Страница 34 из 35
— “Отче наш” знаешь? [И я тоже знаю:[99] ] — … “и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим”!.. Приходи за сахаром, спичками до “Спожин”! А вот возьми бабе… Тут кусок ситца с прошлого года; может что придумает. Она у тебя умная, работящая. Бог работящих любит!..
И мужик уходил, благословляя доброго купца.
— Петрович! — говорит он, подходя. — После заутрени… непременно, чтоб похристосовались, а на это, — указал он на сорочку, — внимания не обращайте! Дурачки ведь, замарали. Что с них спросить? Дай Бог им прощения. В такой день, подумать, в Святую Пятницу, вместе с Господом Иисусом преставиться сподобился!
Перекрестился он:
— Честь-то какая, Боже! — И, вздохнув, добавил:
— Да неужто, Господи, за мои сиротские леденцы… Да и что в них, и мало давал, знал бы, вдвойне бы отпускал!.. Дело торговое, все считаешь, чтоб не просчитаться, а то и леденцов не будет… — Он кашлянул и сказал: — А за врагов моих молюсь: как бы не они, и на Страстной не ушел бы к Господу!.. Благодарен им!
И сказавши, отошел вбок.
Лица у людей светились голубым светом, а у Богацкого — прямо сияло.
И уже трое Шевчуков, братьев-богатырей, на его месте. Убили их на первой войне. Идут они, шагают в ногу, дошли до меня, разом честь отдали, и на груди у них огненными буквами написано: “Больши сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!”
Идут они,[100] и кровь с них течет, а где капля пала, [там] красным, синим, белым огоньком светится, Русским цветом горит.
Встал я перед ними во фронт, как перед генералами. Такие — душу потрясают!
А рядом — уже Парфен с Ольгой, оба матросами убиты.
— Шевчуки, Юра, целый день втроем за пулеметом в Галиче отступавшую дивизию защищали. Пали все трое на месте! Великий Князь над их гробами плакал, Георгиевские кресты четырех степеней положил, и в офицера произвел посмертно! — говорит Парфен.
— В деревню с музыкой привезли. Государь наш святой три тысячи рублей родителям дал, а над их хатой приказал Русский Флаг поднять! Так и был флаг, пока большевики не сорвали.
— А что с вами вышло? — спрашиваю.
— С нами — ничего. Матросы хотели Ольгу понасильничать, я вступился, нас и убили.
— Да ведь ты тоже душу положил, милый брат мой! — вскричал я.
— А на что душа-то, коли жизнь жить поганую? Там мы всегда вместе! Любились и будем любиться! — ответил он, улыбаясь, помахал рукой и исчез в толпе.
А передо мной кучка донских казаков-хуторян, с чубами, вырывающимися из-под фуражек, смеются, сверкают белыми зубами.
— Петрович! А до “Чиги Донской”[101] признаетесь?[102] Самая что ни на есть “Чига”!
Боже, все знакомые, милые лица, друзья-приятели. У одного сабельный удар через лицо, у другого — живот, грудь кровавится, а все — веселы, смешливы, довольны:
— За казачество постояли, за Русь Матушку! А потом — за Русь да за казачество, и еще раз за Русь! Командир прямо сказал, взяв в руку мешок:
— С Дону выдачи нет! А кто набунтует, того в куль да в воду!
— Так, значит, целой сотней Царство Небесное и получили…
А вот Беседин, богатый мужик, с женой и дочкой. У всех раны, на груди, на спине, но у всех — свет на лицах.
— Петрович! — зовет он. — Сподобил Бог… всех… в Великую Субботу!.. — Он перекрестился…
Вижу всех мертвых, друзей, знакомых односельчан, соседей. Все они густой толпой идут к церкви, где все еще мало света.
Вдруг — движение. Выходят с хоругвями, иконами, пением:
Воскресение Твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небеси,
И нас на земли сподоби
Чистым сердцем Тебе славити!..
Ликующий, пасхальный, красный трезвон покрывает голоса хора! Крестный ход идет трижды вокруг храма, мимо разложенных на траве куличей, крашенок, на белых скатерках, с зажженными свечами, воткнутыми в землю.
— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! — возглашает священник в белых ризах. То — мой милый папа!
И вдруг врата храма с грохотом падают, и оттуда выбегает темная толпа вопящих и беснующихся врагов Христовых. Они бегут, колотя друг друга, и исчезают во тьме. Среди них вижу двух братьев Вовков, заводивших революцию на селе; они бегут, нанося друг другу ножами раны.
— Яко тает воск от лица огня, тако да исчезнут! — возглашает отец.
Исчезают враги Христовы. Во след им несется победная песнь:
— Пасха!.. Христос Избавитель!.. Пасха всечестная!.. Пасха… Христос воскресе из мертвых… Смертию смерть поправ… И сущим во гробех живот даровав!..
— Бум, бум, бум, бум!.. — звенит трезвон.[103] Все начинают, входя в середину церкви, христосоваться.
— Христос Воскресе! — возглашает с амвона отец.
— Воистину Воскресе! — отвечает хором весь храм.
— Христос Воскресе, Юра! — слышу Ксюшин голос. Оборачиваюсь и вижу, что и Настя тут же, а там, рядом с матерью, Варя, милая подружка моя.
И вдруг сама мама передо мной, молодая, красивая:
— Христос Воскресе, сынок! — говорит она и целует меня.
— Воистину Воскресе, мама! — отвечаю я.
— Меня зовут теперь иначе. Я — Россия!
— ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ, РОССИЯ! — восклицаю я со слезами, — КОГДА ЖЕ?
— Когда колючая проволока порвется! — отвечает мать. — А до тех дней — КРЕПИСЬ И МОЛИСЬ БОГУ! — СВЯТИТЕЛЬ НИКОЛАЙ НОВЫЙ СПАСЕТ!..
Брюссель.[104]
Юрий Петрович Миролюбов, автор этих чрезвычайно лиричных и добрых рассказов умер более 30 лет назад. Всю свою сознательную жизнь он посвятил истории прапраславян. 15 лет он переводил загадочные Велесовы дощечки, известные в мировой истории как Велесова книга. Этому произведению приписывают мистические истоки, называют его фальсификацией. Но, судя по всему, кому-то в мире очень не хочется, чтобы у славян, наших предков, история начиналась не с рождества Христова, а многими веками раньше.
Юрий Петрович рано умер и не смог опубликовать свои рукописи. А они были бы интересны многим людям. Он, как и его отец в совершенстве знал траволечение, занимался химией, парфюмерией. Архив его до сих пор лежит в квартире в Аахене, небольшом немецком городке на границе с Бельгией, и Галина Францевна, немка, “маленькая Галя”, вдова русского писателя, журналиста, историка, ученого, сумела за годы, прошедшие после его смерти, на свою скромную пенсию издать почти все книги, выполнить обещание, данное мужу возле смертного одра.
Глядя на эту маленькую, не выше полутора метров ростом, 94-летнюю женщину, невольно проникаешься громадным уважением к ее подвигу. Сумев сохранить наследие мужа, она не смогла сделать единственного — донести его труды до массового русского читателя.
Мне она с большим удовольствием подарила половину изданных трудов и, прочитав “Бабушкин сундук”, рассказы из детства Юрия Петровича, я не смог не восхититься настоящим русским языком, бесконечной любовью к людям, его окружавшим, учившим его добру. Не важно, кто с ним разговаривал, конюх, нянька, домработница, все в нем было настроено на высочайшую духовную волну. Я и без того влюбился в Галину Францевну безоговорочно, хотя общение наше было несколько затруднено. Мой немецкий и ее русский были почти однозначны, но суть разговора мы уловили. Родина должна знать своего сына, пусть это произойдет в Старом Осколе, пусть наши читатели станут первооткрывателями большого, совсем неизвестного нам русского писателя и ученого, вынужденного жить и умереть вдали от Родины Юрия Петровича Миролюбова.
С. Чернев
Старый Оскол
99
Добавлено по: «Миролюбов Ю.П. Сакральное Руси. Т. II», с. 427.
100
В «Миролюбов Ю.П. Сакральное Руси. Т. II»: “Идут они, руку «дают», ногу…”
101
“Донская Чиг” — казаки. (“Чига м. донск. бранное прозвище казаков верховых станиц; астрх. астраханские казаки (от имени разбойника Чиги?). || Чига олон. призывная кличка овец. Чигальник? пск. бойкий наглец. ” — По В.Р.Я.)
102
“Признаваться, признаться, быть признаваему. || — кому в чем, сознаться, открыться, покаяться, рассказать не таясь, виниться.” — По В.Р.Я. Смысл этого выражения, по-видимому, “А "Чигу Донскую" признаёте (т. е. "узнаёте")?”.
103
В «Миролюбов Ю.П. Сакральное Руси. Т. II»: “звенит, гремит трезвон, ликующая медь колоколов.”
104
Этот рассказ, напечатанный мной в журнале «Родные перезвоны» (№ IX, 1952 г.), в совершенстве воспроизводит сновидение, приснившееся мне накануне Пасхи. Содержание его ясно само собой. Деревня, если бы ее не разорили красные, сама говорила бы о своих погибших как о мучениках за Веру. Наконец, и мое сознание не может принять атеистического мира! Или есть Бог и Добро, или Его нет, но тогда и нас нет, а все это какой-то бред, возникший как-то «сам собой», без всякой причины, и живущий сам по себе, своей собственной жизнью… Однако, все дает доказательства, что я живу, а если я живу, то как же мне жить без Бога?