Страница 26 из 26
— Судя по тому, как вы яростно отмежевываетесь от его проделок, я делаю простейший вывод: вам тоже досталось, — потирая переносицу, резюмировал Сневар.
— Увы, — ответил я, стараясь казаться веселым или, по крайней мере, не слишком сердитым. — Пока я сидел в засаде в ванной, этот призрак учинил кавардак в моем номере. Похоже, раз уж я тут за инспектора, мне решено было устроить что-то вроде обыска…
— И что, много напакостил? — сочувственно покачал головой Алек.
— Да нет, пошвырял вещи, бумагу по полу раскидал… Еще вот бумажки на дверь приклеивает…
— Да, досадно, — отозвался Сневар. — Раньше его шутки были значительно остроумнее… А вы так и не выяснили, кто это?
Я отрицательно покачал головой.
— Но вы не унывайте, Петер, — продолжал Алик. — Ведь ничего не пропало?
— Нет, — ответил я. — Только вот прибираться самому ужас как неохота, а на общее обсуждение выносить как-то не хочется.
— А вот это, дружище, как раз не проблема! — радостно воскликнул Алек и, жестом усадив меня в кресло, скрылся за дверью.
Он вернулся через пару минут, довольный и румяный, как Санта-Клаус, и, потирая руки, сообщил, что все улажено.
— Женщины, мой друг, — удовлетворенно сообщил он. — Женщины созданы, чтобы делать этот мир уютнее. Поэтому не будем им в этом мешать.
Мы перебрались к камину, и Алек открыл бутылку портвейна.
— Вы можете не беспокоиться, Петер, — заверил он меня, наполняя бокалы. — Кайса не только приберет в вашей комнате, но и, несмотря на очевидный недостаток ума, ничего об этом не расскажет. Потому как просто не видит ничего необычного ни в беспорядке, ни в его ликвидации.
Я был благодарен Сневару за услугу, поэтому честно осушил первый бокал, после чего попытался подняться и уйти. В голове моей вертелся Мозес и его необыкновенная история. Но Алек удержал меня за руку и тихо и печально попросил:
— Останьтесь, Петер. Посидим, выпьем немного. Возьмем небольшую паузу…
— Пожалуй, вы правы, — отозвался я. — То, что мне сейчас нужно, — это хорошая пауза.
Сневар иронически взглянул на меня и снова наполнил бокалы.
— Скажите, Алек, — вдруг, неожиданно для себя самого, спросил я, — а вы могли бы поверить в то, что вся эта история в отеле… с убийствами, пришельцами… роботами… что она действительно произошла?
Сневар непонимающе взглянул на меня, удивленно нахмурив белесые брови.
— Ну вот если представить, что все, что рассказывает этот настоящий Петер Глебски, правда? — попытался объяснить я.
— Пожалуй, не поверил бы. Прежде всего не поверил бы в то, что человек, будь он трижды честен с самим собой, способен написать о себе чистую правду. Поверьте мне, Петер, любой, даже самый искренний человек, описывая собственную персону, всегда постарается преподнести себя другим, в более выгодном свете. Поэтому если этот ваш Глебски якобы совершенно откровенно рассказывает о том, как он, извините, облажался, то из этого можно сделать один простой вывод: на деле он, скорее всего, поступил еще хуже и гаже. В инопланетян, впрочем, я тоже не слишком верю… Да и стоят ли веры пришельцы, если тот, настоящий, Мозес хотя бы немного напоминал нашего? Гадостный старикашка…
Я усмехнулся, соглашаясь. И Сневар задумчиво достал сигареты и закурил.
— Знаете, — добавил он, немного помолчав, — этот отель навевает на меня какую-то лирическую меланхолию. И горы вокруг, и эти снежные пространства. Кажется, если бы я был помоложе, как вы, например, я бы мог здесь быть удивительно счастлив… Чем старше становишься, тем сложнее, дружище, быть счастливым. Но в этом отеле есть что-то такое, что позволяет если не обрести покой, то хотя бы приблизиться к нему. А это уже, в определенном смысле, счастье…
Он мечтательно посмотрел в окно, на сиреневые отроги гор. А я вдруг заметил, что он старше, чем я предполагал. И от этого мне стало как-то неприятно и неуютно, настолько, что я даже закашлялся и отвел взгляд. Мне, по правде сказать, всегда неприятна людская откровенность в том случае, если в ней нет острой необходимости. Есть в ней что-то аморальное, неприличное. Для меня это всегда было чем-то вроде разговоров о болезнях. Они вполне приемлемы, если вы ведете их со своим лечащим врачом, но едва ли интересны человеку случайному, почти постороннему. Я не врач, не судья и не пастор, чтобы уметь выслушивать откровенности. Такая откровенность всегда требует откровенности в ответ. А я совершенно не желал в этот самый момент выворачивать себя наизнанку, отчего почувствовал к Алеку что-то вроде неприязни или досады, но Сневар смотрел в окно и, к счастью, не мог видеть выражения моего лица.
— Не знал, что вы такой неисправимый романтик, Алек!.. — раздалось вдруг у меня за плечом.
Я обернулся и увидел в дверях, как всегда доброжелательного и бесцеремонного, дю Барнстокра, за плечами которого виднелись крупная атлетическая фигура Олафа и взлохмаченная шевелюра Рона. В руках дю Барнстокра сияли три свеженькие нераспечатанные колоды.
— А мы тут с ребятами собирались в минуты отдыха душевного… — Дю Барнстокр помахал в воздухе картами. — Разрешите нашей компании присоединиться к вашей.
— Собственно, я уже соби… — начал было я, но дю Барнстокр продолжал:
— Наш уважаемый господин Андварафорс потребовал новой битвы, а дю Барнстокры никогда не отказываются от реванша. Присоединяйтесь, дружище! — провозгласил он, и компания принялась устраиваться, шумно передвигая кресла и стулья.
Алек изъявил желание присоединиться.
— О, ч… — чуть было не выругался я, когда в одном из повернутых от окна к столу кресел обнаружился дрессировщик.
Старик лежал в кресле, запрокинув голову на спинку и приоткрыв рот. Его сухонькая фигурка, съежившись, почти полностью ушла в большой, плохо скроенный пиджак, жесткий воротник которого теперь впивался старику в щеку.
— Что, очередная шутка Симонэ? — не оборачиваясь в мою сторону, поинтересовался Сневар. — Или это проделки нашего Альпиниста?
— Надеюсь, он жив? — настороженно произнес Олаф, осторожно склоняясь к лицу дрессировщика.
Старик не шевелился и не подавал признаков жизни. В этот момент скрипнула дверь, и в комнату медленно прошествовал Лель. От его длинной, влажной на концах шерсти пахло сигаретным дымом и снегом. Сенбернар неторопливо подошел к креслу и потянул старика за полу пиджака. Дрессировщик захрапел и пошевелился. Лель что есть силы дернул хозяина за рукав.
— Что, уже пора, старина? — не открывая глаз, поинтересовался старик.
— Добрый день, господин Ольгерт, — весело поприветствовал дю Барнстокр, видимо единственный, знавший старика по фамилии.
— Добрый день, Казик, — отозвался господин Ольгерт, открыв глаза и медленно поднеся к ним большие карманные часы. — И всем вам, господа! — добавил он, заметив остальных, пораженно уставившихся на воскресшего дрессировщика. — Собака! — взорвался господин Ольгерт, как только глаза его оказались на достаточном от циферблата часов расстоянии, тут же, видимо, забыв обо всех присутствующих. — Ты должен был разбудить меня десять минут назад!
Лель виновато опустил голову и снова потянул хозяина за рукав.
— И не надо делать вид, что ты все это время будил меня, маленький злодей. Нагулялся где-то, табачищем несет… И если этот наглый юнец снова будет угрожать мне увольнением…
И, не замечая больше никого и ничего, старик Ольгерт поплелся вслед за понурым Лелем и скрылся в дверях.
— Вот это фрукт! — отозвался Алек.
— С перспективами на овощ! — злорадно добавил Рон.
— Я провожу старика, а то он еще спросонок загремит откуда-нибудь, — пробормотал я и выскочил из комнаты.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.