она была занята тем, что бережно пересчитывала внушительную, тысяч на двадцать, а может и больше, пачку долларов. Губы ее при этом бесшумно шевелились, и вся она была настолько поглощена этим занятием, что не обращала внимания на дверь кабинета, распахнутую теперь почти настежь, и на дочь, которая в сильном изумлении застыла на пороге. В душе Лены исподволь закипало яростное возмущение неслыханным по своей дерзости посягательством на суверенную территорию отца. Кабинет был единственным местом в доме, которое он отвоевал себе в качестве личной территории, вторгаться на которую не смел никто. Мать смирилась с этим на удивление быстро. Очевидно, на подсознательном уровне кабинет воспринимался ею как территория, неразрывно связанная с работой мужа, которая, как ни крути, была единственным источником их внезапного благосостояния, в реальность и долговечность которого она до сих пор верила не вполне, но в то же время к конкретным его составляющим – к материальным и нематериальным благам – привыкла уже очень сильно. В отсутствие отца заходить в его кабинет запрещено было и Лене. Но, ощущая себя, особенно в последние годы, когда их духовная связь стала необычайно крепкой, едва ли не материализованным его продолжением, Лена сама для себя этот запрет как бы отменила. Большее время суток отца не было дома, и Лена постепенно, пядь за пядью, освоила и полюбила это большое пространство, заставленное книжными полками, опутанное проводами от компьютера и всевозможных приборов и механизмов, с ним сопряженных, набитое всякой хитрой электроникой, заваленное россыпью газет и журналов. В целом же кабинет отца был точной копией ее собственного, единственного в доме прибежища – тахты, а вернее ее прообразом значительно большего размера. Возможно, поэтому Лена очень легко и скоро научилась отменно ориентироваться в его классическом беспорядке. С тех пор содержимое ящиков отцовского стола, книжных полок, тумбочек, равно как и назначение, принципы работы мудреной электроники, вкупе со всей информацией, которую хранила она в своих недрах, не составляли для нее секрета. Знакома она была и с содержанием сейфа, поскольку однажды исхитрилась подглядеть из-за спины отца и запомнить цифры, которые он набирал на электронном замке, и уже несколько раз заимствована оттуда некоторые приличные денежные суммы, которые на тот момент ей были остро необходимы. Вообще лее надо сказать, что Лена проявляла чудеса хитрости и изворотливости, проникая в кабинет отца и проводя там, случалось, долгие часы, прямо под бдительным и чутким материнским носом. При этом ей ни на секунду не приходила в голову мысль, что, поступая таким образом, она совершает что-то постыдное, направленное против отца или, по крайней мере, противное его воле. Она действительно почти полностью отождествляла себя с ним и потому полагала, что имеет на его суверенную территорию такие же права, как и он сам. Но присутствие здесь матери было беспрецедентным и возмутительным нарушением их внутренней домашней конвенции. Лена больше не считала необходимым скрывать свое присутствие, вопрос ее, обращенный к матери, прозвучал почти грубо: