Вэкэт и Агнес

— Родственник к нам пришел! — крикнул из сеней Вуквун. Открылась дверь в комнату, и Вэкэт увидел женщину с длинными седыми прядями. Лицо ее было в синих линиях татуировки. В руках она держала маленький кроильный ножик.

— Пришел наконец к нам, Вэкэт! — запричитала она. — Проходи в комнату. Сейчас чай будем пить, вареное китовое мясо отведаешь.

Женщина разговаривала как-то странно, чуть шепелявила, растягивала слова.

Пока жена Вуквуна накрывала на стол в небольшой чистенькой кухне, Вэкэт заглянул в комнату, заметил две аккуратно застеленные кровати и большой радиоприемник с горящим зеленым глазом. Из приемника доносилась приглушенная музыка.

Вуквун заставил Вэкэта умыться, подал ему чистое полотенце и только после этого повел в комнату.

— Мой дом! — сказал Вуквун, обводя руками комнату. — Здесь я и живу. И этот дом для тебя такой же родной и собственный, как и для меня.

Вэкэту нравилось, что Вуквун разговаривает с ним, как со взрослым. Дядя подошел к приемнику и принялся искать магаданскую станцию.

— Наша речь! — с гордостью произнес Вуквун, будто Вэкэт никогда не слышал чукотской речи по радио.

Вуквун обстоятельно расспросил о здоровье каждого тундрового жителя, о его делах; словом, исполнил тот ритуал, который вел начало еще с тех далеких времен, когда не было ни радио, ни почты, а человек хотел все знать, то есть, говоря по-современному, получать информацию.

— Почему она так разговаривает? — с детской непосредственностью спросил Вэкэт о жене дяди.

— Потому что она эскимоска, айваналин. Сип родом из эскимосского селения Наукан, которое лежит на берегу Ирвытгыра. Я ее там взял.

С того дня Вэкэт стал частым гостем в домике дяди и его жены Сип. Вуквун даже обратился было с заявлением в районо, чтобы ему позволили взять мальчика из интерната. Но ему отказали: "Вместо того чтобы бороться за полный охват детей местного населения интернатами, детскими яслями и другими воспитательными учреждениями, коммунист Вуквун идет на поводу у тех, кто держит детей дома, под опекой отсталых родителей".

У бездетных супругов было столько накоплен ной, не растраченной, долгими годами нежности, что Вэкэт чувствовал себя в этом гостеприимном доме не только желанным гостем, но и полновластным хозяином, и дядя искренне горевал, когда Вэкэт закончил семилетку и отправился завершать среднее образование в районный центр.

3

Просыпаясь, Вэкэт первым делом прислушивался к наружному шуму. Тишина за тонкой тканью палатки указывала, что надо отправляться дальше. Если же шумел ветер и снег бился о матерчатые стены, можно было не торопиться и даже самое незначительное дело растянуть на долгое время: ибо нет ничего хуже в пургу, чем пустые, ничем не заполненные часы, которые тянутся и тянутся, причиняя порой даже физическую боль.

Вэкэт набил снегом чайник, чуть отойдя в наветренную сторону, чтобы собачьи шерстинки не попали в воду. От большого кымгыта [Кымгыт — свернутый и сшитый рулет из моржового мяса. ] отрезал несколько больших ломтей копальхена и принялся сосредоточенно жевать, с улыбкой вспоминая, каким пугалом был копальхен для первых русских, которые не только не могли его есть, но даже не выносили его вида. А между тем это универсальная еда и для собак, и для человека. Она признана таким авторитетом, как Руал Амундсен. Плотного завтрака из копальхена вполне достаточно, чтобы дать человеку сил на целый день при езде на нарте во время долгого морозного пути.

Собак перед отправкой кормить не полагалось, и Вэкэт поел в одиночестве, завершив завтрак полным чайником кофе со сгущенным молоком.

Вновь потянулся однообразный вид — справа торосистый, уходящий в бесконечность морской простор, слева — скалистый берег, серо-черный, с яркими полосами застрявшего в расщелинах снега и с тускло отсвечивающими льдистыми подтеками.

Заря разгоралась. Сегодня покажется солнце. Горизонт чист, и можно увидеть первый восход. У чукчей не было поклонения перед солнцем. Тиркытир [Тиркытир — солнце. ] не отождествлялся у них с богом, как Ра у древних египтян, и жертвы приносились морским и иным богам, которые снабжали человека едой и другими вещами, необходимыми для жизни и продолжения рода. А солнце здесь не играло такой роли, как в долине Нила.

Учителем истории в интернате был Марков, человек, строго говоря, не очень образованный, однако прочно выучивший текст учебника. У его учеников существовала игра — поймать учителя на каком-нибудь отступлении от текста. Но Марков соблюдал даже знаки препинания, делая короткие паузы на месте запятых и более длительные на тех местах, где стояли точки. А параграфы служили ему для того, чтобы пройтись между парт и строго посмотреть, не занимается ли кто посторонним делом. История древнего мира сменилась средними веками, и где-то на смутной поре инквизиции Марков перешел работать в заготовительную контору, уступив место Олегу Михайловичу Гремячеву, который, в противоположность Маркову, не только говорил об истории своими словами, а еще и приохочивал учеников к чтению исторических книг. Усилиями обоих преподавателей у Вэкэта история человечества сложилась приблизительно по такой схеме: нескончаемая смена властителей, перемежающаяся народными восстаниями. Создалось впечатление, что древние люди заботились только о том, чтобы указать свое место во времени, не уступить места в историческом процессе. И Марков, и Гремячев требовали знания хронологии, и Вэкэт, не любивший цифр, не полюбил истории, хотя отдельные личности его очень интересовали…

Пожалуй, наибольшее любопытство вызвали у него знаменитые путешественники. Не те, которые исследовали Центральную Африку или Америку, а те, кто ходил вот здесь, по этим же горам и холмам, по тому же Ледовитому побережью, где жил Вэкэт. Это были удивительные люди. Их рассказы, напечатанные потом в книгах, вызывали большой интерес даже у тех, кто не испытывал особого влечения к дальним странствиям. Долгая полярная ночь, северное сияние — все это необычным отблеском ложилось на облик полярных исследователей. Даже их портреты, напечатанные в книгах, отличались какими-то особенностями. В районном центре Вэкэт вплотную столкнулся с ними, с героями-полярниками, которые работали на полярной станции чуть поодаль от поселка. Они имели дело с диковинными приборами, отправляли в небесную синь шары-пилоты, продукты им привозил пароход, а для шести человек особо готовила повариха. Они изредка приходили в поселковый клуб (у них было свое кино), все в коже, бородатые, вместо папирос курили трубки Вэкэт относился к ним с особым трепетом, и это чувство окончательно не прошло даже тогда, когда он, по зрелом размышлении, убедился, что они, в сущности, ничем не отличаются от остальных жителей Севера. А кто удивится тому, что Вэкэт тонул в ледяной воде, когда дядя Вуквун учил его охотиться на морского зверя и находить твердые тропы в движущемся морском льду? Кто удивится большому черному пятну на ноге, которое оставили зубы белого медведя, когда парень сделал неудачный выстрел и попал не в сердце, а в лапу медведице? Грустное дело, конечно, когда подвиг никому не виден, куда веселее, когда со всех сторон глядят и ждут его…

Теперь Вэкэт работает в системе Главсевморпути и пользуется всеми льготами настоящего полярника. Ему даже предлагали вступить в жилищный кооператив, созданный в южном городе.

Край неба уже не пылал. Заря погасла, уступив место чистому, светлому небу, с ясно очерченной линией горизонта: вот-вот должно выглянуть солнце.

Вэкэт притормозил нарту. Остановки в это время не полагалось, поэтому вожак укоризненно оглянулся.

— Смотри, Лелю, сейчас взойдет солнце — конец полярной ночи! — успокоил его каюр.

И как ни старался Вэкэт поймать самый первый луч, самый свежий свет, но как-то сразу показалась большая часть солнечного диска, и весь окружающий простор залило розовым светом. Диск был слегка приплюснут. Вэкэт ждал душевного волнения, песни в груди, но ничего этого не было, лишь сожаление о том, что не удалось поймать чудо. Быть может, самым трогательным в этом восходе солнца было то, что заблестел отполированный сухим снегом металлический наконечник остола.