Страница 1 из 61
МИХАИЛ ВОРОНЕЦКИЙ
МГНОВЕНЬЕ ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
Повесть о Феликсе Коне
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Самое яркое воспоминание о детстве связано с приездом дяди. Это было уже после смерти отца, в последний год перед поступлением в гимназию. Пасху Феликс с матерью встречали у деда с бабушкой. Вечером в квартире раздался резкий и сразу же оборвавшийся стук в дверь. Когда дверь открыли, из промозглой мглы в ярко освещенную комнату шагнул высокий человек сред них лет, облепленный мокрым снегом. Вот он снял мохнатую шапку, шерсть с которой свисала влажными сосульками на лоб, закрывала глаза, и Феликс перевел взгляд с лица ночного гостя на один из семейных портретов, висевших но степам. «Дядя Изидор!» — радостно ударило в голову, и тут же другая, пугающая мысль: «Да ведь он убит».
Дядя Изидор, «убитый» в сражении под Сандомиром за год до рождения Феликса, никогда не приходил к нему даже во сне, хотя все это время, с самого марта 18(53 года, не было ни одного дня, чтобы Изидора Гейльперна не вспомнили в доме Конов. Все ужасно гордились тем, что во время последнего восстания поляков против России в 1863 году Изидор воевал адъютантом генерала Мариана Лянгевича, которого повстанцы 27 февраля 1863 года объявили диктатором всех губерний Польши, Литвы и Западной Белоруссии, взявшихся за оружие.
И вдруг вот он — наяву, живой и невредимый, только сильно постаревший, если сравнивать с портретом.
Мать, дед, бабушка обнимают дядю Изидора, о чем-то расспрашивают и не дают ему снять тяжелый, набрякший сыростью полушубок.
Потом все сидели за обильно уставленным столом, чинно угощали воскресшего из мертвых ветерана, а сильно недослышавший дедушка в который раз спрашивал:
— Так ты говоришь… генерал Лянгевич разделил своих повстанцев на два отряда из тактических соображений?
— Ну, конечно. Как же могло быть иначе? К нам после первых же удачных боев под Сандомиром собралось столько войска, что трудно было маневрировать. Не забывай, мы были окружены царскими войсками.
— Возможно, возможно. Генерал Лянгевич уроженец Познани, а в Познани дураков, как известно, нет. Но вот что до сих пор непонятно… Почему генерал ушел в Австрию? Почему он, только что объявленный повстанческим диктатором, не остался ни с тем, ни с другим своим отрядом, а перешел границу. Уж не испугался ли он ответственности, оказавшись во главе восстания? Ведь он знал, что австрияки его арестуют.
Изидор вяло защищал своего генерала, при котором когда-то состоял адъютантом:
— Ромуальд Траугутт тоже на первый взгляд поступил странно. Оставил свой отряд в тот момент, когда всюду побеждал, да еще заявил: «Бродить по лесам может и кто-то другой».
— Да, но генерал Траугутт оставил отряд, чтобы пробраться в Варшаву и взять на себя общее руководство восстанием. И, как ты знаешь, в течение полугода успешно его возглавлял. А Мариан Лянгевич, согласись, поступил загадочно.
— Нас всех, отец, рассудит история, — сказал Изидор. — Но генерал Лянгевич не был трусом. Его храбрость отмечал сам Гарибальди, под началом которого он сражался за свободу Италии. И это же говорю вам я, Изидор Гейльперн, его адъютант.
Утро в семье встречали печалью. Изидор, младший брат Паулины Кон, которого в Польше ожидала виселица, должен был покинуть родной кров. И хотя никто не говорил, но все понимали, что видят его последний раз. Дедушка еще храбрился и даже пробовал было снова затеять спор о генерале Лянгевиче. И хотя из этого ничего не вышло, но все-таки видимость какого-то делового разговора была соблюдена. А вот бабушка, как видел Феликс, совсем потеряла себя: глядела на сына, не утирая слез, и никак не могла сказать что-нибудь утешительное на прощание.
— Паулина! — сказала дочери старуха, — пошли Феликса — пусть осмотрит улицу… Нет ли там чего-нибудь подозрительного…
Феликсу дважды говорить не надо: что может быть интереснее поручения «осмотреть улицу»? А через пять минут влетел в комнату и возбужденно объявил:
— Дядя Изидор, а тебя на улице уже поджидают.
— Кто? — разом спросили мать и бабушка, у которой мигом пропали слезы.
— Сыщик.
— Какой сыщик? Что ты говоришь? — бабушка кинулась к окну. — Это же разносчик стоит у ворот…
— Бабушка, я всех разносчиков в Варшаве знаю в лицо, — перебивая старушку, воскликнул Феликс. — Да ты посмотри хорошенько — бывают такие разносчики? Разносчик кричит во всю глотку, свой товар нахваливает, а этот стоит как истукан. А почему? Ага, не знаешь! А я знаю — боится, как бы дядю Изидора не упустить. А почему у него левая рука в кармане? Знаешь? Нет. А я знаю — за свисток держится, чтобы полицейских звать…
— Да-а, — проговорил дядя Изидор, — племянник прав. — И с тоской оглядев двор, обнесенный вместе с садом высокой каменной стеной, вздохнул. — Придется, видно, пристрелить этого типа. Сразу, конечно, сбежится вся полицейская свора, но иного выхода нет.
— А можно сделать по-другому, — сказал Феликс. — Вот пойду сейчас и устрою этому сыщику скандал. Прохожие будут на моей стороне. Здесь прохожие всегда на стороне тех, кто дерется с полицейскими и сыщиками. А вы, дядя Изидор, тем временем ныряйте мимо…
Так как иного выхода действительно не было, ухватились за план Феликса. И он побежал на улицу. Из всех окон квартиры следили за ним родственники. Феликс крутился около разносчика, ждал удобного момента. Вот идут четверо молодых людей, по виду — рабочие. О чем-то весело беседуют. Феликс кинулся к ним и громко закричал:
— Посмотрите на сыщика! Посмотрите на сыщика! Вот он, переоделся разносчиком и думает, что никто его не узнает!
Парни остановились, подозрительно оглядывая мнимого разносчика. А тот, ухватив Феликса за волосы, трепал его голову из стороны в сторону и приговаривал:
— Какой я тебе сыщик?! За оскорбление я тебе все волосы выдеру!
— Дяденьки! У него свисток в кармане! — крикнул Феликс и, изображая гримасами боль, притворно заплакал…
Парни попытались отнять мальчишку, но разъяренный «разносчик» не выпускал его из рук. Вокруг мигом собралась толпа. Кого-то куда-то тащили, кто-то пробирался к плачущему мальчишке, а все вместе изо всех сил, типично по-варшавски, кричали на польском, русском и еврейском языках… Больше всех доставалось бедному сыщику, которого били по голове его же лотком…
Что было дальше, Феликс не помнит. Заметив, как дядя Изидор, одетый мазовецким крестьянином, проскользнул мимо гудящей толпы, Феликс вырвался и метнулся за угол…
Первые годы учебы в гимназии запечатлелись многими событиями. Одни из этих событий вспоминались весело, другие на всю жизнь оставили в душе горький осадок.
В Варшаве в семидесятых годах прошлого столетия было шесть гимназий. В первой учились дети русских чиновников; в четвертой — отпрыски мелкопоместных шляхтичей; в шестую принимались только наследники магнатских родов; вторая, третья и пятая предназначались для детей из остальных сословий. Феликс учился во второй классической.
В числе особо нелюбимых учителей был некто фон Дуйсбург, фанатически приверженный к немецкой патриотической поэзии. Однажды, заставляя учеников выучить стихотворение, он сказал:
— В этих чудесных стихах рассказывается о том, как немецкие рыцари разгромили армию поляков…
— Может быть, это случилось при Грюнвальде? — не сдержался Феликс.
«Шваб», как именовали про себя ученики фон Дуйсбурга, услышав название местечка, при котором соединенные польско-литовские и русские войска под руководством польского короля Ягелло наголову разгромили немецких рыцарей, побагровел:
— Вы безнравственный юноша! Я вас оставляю на два часа после уроков в наказание!..
Из времени учебы в старших классах в памяти навсегда осталась трагическая гибель однокурсника Феликса Игнация Нейфельдта.