Блаженны мертвые

Анна наклонилась над гробом и произнесла: «Элиас, солнышко, просыпайся. Давай, мой хороший, ну, пожалуйста. — Она погладила его по щеке. — Просыпайся, утро уже, в садик пора...

Малер обнял свою дочь за плечи, и никакими словами было не передать, как он ее понимает. А когда он наклонился, укладывая коробку с лего рядом с плюшевым медведем, ему показалось, что Элиас вот-вот откроет глаза — их чудный мальчик, такой целый и невредимый — и кошмару настанет конец.

Малер соскользнул вниз и двинулся по кладбищу, осторожно ступая, будто боясь потревожить кладбищенский покой. Могила Элиаса была чуть в стороне, и по пути меж надгробий Малеру на глаза попалось совсем еще свежее захоронение:

Данни Буман

14 сентября 1918 — 20 мая 2002

Малер остановился. Прислушался. Тишина. Он двинулся дальше.

Справа замаячило знакомое надгробие, крайнее в этом ряду. Лилии в вазе, оставленные Анной, выделялись белым пятном в лунном свете.

Удивительное все же место — кладбище, столько людей кругом — и такое безумное одиночество...

Малер опустился на колени рядом с могилой. Руки его дрожали. Квадраты свежевыложенного дерна еще не успели пустить корни и слиться с живой травой. Стыки чернели траурной рамкой.

Элиас Малер

19 апреля 1996 — 25 июня 2002

Навеки в наших сердцах

Мертвая тишина. Ни звука. Ни тебе шевелящихся комьев земли, ни — да, да, именно так он себе это и представлял — рук, призывно тянущихся из недр могилы.

Малер опустился плашмя на аккуратный могильный холмик, так что лишь слой земли отделял его от гроба. Прижался ухом к траве. Бред какой-то. Прислушался, закрыв второе ухо рукой.

И вдруг.

Шорох.

Он прикусил губу до крови и крепче прижал ухо к земле, чувствуя, как податливая трава сминается под его весом.

Да. Шорох, словно кто-то скребется в дверь.

Элиас явно ворочался, пытался... выбраться.

Малер дернулся, вскочил. Встал у края могилы, обхватил руками плечи, будто собирая себя по кускам, в голове — ни единой мысли. А ведь, казалось бы, ради этого он сюда и шел — и все же до последнего не мог себе представить, что это может оказаться правдой. У него не было ни малейшего представления о том, как быть дальше — ведь он даже не захватил с собой инструментов...

— Элиас!

Он рухнул на колени, отшвырнул в сторону дерн и начал раскидывать землю голыми руками. Он рыл как одержимый, ломая ногти, отплевываясь — частицы земли забивались в рот, попадали в глаза. Время от времени он прикладывал ухо к земле, все четче и четче различая царапание ногтей по дереву.

Земля, еще не скованная многолетними корнями, была сухой и пористой. Капли пота со лба Малера, похоже, были первой влагой за много недель, оросившей эту почву. Копать было легко, но могила оказалась куда глубже, чем он предполагал. За двадцать минут он выкопал яму на глубину вытянутой руки, а фоба все еще не было видно.

Какое-то время ему пришлось копать, свесившись вниз головой, и кровь гулким колоколом застучала в его висках. В глазах потемнело. Он сделал передышку, чтобы не потерять сознание, выпрямился. Спина откликнулась пронзительной болью, и он осел на рыхлую свежевырытую землю. Царапание слышалось все отчетливее. На мгновение ему послышалось тоненькое сипение, и он затаил дыхание. Звук затих. Он выдохнул. Снова сипение. Он чихнул, и из его ноздрей вырвались брызги землистой слизи. Так вот оно что. Дыхалка шалит. Да черт с ней, пусть.

Сухая земля.

Слава богу, сухая земля!

Значит, мумификация, а не разложение.

Он приостановился и сделал глубокий вдох, отгоняя от себя лишние мысли. Во рту пересохло, язык прилип к небу.

Этого не может быть. Просто не может быть. И все же факт оставался фактом. Теперь оставалось одно из двух: либо лечь и умереть — либо принять все как есть и двигаться дальше.

Малер встал — вернее, попытался встать, но спина наотрез отказалась разгибаться. Лежа на спине, он барахтался, как жук, тщетно напрягая непослушные мышцы. Бесполезно. Он перекатился на живот и подобрался к краю ямы.

— Элиас! — крикнул он снова, и тело мгновенно отозвалось острой болью в пояснице.

Молчание. Только царапание и шорох.

Господи, да сколько же еще копать? Ясно было одно — без лопаты больше ему не вырыть. Пальцы его впились в нитку пластмассовых бус, он свесил голову, словно прося прощения, и взмолился в темноту ямы:

— Я не могу. Прости меня, мальчик. Я не могу. Ты слишком глубоко. Одному мне не потянуть...

Царапание ногтей по дереву, еще и еще.

Голова Малера затряслась. Он заплакал.

— Ну не надо, прошу тебя, ну перестань. Дедушка уже идет. Вот только... позовет кого-нибудь...

Ногти по дереву.

Малер стиснул зубы, сдерживая боль и слезы, с трудом приподнялся и встал на колени. Затем, всхлипывая, он развернулся и осторожно полез вниз, нащупывая ногами опору.

— Сейчас, сейчас, милый. Дедушка идет.

Он еле-еле протиснулся в разрытую яму, в который раз проклиная свой живот. Превозмогая дикую боль в спине, он наклонился и снова принялся копать, не обращая внимания на осыпающиеся комья земли.

Всего через какую-то пару минут его пальцы нащупали гладкую крышку гроба.

А вдруг проломится?..

Пока он расчищал землю, сметая сухие комья с белой крышки, отсвечивающей под луной, из гроба не доносилось ни звука. Он работал, упершись одной ногой в изголовье, а другой — в основание гроба. Пытаясь встать поудобнее, он случайно наступил на середину крышки, но она тут же затрещала, и он испуганно отдернул ногу.

Его рубашка была липкой от пота и стесняла движения. Тело мерно ходило вверх-вниз, кровь все громче стучала в висках, и Малеру казалось, что голова его вот-вот разорвется, словно перегретый паровой котел.

Он выпрямился, привалился к краю могилы и почувствовал, как темнеет в глазах.

Боже, до чего тяжело.

Малер с самого начала предвидел адские усилия, которые ему придется приложить, чтобы добраться до гроба. Но представить себе, как он вытаскивает гроб на поверхность, открывает крышку, а там...

Земля, как выяснилось, была рыхлой лишь по периметру фоба - вырытой могилы вполне хватало, чтобы опустить гроб на дно, поднять же его наверх было значительно сложнее — что, в общем, неудивительно, учитывая предназначение могил.

Малер уронил голову на руки и перевел дух. Легкий ветерок пронесся по кладбищу, шурша осиновыми листьями и остужая его лоб. Немного придя в себя, он задумался — а что, если ему померещилось? Что, если он выдает желаемое за действительное? Вдруг это просто какая-то тварь шебуршится в траве?

Крыса.

Малер зажмурился.

Дуновение ветра снова коснулось его лба. Он валился с ног от усталости, мышцы рук и спины ужасно ныли. Он даже не был уверен, что сможет самостоятельно выбраться из могилы.

Будь что будет.

На Малера вдруг снизошел необычайный покой. Лицо его расслабилось, перед глазами поплыли смутные тени. Он шел по камышовой заводи, зеленая осока, шелестя, обвивала ноги. Сквозь завесу камыша тут и там мелькали нагие женские тела, влекущие, манящие, как в индийском кино.

Он и сам был обнажен и чувствовал, как упругие стебли хлещут его, оставляя на коже мелкие порезы. Все тело саднило и сочилось кровью, тут же подергивающейся пленкой, но он двигался дальше, словно в дурмане, разгоряченный болью и влечением к этим ускользающим, дразнящим телам — взмах руки, промелькнувшая грудь, темные волосы, развевающиеся на ветру. Он протянул руки, но ухватил лишь осоку и стебли камыша.

Под ногами его что-то трещало, женский смех заглушал шелест камыша, и в ту минуту он был быком, грубым первобытным животным, прущим напролом на зов плоти, разрушая все вокруг...