Сын погибели

Мод не слишком скорбела о смерти первого мужа — владыки Священной Римской Империи, и возвращение в любимую с детства Британию казалось ей замечательным выходом из положения. Но то, что произошло дальше, представлялось Матильде непрекращающимся дурным сном: гибель брата, плен, смерть отца и чудом спасенная ее жизнь. В глубине души королева сознавала, что вся эта цепь невзгод — божественное наказание ее роду за бесконечные злодеяния, начиная от захвата острова. Ей мнилось, что замужество с внуком короля Гарольда, убитого ее дедом в битве при Гастингсе, искупит былые прегрешения. Она видела себя добровольной жертвой, восходящей на алтарь по воле Господа.

Матильда старалась улыбаться при виде суженого, со вниманием слушала рассказы о далекой земле его родины, но с тоской осознавала, что сердце ее выжжено, как бывает выжжен ствол дерева, расколотый молнией. «Такова воля отца, — убеждала она себя, — к тому же Гарольд сам вырвал меня из рук мерзавца Стефана и спас от яда. Он доблестный и добрый. Я должна сделать его счастливым».

— Проповедь окончена, ступайте, — услышала королева сквозь горестные думы и, получив благословение, направилась к выходу.

— Отчего ты вновь печальна? — подсаживая невесту в крытые носилки, спросил Гарольд.

Матильду резанул по ушам чужестранный выговор суженого. Благодаря урокам ученого монаха Георгия Варнаца, Гарольд с каждым днем все лучше говорил на языке ее родины, но в устах сына Гиты Английской любые, даже самые ласковые слова звучали отчего-то грубо.

— Призраки недавнего прошлого не оставляют меня, — покачала головой Матильда.

— Пустое. Ни к чему страшиться ни призраков, ни людей. Клянусь рукоятью своего меча и копьем святого Георгия, мы изгоним твои страхи так далеко, что даже северные медведи не отыщут их след.

Она с легким недоумением выслушала похвальбу будущего мужа и даже не улыбнулась.

— Ты рассказывала, моя дорогая, что Стефан Блуасский подстерегал твой корабль в тайном месте, где мерзавцы, вроде него самого, разгружают без пошлины заморский товар.

— Это действительно так, мой господин, — негромко произнесла Матильда.

— Я желаю поставить в том месте крепость и посадить в нее сильный гарнизон, чтобы впредь негодяям всякого рода и племени неповадно было творить разбой и учинять разор моему королевству. Я назову эту крепость в твою честь, душа моя. Мы отправляемся завтра же! — счастливый удачной придумкой, взмахнул кулаком Гарольд.

Дочь Генриха Боклерка вздохнула, стараясь не выдать внутреннего неудовольствия. Ей вовсе не хотелось возвращаться к истоку недавних бед, но христианское смирение придавало ей сил:

— Непременно поедем, мой государь, если будет на то воля твоя.

Федюня спал, притянувши колени к груди, почти свернувшись в клубок, чтобы не терять зыбкое тепло потрескивающего костра. Встреча с разбойниками, поразившая всех, казалось, не вызвала у него особого удивления. Более того, он поймал себя на мысли, что по-другому и быть не могло — это занимало его больше, чем несчастный лесной грабитель, едва унесший ноги.

Но даже и такие неожиданные ощущения не способны были пересилить накопившуюся усталость — он спал, и ему снилось диковинное существо: змея с ногами, шествующая по раскаленному, до белизны выжженному песку, где меж странных треугольных холмов в напряженном ожидании восседал огромный зверь с телом льва и головой человека.

В ушах Федюни слышалась речь, звуки которой представлялись ему странными, но смысл был понятен от первого до последнего слова: «Я змея, которой много лет. Я прохожу сквозь ночь и каждый день рождаюсь вновь. Я змея — граница земли, я прохожу сквозь ночь и день за днем рождаюсь вновь, обновленная и омолодившаяся». Речь двуногой змеи казалась ему странной, однако он явственно чувствовал, как тело наполняется неведомой силой, будто и вовсе нечеловеческой.

Пламя костра взметнулось, точно почувствовав эту невидимую силу. Один из нищих, дежуривший у огня, так и застыл с веткой, которую он намеревался бросить в костер.

— Ишь ты.

Он толкнул своего приятеля, прикорнувшего тут же, на голой земле.

— Что… уже? — встрепенулся тот.

— Тс-с-с, погоди ты. — Он прикрыл ладонью рот товарища. — Глянь-ка на мальца.

Второй нищий тихо приподнялся и уставился на Федюню.

— Эка!

— То-то же! Вроде и спит, а вроде тело аж волною ходит! — проговорил его приятель. — Отойдем-ка подале, сказать чего хочу.

Они чуть слышно встали и, отгоняя комаров, направились за ближайший дуб.

— Я вот что думаю, — начал первый нищий. — Оно, конечно, то хорошо, что хорошо кончается, да неизвестно, как еще все сложится. Видал, как злыдень лесной корчился? Точно ядом его жгло!

— Ага.

— А амулет на шее у мальчишки видел?

— А то!

— Как есть — штука волшебная! Из тех, что эльфы в холмах прячут.

— Неужто?

— Неужто-неужто, а как иначе? Ты же сам только что видел, как мальца во сне корежит. Эльфийские вещицы — они такие, они непростые. С ними шутить не след.

— Верно.

— Вот я думаю себе: парнишка эту штуковину наверняка отыскал где-то, а то, может, и вовсе стащил, да сдуру на себя и нацепил. А так ведь что сказать — малец себе и малец. Какой из него чудодей?

— И то верно.

— Ну а коли верно, то я вот что удумал. След нам амулет без лишнего шума у мальца снять, да скоренько домой возвращаться. На такую-то знатную вещь, ей-бо-ей, покупатель сыщется. Хорошие деньги отвалит.

— Ага!

— Так я сейчас из ветки рогульку сделаю, тихонько-тихонько шнурок, на котором амулет тот висит, из-за ворота вытяну, да придержу, а ты его развяжи, да аккуратненько другой рогулькой побрякушку сдерни. Ежели что, кто зна, может, сам собой узелок распутался.

— Дело…

— Ну так, как иначе? Одно ясно — толк с этого землетопа никакой, идет себе и идет, какая нам выгода следом волочиться? — Он протянул собрату по нищенскому цеху заготовленную рогульку. — Давай! Только ты ж осторожно!

Попрошайки снова приблизились к гаснущему без свежей охапки хвороста костру и склонились над спящим Федюней.

Первый нищий огляделся по сторонам и потянулся веткой к вороту Федюниной рубахи. Он уже коснулся одежды, когда вдруг его воровской инструмент прогнулся, будто под весом, и тотчас выпрямился. А в лоб грабителя прилетело нечто увесистое и твердое.

Потеряв равновесие, он с размаху уселся на землю и увидел перед носом крошечного человечка не более дюйма в высоту, черного как уголек, с алыми, будто догорающие искры, глазами.

— Ты что это удумал? — тихо, но очень внятно проговорил человечек, демонстративно упирая руки в боки.

— Тебе до того дела нет! — огрызнулся нищий, примериваясь, как бы половчей прихлопнуть невесть откуда взявшегося фейри.[18]

— Коли совсем дурак и жизни своей тебе не жалко, то продолжай. А нет, так глянь, как оно на самом деле есть, когда чары убрать.

Он прыгнул с ветки на плечо нищего и коснулся его виска своей крошечной ладонью, и в тот же миг оба охотника за легкой наживой увидели воочию, что на шее у мальчишки вовсе и не шнурок, а черный змей с распахнутыми, выжидательно глядящими на них яхонтами глаз.

— Только коснись этого аспида, все равно — рукой ли, веткой, — и проклянешь тот день и час, когда родился на свет.

— Неужто помру? — испуганно прошептал нищий.

— Помереть, может, сразу и не помрешь, а только боль истерзает такая, что иной раз захочешь и рук, и ног лишиться, и самой головы — только бы ее унять.

— Страх-то какой, — с ужасом прошептал нищий и поглядел на своего обескураженного собрата. — Видал, каково оно?

— Ага, — подавленно ответил тот.

— Бежать отсель надо, а то как бы с нами беды не приключилось.

— Уже приключилась, раз за Кочедыжником пошли, — хмыкнул фейри. — По его воле змеи вас на краю света найдут.

— А что делать-то? Или нет сладу с демоном?

18

Фейри — общее название для всех волшебных существ Британии.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.