Страница 8 из 26
Ад как руины[68]
Отверстия, или врата, ведущие к адам, находящимся под равнинами и долинами, на вид различны: некоторые подобны тем, которые находятся под горами, холмами и скалами; другие подобны пещерам или норам; третьи подобны пропастям и пучинам; иные похожи на болота, а некоторые – на озера стоячей воды. Когда они открываются, оттуда изрыгается как бы огонь с дымом, как это бывает на пожаре, или как бы пламя без дыма, или как бы сажа, вылетающая из раскаленного горна, или как бы туман или темная туча. Я узнал, что адские духи не видят и не чувствуют этого огня, дыма и пр., потому что среди всего этого они как бы в своей атмосфере и, следовательно, в удовольствии своей жизни.
По образу и подобию
Если бы быки, лошади и львы имели руки и могли бы ими рисовать и ваять, подобно людям, то лошади изображали бы богов похожими на лошадей, быки же похожими на быков, каждые по-своему.
Изнанка дней
Когда человек сбрасывает эфирное тело, он проживает свою жизнь в обратном порядке. Он переживает заново все, что испытал, но по-иному.
Предположим, что человек умирает в семьдесят лет, проживает все свои годы до сорока, когда он дал кому-то пощечину; он чувствует боль, от которой страдал тот, другой. В тридцать лет он увел жену у друга; дойдя до этого этапа, он чувствует себя на месте покинутого мужа.
Траектория рубина
Дантов топографический штрих, оригинальность которого более всего восхвалялась, заключался в том, что поэт вообразил престол славы, земной Иерусалим, находящимся в самом центре северного полушария нашей планеты. Точно такое же представление существовало в исламе с VII века христианской веры, то есть со времен самого Магомета. Согласно хадису,[69] приписываемому Каабу Алабару, «Рай находится на седьмом небе, напротив Иерусалима и Храмовой горы; если бы из Рая упал рубин, он попал бы точно на гору; а если бы рубин пробил гору, то попал бы в середину Ада».
Расположение небес и ада
Чтобы представить себе ад и небеса, следует помыслить не два состояния или места, взаимоисключающие друг друга, а единый духовный мир, который является адом или небесами, судя по состоянию души. Поскольку невероятно, чтобы кто-нибудь заслуживал бесконечного блаженства или бесконечной муки, для всех найдутся переживания, которые можно будет назвать адом, и другие, которые можно будет назвать небесами.
Сферическое будущее
В день Страшного Суда врата неба откроются перед Божьими избранниками. И они туда вкатятся, ибо воскреснут в самой совершенной из форм: сферической. Так возвестил нам Ориген.
Средоточие ада
Иуда. Он находится там, в средоточии Преисподней, в точке, которая также является краеугольным камнем любого жилища. Над палисадом, в который он заключен, высится таинственное здание, весьма обширное и по видимости хаотическое строение: никто не знает, где оно начинается и каких пределов достигает, но в иные из его помещений мы проникаем, мимо некоторых его стен проходим еще до смерти, на этой Земле, не догадываясь об этом; возможно, что-то чувствуя, ибо здесь начинается царство, в которое можно проникнуть единым мановением руки; мы узнаем эти помещения, эти стены, несмотря на их естественный, близкий человеку вид, по особому биению, сухому и лихорадочному, которое мы замечаем со смущающей душу ясностью, едва коснувшись их; говорят, это в средоточии ада бьется сердце осужденного, и биения эти заметнее во внешних пределах здания, чем на той самой груди, из которой они исходят и которая кажется неподвижной; но только один дотрагивался до этой груди.
Свидетель
О рае ничего не могу сказать, потому что я там не был.
Крах обеих вечностей
Я повстречал путника, возвращающегося из Аида, где он беседовал с Танталом[70] и другими тенями. Все они соглашались в том, что в течение первых шести месяцев, может быть, года, наказание очень тяготило их; но потом показалось не труднее, чем лущить горох жарким летним вечером. Они понемногу обнаружили (без сомнения, позже, чем это стало ясно окружающим), что уже не так живо осознают тяжесть своей работы и думают о другом. А с того момента, как труд их стал чисто механическим, посторонние мысли с невероятной быстротой заполонили ум, и вскоре преступники забыли, что терпят наказание.
Нередко Танталу перепадало кое-что: вода скапливалась на волосках тела, и он ее собирал в ладонь, а при сильном ветре доставал порядочно яблок. Может быть, ему и хотелось больше, но он и так получал достаточно, чтобы поддерживать себя в хорошей форме. Страдания его – ничто по сравнению с муками нуждающегося наследника, чей отец или какой другой родич каждую зиму подхватывает жестокий бронхит, но неизменно выздоравливает и проживает до девяноста одного года; наследник же, изнуренный долгим ожиданием, уходит в мир иной через месяц после его кончины.
Сизиф в жизни не испытывал наслаждения, подобного тому, какое охватывало его при виде камня, прыгающего вниз по склону; а отпускал он его, улучив момент, когда какая-нибудь неосторожная тень прогуливалась по долине. Столько разнообразных развлечений доставлял ему этот труд, что само действие превратилось уже в условный рефлекс (так, кажется, ученые называют действия, совершаемые без участия мысли). Это был старый джентльмен, напыщенный, угрюмый и крайне раздражительный: ему все время казалось, что другие тени смеются над ним или стараются ему навредить. Двоих он ненавидел столь яростно, что один вид их доставлял ему большее мучение, чем кара богов. Первой из этих теней был Архимед, который провел серию экспериментов по механике и задумал проект, который позволил бы использовать энергию камня, чтобы осветить Аид электричеством. Второй был Агамемнон, который старался убраться подальше, когда камень катился по склону, однако развлекался от души, вышучивая Сизифа, когда это не представляло опасности. Многие другие тени ежедневно собирались в час падения камня, чтобы позабавиться вволю и побиться об заклад насчет того, далеко ли он сегодня прокатится.
Что до Тития,[71] то какая разница – птицей больше, птицей меньше – для тела, покрывающего десять акров? Коршуны даже благотворно влияли на его печень – иначе к ней приливала бы кровь.
Сэр Исаак Ньютон живо интересовался гидрометрическими и барометрическими процессами, происходящими в бочках Данаид.[72]
– Так или иначе, – поведала одна из них моему информанту, – если нас в самом деле наказывают, никому не передавайте наш разговор, чтобы нас не перевели на другую работу. Сами понимаете: надо что-то делать, эту работу мы освоили и не хотим себя изнурять, обучаясь новым вещам. Может быть, вы и правы, но если нам не приходится этим зарабатывать себе на жизнь, какая разница, наполняются бочки или нет?
Мой путник доставил сходные известия и о вечном блаженстве олимпийцев. Геркулес обнаружил, что Геба[73] – круглая дура, но так и не смог стряхнуть ее со своих вечных колен. Он душу бы продал, лишь бы найти второго Эгисфа.
Так что Юпитер, видя все это, крепко призадумался.
– Кажется, – изрек он, – что и Олимп, и Аид терпят крах.
Тогда он созвал богов на совет, и они обсудили проблему во всех деталях. В конце концов Юпитер отрекся от власти, боги спустились с Олимпа и объявили себя смертными. Многие годы наслаждались они беззаботной цыганской жизнью, образовав труппу бродячих музыкантов и кочуя по французским и бельгийским ярмаркам; затем умерли самым обычным образом, открыв наконец, что совершенно неважно, высокое или низкое ты занимаешь положение; что счастье и горе не абсолютны, а зависят от направления, в котором ты движешься, и состоят именно в продвижении к лучшему или худшему; а наслаждение, как и боль, как и все, что может развиваться, лишь на какой-то миг удерживается в состоянии совершенства.
69
Хадис – собрание разъяснений Мухаммеда и его ближайших последователей относительно текста Корана или правил поведения для мусульман.
70
Тантал – в греческой мифологии царь одной из областей Фригии (Малая Азия), за оскорбления богов обреченный на вечные муки голода и жажды ваду.
71
Титий – в греческой мифологии великан, сын Зевса, обреченный на вечные мучения в подземном царстве.
72
Данаиды – в греческой мифологии пятьдесят дочерей Даная, царя Аргоса, за убийство своих мужей осужденные вечно наполнять водой бездонные бочки.
73
Геба – в греческой мифологии богиня юности, дочь Зевса и Геры.