Страница 11 из 88
«Предпринимать что-либо», — еще раз написал он, опустил голову на руки и заснул.
— Форнеллс в одном румбе справа по борту, сэр, — доложил первый лейтенант.
— Очень хорошо, — глухо ответил Джек. Голова у него буквально раскалывалась от боли, он чувствовал печаль, которая так часто следует за боем. — Держаться вблизи. Канонерку наконец очистили?
— Нет, сэр, боюсь, что нет, — сказал Симмонс.
Джек промолчал. У Симмонса вчера был тяжелый день, он вдоволь набил ноги, бегая по ступеням причала Пор-Вандра, и, естественно, сбавил прыть, но даже с учетом этого Джек был несколько удивлен. Перейдя на другой борт, капитан посмотрел на приз: да, его явно еще не очистили. Отрубленная рука, которую в последний раз он видел ярко красной, теперь почернела и сморщилась — на ум приходило сравнение с огромным мертвым пауком. Обри отвернулся, поглядел наверх, где боцман и его люди приводили в порядок такелаж, потом перевел взор на плотника с помощниками, латающих пробоину от ядра, и тем, что, по его мнению, должно было сойти за улыбку, заявил:
— Так, первым делом главное. Не исключено, что вечером нам придется отослать канонерку в Гибралтар. И прежде чем это сделать, я хотел бы ее осмотреть.
Это был первый раз, когда он сделал Симмонсу выговор, пусть даже не прямо, и бедолага воспринял его очень тяжело: он, прихрамывая, семенил за капитаном, а лицо его сделалось таким мрачным, что Джек подумывал уже сказать что-то ободряющее, но тут появился Киллик.
— Кофе готов, сэр, — буркнул он, и Джек поспешил в каюту, слыша ворчание Киллика: «совсем остыл уже… на столе с шести склянок… сколько раз уже ему говорил… стараешься, стараешься, и на тебе, теперь остыл…»
Реплики, казалось, были адресованы часовому у двери, во взгляде которого застыл ужас: он даже представить не мог такого обращения к капитану, что точно отражало ту степень уважения, даже преклонения, которым Джек пользовался на корабле.
На самом деле кофе оказался так горяч, что обжигал небо.
— Превосходный кофе, Киллик, — произнес Джек, осушив первую чашку.
Киллик сердито хмыкнул, и, не оборачиваясь, заявил:
— Полагаю, вы хоть целый котел выдуете, сэр.
Горячий, крепкий, как оживляюще он разливался по жилам! Его усталый, затемненный рассудок пробудился к деятельности. Намазывая свежий хлеб маслом, Джек насвистывал арию из «Фигаро». Да, Киллик законченный мерзавец: ему кажется, что если щедро сдабривать фразы словом «сэр», то остальные слова не имеют значения. Но именно он раздобыл этот кофе, эти яйца, это масло, этот свежий хлеб — и подал их на стол на утро после сражения — а ведь корабль еще на боевом положении и камбуз поврежден ядром с мыса Беар. Джек знал Киллика с первого своего командования, и по мере его продвижения по службе ворчливая независимость Киллика тоже росла. Сейчас его гнев был даже сильнее обычного, поскольку Джек испортил свой третий мундир и потерял одну из перчаток.
— Мундир порван в пяти местах. На предплечье порез от кортика: как я его заштопаю? Пулевые отверстия все с подпалинами — пороховые пятна ничем не выведешь. На бриджи глянуть страшно: везде засохшая кровь! Вы будто в хлеву катались, сэр. Не знаю, что скажет мисс, сэр. Чтоб мне ослепнуть: эполет разрублен. Прямо на куски. Господи, что за жизнь!
Снаружи доносился звук помп, раскатанные рукава и крики «отжимай и собирай, отжимай и собирай», свидетельствовали о том, что работа шла на палубе канонерки. Немного спустя, когда Киллик, с детальным отчетом что сколько стоит, принес мундир, в котором Джек был вчера, мистер Симмонс прислал спросить, может ли капитан принять его.
«Бог мой, — подумал Джек, — неужто я был так груб и строг?»
— Просите его войти. Входите, входите же, мистер Симмонс! Присаживайтесь, угощайтесь кофе!
— Благодарю, сэр, — ответил Симмонс, окидывая капитана испытующим взглядом. –
Какой божественный аромат, столь благодатный для ума! Я осмелился побеспокоить вас, сэр, потому что Гаррон, осматривая каюту на канонерке, нашел это в ящике стола. Я не так силен во французском как вы, сэр, но, проглядев этот документ, пришел к выводу, что вы должны ознакомиться с ним немедленно.
И он передал ему широкую плоскую книгу в обложке из листового свинца.
— Эгей! — вскричал Джек. Глаза его вспыхнули. — Да это пальма галаадская, клянусь Богом! Сигнальная таблица… числовые коды… огни… распознание в тумане… испанские сигналы и сигналы других союзников. Как вы полагаете, что значит ba
— Весьма продвинулись, сэр. Можете осмотреть ее, как только палуба высохнет.
На флоте бытовало суеверие, что мокрая палуба смертельно опасна для старших офицеров, и чем выше ранг, тем сильнее опасность: редкий первый лейтенант решился бы выйти на палубу прежде, чем закончат утреннюю уборку, и ни один коммандер или пост-капитан не сделает этого, пока палубу не промоют, проскребут и протрут. Палубу канонерки в этот момент как раз протирали.
— Подумываю послать ее в Гибралтар под командой молодого Батлера с парой дельных унтер-офицеров и той самой шлюпочной командой. Парень показал себя хорошо — застрелил из пистолета капитана канонерки; и команда тоже — на свой варварский лад. Командование пойдет ему на пользу. Что скажете, мистер Симмонс? — спросил Джек, глядя лейтенанту в глаза.
— Ну, сэр, раз уж вы были так любезны, что спросили моего совета, я порекомендовал бы послать другую команду. Не скажу ничего плохого про этих парней: спокойные, исполнительные, трезвые, никаких нарушений и взысканий, но китайцев мы сняли с вооруженной джонки, идущей без груза — наверняка пират — а малайцев с их проа при тех же обстоятельствах. Сдается мне, что если отправить их, они могут не устоять перед искушением и примутся за старое. Будь у нас доказательства их вины, мы должны были вздернуть их на месте. Уже нок рея оснастили, но капитан Хэммонд — он же судья в своем округе — оказался очень щепетилен насчет отсутствия свидетелей. Ходили слухи, что свидетелей съели.
— Пираты? Так-так… Это многое объясняет. Ну да, конечно… Вы уверены?
— Лично я не сомневаюсь, учитывая обстоятельства, и те замечания, которые у них и по сей день, бывает, прорываются. В тех водах — от Персидского залива до Борнео — каждый второй корабль — пиратский, или может стать таковым при случае. Они там иначе смотрят на вещи, и сказать по правде, мне вовсе не хотелось бы видеть Верзилу Бума или Довольного Джона болтающимися в петле: попав к нам, они зарекомендовали себя превосходно — перестали молиться на картинки и плевать на палубу, и проповеди мистера Кэрью слушают с должным вниманием.
— Ну, это без сомнения, — воскликнул Джек. — Если судья-адвокат флота прикажет мне повесить кого-нибудь из старших матросов, к примеру старшину грот-мачтовых, я скажу ему… скажу, что отказываюсь. Но, как вы говорите, лучше не вводить их во искушение. Я только озвучил одну из возможностей, и пусть лучше канонерка остается с нами. Да, так будет лучше. Так или иначе, командиром будет Батлер, и прошу вас оказать милость, подобрав ему подходящий экипаж.
Канонерка осталась, и с наступлением сумерек баркас с «Лайвли», по пути к берегу, к темной громаде острова, подошел к ее корме. Мистер Батлер, вступив на собственный квартердек, приказал приветствовать капитана голосом, сначала твердым, но сорвавшимся в конце на какой-то странный хрип: страх перед первым командованием вступал в права.
Джек, завернувшись в шлюпочную накидку и держа между колен потайной фонарь, сидел на кормовой банке, терзаемый радостными предчувствиями. Он так давно не видел Стивена Мэтьюрина, и этот временной промежуток казался еще более долгим из-за монотонности блокады. Каким одиноким чувствовал он себя, не слыша его резкого, неприятного голоса! Двести пятьдесят девять человек обитают на нижней палубе в условиях общежития — общежития в крайней его форме — а двести шестидесятый влачет существование отшельника. Разумеется, такова доля капитана, такова служба, и, как прочие лейтенанты, он клал на алтарь все, стремясь достигнуть этого одиночества. Но одно дело признавать факт, и другое — переживать его. Нет утешения в философии. Стивен видел Софи пару недель назад, может, даже меньше, наверняка у него есть послание от нее, возможно, письмо. Джек незаметно просунул руку к медальону, висевшему у него на груди, и погрузился в мечты. Невысокие волны подгоняли баркас к берегу; убаюканный плавным ритмом волн и гребков, он грезил в полусне, на устах его играла улыбка.