Кровь отверженных

Билли неторопливо сделал свое дело: лениво задрал ногу на росшее возле стены дерево. Территория вокруг дома находилась в собственности клиники. Она была густо засажена. Впрочем, имелись и дорожки. Студенты бегали по ним, когда было не слишком жарко. Сара прочитала сегодня утром газету «Саванна ньюс» и узнала, что редакция советует людям беречься и не выходить на улицу без крайней необходимости.

Сара встряхнула брелок с ключами и отыскала тот из них, что подходил к задней двери. Когда она ее отворила, почувствовала, как по шее и спине потекла струйка пота. Возле двери стояла миска, и Сара налила в нее воду из уличного шланга. Билли тем временем чесал спину, валяясь кверху брюхом на газоне.

В клинике было так же жарко, как и снаружи, потому что доктор Барни – который был хорошим педиатром, но никудышным архитектором – настоял на том, чтобы южный фасад здания облицевали стеклокерамикой, тогда как известно, что этот материал притягивает жару. Сара и представить не могла, что творится сейчас в зале ожидания. У задней стены клиники можно было довести до кипения воду.

У Сары так пересохло во рту, что и речи не было о том, чтобы свистнуть собаку. Она подержала дверь открытой, чтобы Билли смог войти в дом. Он долго пил и наконец вошел. Сара видела, как он остановился посередине коридора, оглянулся по сторонам и, тяжко вздохнув, развалился на полу. Глядя на это ленивое животное, никто бы не поверил, что он несколько лет участвовал в бегах в Эбро. Лена наклонилась, погладила борзую, сняла поводок, после чего пошла в свой кабинет.

Планировка здания была типичной для большинства педиатрических учреждений. Коридор в форме буквы «L», с тремя кабинетами по обе стороны длинного фрагмента этой буквы, на короткой части – два кабинета, правда, одна из комнат использовалась как кладовка. В центре коридора – сестринский островок. Он был мозгом клиники: ведь там стоял компьютер, содержавший информацию о пациентах, и ряд шкафов – от пола и до потолка – с историями болезней. Позади комнаты ожидания – архив. Он хранил информацию о пациентах вплоть до 1969 года. Там бы надо было навести ревизию, но Саре было недосуг, а просить персонал делать то, чем сама она не готова заниматься, ей было неловко.

Кроссовки Сары щелкали по чисто вымытому кафельному полу. Свет она зажигать не стала. Сара и в темноте знала это место, хотя это была не единственная причина, по которой она не включила электричество. Потрескивание и мерцание флуоресцентных ламп отвлекло бы ее от работы.

Пока она шла до кабинета, располагавшегося напротив сестринского островка, Сара успела расстегнуть рубашку и завязала ее на талии. Лифчика на Саре не было, но она не ожидала кого-нибудь встретить и потому не беспокоилась.

На стенах ее кабинета висели фотографии пациентов. Начало положила благодарная мать: она подарила Саре школьную фотографию своего ребенка. Сара приткнула ее к стене, затем днем позже явилось еще одно фото, и она прикрепила ее рядом с первой фотографией. С тех пор прошло двенадцать лет. Фотографии выехали в коридор и в ванную комнату. Сара помнила их всех, с насморками и больными ушами, школьными влюбленностями и семейными проблемами. Возле душа в ванной комнате висела где-то фотография Брэда Стивенса. Был тут и снимок мальчика по имени Джимми Пауэлл. Несколько месяцев назад ему диагностировали лейкемию. Сара повесила его фотографию поблизости, чтобы вспоминать его каждый день. Сейчас он лежал в больнице, и Сара знала, что через несколько месяцев еще один ее пациент окажется в могиле.

Фотографии Дженни Уивер на стене не было. Мать ее не приносила. Имелась лишь карточка, по которой можно было восстановить историю болезней.

Шкаф застонал, когда Сара открыла дверцу. Он был старым, как доктор Барни, и таким же несносным.

– Черт! – воскликнула Сара, когда «старичок» подался вперед.

Верхний ящик был набит до отказа, и ей пришлось свободной рукой поддерживать шкаф, чтобы он не свалился.

Сара быстро пробежала пальцами по именам. Со второй попытки нашла карточку Уивер. Задвинула ящик с громким стуком. Саре захотелось еще раз открыть его и стукнуть, чтобы нарушить мертвую тишину помещения.

Она включила настольную лампу и села. Потные ноги скользили по виниловому сидению. Может, разумнее было взять карточку домой. Во всяком случае, куда комфортнее. Сара, однако, комфорта не хотела. Считала, что ей требуется небольшое наказание: посиди-ка на жаре и найди то, что проворонила за три года.

Очки для чтения лежали в нагрудном кармане ее рубашки, и Сара на мгновение ударилась в панику, подумав, что сломала их, когда усаживалась. Очки согнулись, но – слава богу – не сломались. Она надела их, глубоко вздохнула и открыла карточку.

Дженни Уивер впервые пришла в клинику три года назад. Вес ее в десятилетнем возрасте был в норме по отношению к росту. Она жаловалась на боль в горле. Сара прописала ей курс антибиотиков. Сара едва разобрала собственный почерк. Неделю спустя Дотти Уивер говорила с ней по телефону и сказала, что Дженни лучше. Да, она поправилась.

Года два назад Дженни начала набирать вес. К сожалению, в наши дни это – частое явление, особенно у таких девочек, как Дженни. Менструальный цикл у нее начался в одиннадцать лет. Теперь все ведут малоподвижный образ жизни, да и фастфуд делает свое черное дело. Способствуют этому и гормоны, содержащиеся в мясных и молочных продуктах. В некоторых медицинских изданиях Сара читала, как следует обращаться с девочками, достигшими способности к деторождению в восемь лет.

Сара продолжала изучать карточку Дженни. Помимо нарастания веса у Дженни диагностировали инфекцию мочеполовых путей. Три месяца спустя у девочки обнаружилась дрожжевая инфекция. Судя по записям, сделанным Норой, никаких подозрений у нее не возникло. Сейчас это вызвало у Сары сомнение. Инфекция могла быть началом истории. Она перевернула страницу, обратила внимание на дату. Дженни пришла через год – у нее произошла еще одна инфекция мочеточника. Год – срок солидный, но Сара вырвала лист бумаги и записала даты заболеваний, а также и даты двух других визитов Дженни. Оба раза она жаловалась на больное горло. Вероятно, родители Дженни воспитывали дочь по очереди. Надо проследить, совпадают ли даты визитов в клинику с пребыванием девочки у отца.

Сара положила ручку и попыталась вспомнить, что она знала об отце Дженни Уивер. Обычно дети приходили в клинику с матерями, и, насколько Сара могла припомнить, отца Дженни она ни разу не видела. Некоторые женщины, в особенности те, что недавно развелись, рассказывали о своих мужьях, не стесняясь присутствия детей. Саре всегда было неловко, когда это происходило. Она обычно пресекала такие разговоры в самом зародыше, но некоторые женщины все же успевали сообщать о муже такие вещи, которые ребенок ни в коем случае не должен был знать о своем отце. Дотти Уивер никогда так не поступала. Она была довольно разговорчива, даже болтлива, но своего мужа ни разу не осуждала, хотя Сара видела, что, судя по спорадическим выплатам страховки, у матери-одиночки было туго с деньгами.

Сара подняла очки и потерла глаза. Взглянула на настенные часы. Воскресный ленч у родителей должен состояться в одиннадцать, а Джеффри будет ждать ее в отделении в половине второго.

Сара покачала головой, отгоняя мысли о Джеффри. Заболел затылок, пульсирующая боль не давала сосредоточиться. Сара сняла очки и вытерла их подолом рубашки, словно надеясь, что это поможет ей разобраться в деле.

– Эй! – крикнула Сара, отворив дверь родительского дома.

Дохнуло прохладой, и влажная кожа покрылась пупырышками.

– Я здесь, – послышался из кухни материнский голос.

Сара бросила возле двери портфель, скинула тенниски и пошла вперед. Билли труси́л впереди нее. Оглянувшись, сурово взглянул на Сару, словно вопрошая, почему они провели все это время в жаркой клинике, а не здесь, возле кондиционера. Желая подчеркнуть свое неудовольствие, он свалился набок посреди коридора, и Саре пришлось через него перешагивать.