Страница 12 из 14
– А я ведь стал философом. Настоящим философом.
Лицо его приобрело странную в этих краях сосредоточенность, а губы сами собой зашептали:
– Ни для кого не является секретом, что лишь длительное самосозерцание способно дать человеку то, в чем он нуждается больше всего, а именно, – уверенность, непреклонность и спокойствие. Каждый из этих компонентов по своему важен и необходим, но своевременное Учение не без оснований выделяет уверенность как истинную непреклонность и спокойствие, как развитие уверенности. Что, как ни уверенность, делает человека человеком и исполином в глазах мелких дезорганизованных существ – да, да! Существ! Ни в коей мере не обладающих уверенности в истинности учения.
Но есть еще люди, которые задают вредные вопросы, создавая тем самым диссонанс с реальным. Это, в свою очередь, ставит перед нами задачу развития в толпе способности к самопрочувствованию. Иногда задают вопрос, а зачем нам самопрочувствование? Это вредный вопрос, и мы ответим на него прямо. Только так, ответим мы, человек может постичь свое цельное "я", только так сможет полностью выполнить свою функцию, свое предназначение.
Еще совсем недавно Учение двояко толковало само понятие функции человеческого существа, как его предназначения. И это как раз и стало причиной разно рода кривотолков, открыло лазейку для протаскивания чуждого. Поползли слухи о якобы априорно заложенной программе, по которой любое человеческое существо естественно стремится к действиям, направленным изнутри во внешность. И стало быть, не нужно человеку самопрочувствование. При этом приводились несерьезные и в высшей степени легковесные примеры и аргументы. Так, например, сам факт существования материальной жизни, само существование Городища, как пристанища, рассматривается как продукт деятельности, направленной во внешность. Но всем должно быть ясно, что вся эта материальная бутафория лишь необходимое звено в углублении внутрь. Городище играет вспомогательную роль, без которой, к сожалению, пока не обойтись.
Одного непредвзятого взгляда достаточно, чтобы раз и навсегда понять – только самопрочувствование может стать той общенациональной долгосрочной программой, которая поставит цель ближайшим поколениям и станет той сверкающей вершиной – истинным и единственным устремлением нашего поколения.
Прошло три дня. Муут, порядком измотавшийся, восстановил силы, главное, пошатнувшаяся было вера в возможность выбраться, наполняла теперь его радостью, какой он давно не испытывал. Доминико, казалось, тоже отошел, и теперь вовсю шла подготовка к походу. Оба жили надеждой, оба грезили возвращением.
Путь предстоял нелегкий. Муут удивлялся, как тут все хитро переплетено, сам бы ни за что не догадался. Нет, Доминико, определенно, умница.
На следующее утро они вышли. Муут упросил товарища зайти сначала на Старую Мельницу, он надеялся увести с собой Ауау, и Доминико, скрипя сердце, согласился.
Неожиданности начались, когда, выйдя к последнему холму, они увидели старика отшельника. Тот шел им навстречу. Увидев их, он подбежал к Мууту, вцепился в одежду и закричал:
– Нельзя! Плохо задумать! Больсэ нельзя!
Муут оттолкнул старика, тот упал на землю, но сразу же поднялся и вновь заголосил:
– Вернуца надо! Пора работа! Куда ити? Некуда ити!
Доминико подошел к старику и что было силы ударил его, потом еще раз. Старик захрипел, как старая пластинка, и медленно осел.
– Некуда больсэ ити, – выдохнул он и затих.
– Пошли скорее, – сказал Доминико и потянул Муута за рукав. – Ты не жалей его. Это у них здесь самая главная сволочь. Мало я его, видит бог, мало.
Через двое суток они вышли к дому Муута. Дом и двор выглядели крайне запущенно, и от этого сердце Муута болезненно сжалось. Все же здесь прошел важный этап его жизни, с этими местами многое было связано.
В комнате при ярком свете свечи сидела Ауаа. На кровати, весь в бинтах, лежал непонятно как оказавшийся здесь Бвана-Тэ. Старик был без сознания, изредка раздавались его стоны.
Ауаа поднялась, подошла к Мууту:
– Зачем ты так? Что тебе отец плохого сделал?
Муут опустил глаза.
– Я пришел за тобой, Ауаа. Настало время уходить. Пойдем с нами.
– Нехорошо ты говоришь. Как можно? Да и куда идти? Идти-то некуда!
Тут на минуту старик пришел в сознание, приподнялся над кроватью, протянул скрюченные пальцы к Мууту:
– Некуда, некуда больсэ ити!
Доминико хотел его ударить, но Муут удержал товарища.
– Да и как я пойду? – вновь заговорила Ауаа. – На кого я его оставлю? Оставайся, Муут, оставайся с нами.
– Нет, я не могу. Я должен идти. И я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ведь я… ведь я люблю тебя, Ауаа.
Ауаа беспомощно глядела по сторонам.
– Пойдем с нами, женщина, – вмешался Доминико. – Пойдем с нами и пусть тебя ничего не тревожит. А с этой гадиной, – он кивнул в сторону Бвана-Тэ. – я сейчас сам покончу.
– Как ты можешь так говорить? Злой человек! – Ауаа сверкнула глазами.
В комнате воцарилось молчание.
– Нам пора, – сказал Доминико. – Ну, решай!
Муут колебался.
– Послушай, я вижу, если бы не старик, эта женщина пошла бы с нами. Порази меня гром, если это – причина, из -за которой стоит оставаться! Если тебе нужна эта женщина, бери ее с собой, если нет – то пошли, нам уже пора.
Муут замялся.
– Ладно, – в глазах Доминико блеснули веселые огоньки. – Вот что, ты иди, а я сейчас тебя догоню.
Понурив голову, Муут вышел из дома. Через пять минут на дороге показался улыбающийся Доминико. На руках он нес кричащую и отбивающуюся изо всех сил дочь отшельника Бвана-Тэ.
– Так и быть, возьму этот грех на себя, – сказал Доминико и подмигнул Мууту. – Давай-ка, прибавим шагу.
Их фигуры становились все меньше и меньше, и скоро совсем скрылись из виду на желтой ленте пыльной дороги, уходящей вдаль.
Глава 8
Наскоро просмотрев свою речь еще раз, Просперо торопливо вышел из барака – он спешил на собрание актива профилактория. Ему предстояло в первый раз в жизни выступить с докладом, и он немного волновался. Тем более, что день был необычным, может быть, это был самый главный день в его жизни. Просперо буквально весь извелся, ожидая его наступления, и теперь надеялся, что все пройдет хорошо. Коно-Тей настойчиво советовал запустить в эксплуатацию первую очередь колодцев сразу после собрания. И Просперо утвердил это решение.
Под навесом седьмого барака собралась огромная безмолвная толпа. Просперо от неожиданности остановился.
– Что же это делается? – удивленно проговорил он.
Такого в профилактории ему видеть еще ни разу не приходилось. Пихармисты добросовестно работали на благо профилактория, любили свои бараки, как подозревал Просперо, но группами собирались редко. Вообще не собирались, если не считать лекций Коно-Тея.
Неожиданно на бочку взобрался какой-то толстый человек и принялся возбужденно размахивать руками, изредка выкрикивая что-то тоненьким надорванным голоском. Просперо ничего не мог расслышать и поэтому стал пробираться сквозь толпу ближе к бочке.
Прорвавшись достаточно близко, он удивился еще больше – речь шла о колодцах. Незнакомец – этого человека Просперо никогда раньше не видел – убеждено и горячо говорил о тех неисчислимых выгодах, которые сулят вырытые в срок колодцы.
Послушав немного оратора, Просперо решил выбраться из толпы, так как подходило время открывать собрание. Однако, уйти ему не удалось
– незнакомец заметил его.
– Эй, – заорал он. – Внимание! Среди нас находится Просперо, главный вдохновитель и руководитель программы пихармизма! Ура!
Вопреки собственному желанию, Просперо оказался в центре общего внимания. Люди тянулись к нему руками, возбужденно что-то выкрикивали, глаза их ярко горели и казались безумными. Но были здесь и другие. То ли больные, то ли не выспавшиеся. Глаза их, почти полностью прикрытые, слезились, движения были замедленные и жуткие. Они, казалось, совсем не обрадовались, что среди них находится Просперо. Но потом двое таких подняли Просперо на руки и стали подбрасывать в воздух.