Страница 25 из 26
Обхватив веревку босыми ногами, он так быстро скользил по ней вниз, что рисковал даже стать торчком на темя и проломить себе череп, а однажды так сильно ожег руки о канат, что пришлось пролежать в лазарете трое суток.
Турчанинов часто хвалил Васю, не подозревая в душе его никакого страха.
— Молодец, Головнин! — как-то сказал он. — Вижу, скоро научишься и под бриг нырять.
— А разве это может кто-нибудь сделать? — спросил с недоверием Вася.
— А вот посмотрим поначалу, — ответил Турчанинов. — А ну, кто может нырнуть под бриг? — обратился он к кадетам.
— Я могу, — вызвался Чекин. — Только для того, Иван Семенович, нужен другой харч. А с нашим обедом, сами понимаете...
— А чем плохи наши обеды?
— Я их не хаю... Однако для подводного плавания маловаты.
— Ладно, получишь сегодня двойную порцию котлет с кашей. Твоя цена известна.
Чекин тотчас же начал раздеваться и, став на правый борт и сложив над головой руки, бросился в море, на несколько мгновений исчезнув в воде. Вскоре, отфыркиваясь и мотая головой, он снова показался на поверхности ее, уже по ту сторону брига.
Вася, не колеблясь, стал на место Чекина и тоже бросился в море. Огребаясь, он ушел вглубь, под корабль. Два раза поднимался он наверх, остро ощущая прикосновение поверхности корабельного киля, покрытого мелкими ракушками и травой, и вновь уходил в глубину, пока, наконец, голова его не показалась над водой уже по другую сторону корабля, у левого борта.
Он достиг желаемого, а все же страх еще оставался в его душе. И однажды чуть не стоил ему жизни.
Как-то утром, когда палуба была уже убрана, вымыта и давно уже шли упражнения, Турчанинов сказал:
— Что ж, спускаться с марса или салинга по веревке каждый кронштадтский житель может. А вот пройти по канату с грот - на фок-мачту — то наука матросская. Ну, кто первый? — спросил он, обводя глазами кадетов.
Но на этот раз даже Чекин молчал, не вспоминая ни о харчах, ни о добавках.
Мачты поднимались над палубой высоко в бледное небо, и канат между ними был натянут туго.
— Страшновато, — сказал Чекин. — Если б что постелить внизу...
— Постелить... — протянул Турчанинов с насмешкой. — Да ты кто, сбитеньщица или моряк русского военного флота? Разве для тебя может быть невозможное?
— Никак нет, не может.
— Ну, так делай!
Чекин не надолго задумался, и в ту же минуту Дыбин, стоявший в группе гардемаринов, обратился к корпусному офицеру:
— Разрешите мне, Иван Семенович, попробовать. Давно уж не ходил, с прошлого плавания.
— Пробуй!
Дыбин снял сапоги и легкими, гибкими движениями, которые, казалось, не стоили ему никакого труда, взобрался на рею. Там, став босой ногой на тугой канат, он, словно ласточка, скользнул в воздухе и уже был на фок-мачте.
Чекин полез за ним.
Несмотря на грузность и неуклюжесть его фигуры, он без большого напряжения проделал то же самое, что и его друг.
Наконец настал черед Васи.
Он легко взобрался наверх. Босые ноги его чуть скользили по гладкому дереву реи. Он твердо стал ногой на канат, опробовав его тугость. Легкий ветерок ласково обнял Васю за плечи и побежал дальше, со слабым шумом пробираясь меж снастей. Вася взглянул вниз, на палубу, на товарищей, смотревших на него, на море, колебавшееся вместе с палубой, и где-то глубоко, на дне его души, на короткий миг ожило, казалось, забытое чувство страха.
Но он поборол это чувство и пошел по канату, раскинув для равновесия руки, съедаемый взглядами десятков глаз, устремленными на него снизу.
Наступила тишина, в которой слышно было, как где-то слегка поскрипывает снасть. Вася был уже близко от фок-мачты, как вдруг тело его качнулось и нога соскользнула с каната. Он изогнулся мгновенно и рукою коснулся веревки. Не то общий крик, не то стон огласил палубу. Стоявшие внизу кадеты рванулись со своих мест, чтобы принять падающего товарища на вытянутые руки.
Но неожиданно для самого себя Вася не упал. Он повис на канате, ухватившись за него одной рукой.
Тело его слегка покачивалось то влево, то вправо. Казалось, что он выбирает место, куда прыгнуть, и кадеты торопливо растянули под ним парус, а Турчанинов крикнул:
— Отпусти канат, Головнин! Прыгай в парус!
Но Вася не мог разжать руку, охваченную спазмой. Это было невольное движение мускулов, спасительный инстинкт.
— Подвести беседку! Живо! — скомандовал Турчанинов.
Матросы подкатили площадку на высоких стойках, употребляемую при подвязке снастей, и стали снимать Васю. Но даже и теперь они не могли оторвать его от каната — так крепко была сжата его рука. Вася был бледен, глаза закрыты. Он был в полуобморочном состоянии.
Доктор приказал растереть ему руку спиртом. Тогда она разжалась, и Васю спустили вниз.
— Ну как, страшно было? — спросил его Турчанинов.— Еще попробуешь?
— Отчего же! — ответил Вася. — Если руки сами цепляются за ванты так, что их не разжать, так чего же бояться?
Через несколько дней Вася снова полез на мачту. Он хотел убить чувство страха, таившееся в его сердце. Он снова ступил на канат и, не глядя больше вниз, прошел по нему от грота до фока, как Дыбин.
Но страх не совсем исчез и на этот раз. Он исчез гораздо позже, в конце плавания, когда «Феникс» уже возвращался в Кронштадт.
Бриг шел по Финскому заливу в виду берега, лавируя против изменчивого восточного ветра, который то начинал дуть ровно и сильно, наполняя паруса, то ослабевал, то налетал шквальными порывами.
Турчанинов, считая такую погоду самой подходящей для практики, с утра держал кадетов на работе с парусами. Они то брали рифы, то усиливали парусную оснастку, то убирали одни и ставили другие паруса. При этом роль вахтенного офицера по очереди исполняли кадеты.
К вечеру на востоке показалось темное облачко. Через полчаса это облачко обратилось в черную тучу, охватившую полнеба, в которой огненными зигзагами полыхали молнии, и все нарастающие раскаты грома наполняли воздух грохотом, гасившим все остальные звуки и даже самый шум моря.
Наступила темнота, раздираемая молниями такой яркости, что мгновениями на море делалось светло, как днем. На минуту ветер стих, затем сразу перешел в шторм, разводя волнение, срывая верхушки воля, неся над морем тучи водяных брызг.
И вдруг потоки воды, просвечиваемые молниями, обрушились на корабль.
Паруса рвало в клочья. Палуба дрожала под ногами от напряжения снастей. Бриг валяло с борта на борт. И голос грома был так силен, что заглушал слова команды.
Свисток боцмана ворвался в этот хаос звуков.
— Все наверх! Брать рифы!
Почти в полной темноте, в потоках воды, оглушаемые громом и ослепляемые молнией, матросы лезли по вантам, впиваясь руками и ногами в реи и снасти, чтобы не сорваться.
Кадеты не отставали от них. Вася работал в самых опасных местах. В первый раз увидел он столь разгневанное лицо моря, грозное даже для неробких сердец. Но на этот раз ему уже не было страшно. Он спокойно смотрел на это лицо, и оно даже казалось ему прекрасным, еще более прекрасным, чем в штиль. Исчезла всякая мысль о себе. Он, как матрос, думал только о порученном ему деле, он видел только обрывки снастей, улетавшие за ветром, которые надо было поймать и прикрепить к своему месту. Была ли это радость победы или радость сродства, но только казалось ему, что сейчас будто в первый раз встречается он с морем, и он назвал его другом, и море назвало его другом.
Он работал на рее. Одной рукой держась за снасть, а другой убирая мокрый парус, он раскачивался вместе с реей, которая, словно взбесившаяся лошадь, старалась сбросить его с себя. Под ногами у него метались огромные волны, и брызги их обдавали его с ног до головы.
Но все же он чувствовал себя победителем. И даже смог поддержать Дыбина, работавшего рядом с ним, когда тот оскользнулся на рее.
После этого Вася сразу почувствовал себя старше на несколько лет.
Он похудел, но все его тело стало плотнее, он вытянулся, глаза его немного ввалились, но силы прибыло. В руках его появилась обезьянья цепкость, глазомер никогда не обманывал его, и рискованные движения во время работы над палубой делались с каждым днем уверенней и смелей.