Пепел Марнейи

Сонхи залечил бы раны, не в первый раз, последствия катастроф растеклись бы и постепенно сошли на нет, как круги от брошенного в воду камня, однако в ходе своих разборок Унбарх с Тейзургом угробили Стража Мира.

До тех пор считалось, что это невозможно, но мало ли, что там считалось. Существа, называемые Стражами Миров, неуничтожимы. Их сила безмерна. Что ж, Унбарх нашел способ с помощью второго постулата свести на нет первый, а Тейзург, как это и раньше случалось, был главным виновником той злосчастной заварушки.

Что правда, то правда: это была самая смертоносная за всю историю Сонхи пара недругов, способная перевернуть вверх дном, изничтожить, порушить и загубить все, что угодно.

К подножию Унбарховой кручи Гаян спустился по железным лестницам, кое-как прилаженным в расщелинах. В ушах завывал теплый ветер, пахло йодом, пометом, птичьими гнездами, гниющей рыбой. Старые лестницы скрипели и опасно пошатывались. Под конец спуска его ладони были густо испачканы кровью и ржавчиной. Сполоснув руки в набежавшей волне, Гаян зашипел от боли. Поглядел на море, где едва виднелись в кипящей пене острия каменных клыков, на подавляющую одним своим видом скалу, снова на море. Ему пришло на ум, что здешние достопримечательности неспроста назвали так, а не наоборот: Тейзург, говорят, был коварен, а Унбарх – преисполнен величия.

Этот берег выглядел бы мрачно, если бы не тропическое солнце, заливающее золотым блеском и небо, и воду, и камни, и скопища гнезд, и черно-белые потеки помета на отвесной скале. Зато в пасмурную погоду здесь, наверное, до того тоскливо – хоть зубами скрипи.

Заселившие скалу птицы возились, беспокойно перекликались, и Гаян после короткого отдыха заторопился прочь, а то еще нагадят на голову или заклюют.

Он до полудня пробирался по кромке между волнующейся водяной прорвой в малахитовых переливах и нелюдимыми скалами, нагревшимися, как печка. До нитки вымок, но это было кстати, спасало от зноя, только ссадины жгло морской солью. Видел в полосе прибоя исклеванного чайками дохлого трясонога (спасибо, больше не интересуемся), размокший ботинок (заученным жестом прикоснулся к оберегу на шее), спаривающихся хурмунгов (пришлось дожидаться, когда сладострастные ящеры кончат и уберутся с дороги). Наконец морщинистую каменную твердыню сменил кустарник. Отсюда несколько часов ходьбы до Мизы – большого ремесленного поселка, где мастерят лодки, бочки, всякую снасть и утварь.

Пыльная розовато-бежевая дорога забирала в сторону от берега, к лысым холмам, о которых ходила дурная слава. По слухам, там пропадали средь бела дня и люди, и животные – нечасто, но бывало, а потом у подножия глинистых склонов, среди пожухлой травы и молочая, находили выеденные оболочки из тончайшей высохшей кожи. То, что их убивало, охотилось при свете палящего солнца. Рассказывали о «полуденниках», о «солнечных тенетах», но все это были домыслы, на самом деле никто ничего не знал.

Гаян не стал туда заворачивать. К Унбарху ее, эту дорогу. Вдоль кромки прибоя безопасней – по крайней мере, для того, кто состоит на службе у Морской Госпожи. Лиум не могла приказать своим выводкам разорить Верхние Перлы и убить тех, кто десять лет назад совершил жертвоприношение. Все, что ей оставалось, это нанять для расправы с жителями деревни постороннего головореза, согласного действовать на свой страх и риск. Зато она могла попросить детей Владыки Океана не трогать Гаяна.

Морской Хозяин в обмен на жертву обещал Верхним Перлам полные неводы рыбы, жемчуг, изобилие съедобных и лекарственных водорослей, и лодки не будут тонуть, и страшные волны высотой до небес не будут разбивать в щепы дома на берегу, и никакие твари и гады из моря не станут губить верхнеперловцев. Водяное божество соблюдало свою часть договора, но оно не принимало на себя обязательств защищать деревню от вернувшейся из пучины жертвы, чем и воспользовалась Лиузама. Положеньице, сравнимое с каким-нибудь юридическим казусом. То есть для жителей деревни положеньице, а для Гаяна заработок.

Дальше пойдет сложнее. Еще два-три убийства, и рыбаки догадаются, кто за этим стоит. И днем и ночью будут настороже, перестанут путешествовать поодиночке, наймут охрану. На Ивархо хватает голодных молодчиков вроде Гаяна, готовых работать за кормежку. Те не рискнут поднять руку на Морскую Госпожу, зато ее наемника прикончат за милую душу. Надо объяснить Лиузаме, что придется навербовать еще людей. Она ведь хочет извести всех взрослых мужчин из Верхних Перлов, принимавших участие в ритуале, и в придачу нескольких женщин, поймавших и избивших ее при попытке сбежать.

Гаяну подумалось, что это будет самая настоящая война, мелкомасштабная, но жестокая. Хотя все лучше, чем добывать на обед моллюсков и трясоногов.

Заброшенная вилла неподалеку от Мизы. Обветшалый кирпичный дом, задушенный цепкой хваткой корней и побегов, темным пятном маячил в зеленых сумерках. Там жили нетопыри, змеи, ящерицы, жуки, птицы, крысы и еще что-то бесплотное, не имеющее названия, а Гаян с Лиузамой соорудили себе шалаш из досок на краю галечного пляжа.

Возле шалаша горел костер, в котелке доваривалась уха: пусть Лиум превратилась из деревенской девчонки в Морскую Госпожу, стряпней она не брезговала и считала, что мужчину, особенно занятого таким важным делом, как охота на себе подобных, надо кормить досыта.

– Ну? – Круглые глаза, бесхитростные и печальные, уставились на него снизу вверх, как два бледных светлячка.

– Семгера больше нет.

– А я ужин сготовила. Дети принесли мне шмат осетрины, а лепешек и вина я купила в Мизе.

– Ты ходила в Мизу?

– Чего ж не сходить-то? Пройду чуток – сяду, отдохну, еще пройду – еще отдохну. Я же телом здоровая, только отвыкшая. Ты покушай. Небось нагулял аппетит. А после расскажешь, как убил его.

Уха была наваристая, нежные белые куски осетрины в перламутровом бульоне, а лепешки, слегка отдающие водорослями, свежие и поджаристые. Умяв честно заработанный ужин, Гаян рассказал, как было дело. Хотя чего там рассказывать: перехватил Семгера на рассвете за глинобитными сараями, когда тот возвращался на постоялый двор от гулящей шилвандийской вдовы, нанес два удара, убедился, что насмерть – и к Унбарховой круче, а то на дороге могли бы догнать.

– Ты не забыл сказать ему, что это за Лиузаму и Кевриса?

– Сказал.

– А он чего?

– Начал просить, чтобы я подождал, что мы должны выпить и поговорить, он-де угостит меня выпивкой.

– Какие у него были глаза?

– Испуганные, растерянные… Как будто он так до конца и не понял, в чем дело. Или не захотел понять.

– Следующие поймут, никуда не денутся. Иди отдохни, а если тебе надобно чего-то постирать, давай сюда, понял?

Всю стирку она взяла на себя, хотя могла бы нанять служанку, голодных девчонок на Ивархо не меньше, чем голодных мужчин.

Гаян заполз в шалаш, устроился на сложенном вдвое стеганом одеяле. После пешего путешествия спать бы ему, как убитому, но через некоторое время он проснулся. Разбудил его женский плач – в голос, с горестными причитаниями.

– …Кровиночка моя роди-и-имая!.. Убили тебя, не пожалели тебя… А-а-а… Да я бы всякого добра тебе накупила и надарила, а дарить-то некому-у-у… Кеви, братик мой Кеви… Ох, извели тебя, никого-то у меня больше не-е-ету-у-у…

Поспишь тут. Лиум всхлипывала и подвывала, в иные моменты ее голос становился душераздирающе тонким, на зависть цикадам из одичавшего парка вокруг виллы, зато Гаян уяснил, что Кеврис – это не влюбленный в нее мальчишка, убитый рыбаками при попытке сорвать жертвоприношение (Тейзург знает, с чего ему вначале пришла в голову такая театрально-романтическая версия), а младший брат, для которого, судя по монологу Лиузамы, тоже все закончилось плохо.

«Все понимаю, но зачем так вопить? Или ей просто прокричаться надо после десяти лет рыбьего молчания? До сих пор у нее не было истерик, а теперь наконец-то прорвало… Сама она не уймется».

Сколько-то времени Гаян все-таки проспал, потому что стояла глубокая ночь. Восковая луна заливала белым сиянием россыпи гальки, натянутую меж двух кустов веревку с мокрой одеждой, светлые волосы Лиузамы, которая уткнулась лицом в ладони и раскачивалась в такт своим стенаниям, блестящую ширь океана, неясные черные фигуры возле пенной кромки. Множество черных фигур. Одни по-лягушачьи сидели на берегу, другие плескались на мелководье, их была целая армия. Гаян чувствовал взгляды – внимательные, прохладные, не звериные, но и не человеческие.