Страница 88 из 116
Издали донесся надсадный звук движущихся машин.
— Немцы, товарищ капитан! — крикнул кто-то.
— Вижу. Спокойно. Приготовиться к бою и замереть.
Вдали между деревьями, переваливаясь на ухабах проселочной дороги, показались три грузовика, полные солдат. На двух машинах стояли пулеметы. Грузовики выехали на опушку и остановились. Солдаты попрыгали на землю и, совершенно не таясь, двинулись к упавшему самолету.
Гитлеровцы густо окружили разбитый бомбардировщик, некоторые полезли на фюзеляж, в кабину, другие стояли около и о чем-то переговаривались, показывали в разные стороны руками, галдели.
Бахметьев приподнялся на локтях.
— Первая пушка по грузовику с пулеметом справа. Вторая по другому с пулеметом. Всем по фашистской сволочи огонь! — выкрикнул он.
Стрелки знали свое дело. Оба грузовика запылали одновременно. Пулеметные и автоматные очереди коси-ли растерявшегося врага почти в упор. Фашисты заметались и бросились к лесу. Поляна вокруг самолета зачернела убитыми.
— Прекратить огонь! — скомандовал капитан. — Укрыться! — Со стороны леса тотчас затрещали автоматы.
— Господин обер-лейтенант, — перед немецким комендантом участка стоял, еле переводя дыхание, финский солдат, — поручик передает, что недалеко от расположения его роты приблизительно час назад совершил посадку большой советский самолет, скорее всего морской бомбардировщик.
— Почему не доложили сразу?
— Темно. Не было полной уверенности.
— Где это, точнее? — офицер поправил очки.
— Метрах в пятистах от тракта.
— Передайте поручику — пусть отправится туда на грузовиках и окружит место приземления, экипаж захватить живьем. Выполняйте.
— Есть, — солдат отдал честь и выбежал из домика.
Не прошло и часа, как вдали загрохотали выстрелы.
— У черт, я же говорил — живьем, — проворчал офицер и крикнул: — Вилли!
— Я здесь, господин обер-лейтенант, — в дверях появился фельдфебель.
— Собрать роту, всех на машины…
— Есть! — унтер-офицер бросился отдавать приказ. Два грузовика, до отказа набитые гитлеровцами, покатили по шоссе. Высокие ели стеной стояли по обочинам дороги. Впереди, там, где за темно-зеленым частоколом сосен шумело море, гремели выстрелы, раздавались пулеметные очереди и частое уханье взрывов. Неожиданно сбоку, из кустов, на тракт выскочил, размахивая руками, егерь.
— Стойте! Стойте! Дальше нельзя. Очень опасно! — кричал он. — Русские простреливают дорогу.
— Где ваш поручик? — комендант открыл дверцу машины.
— Слушаю вас, господин обер-лейтенант. — Из густых зарослей бузины появился молодой финский офицер.
— Что у вас творится? Почему стрельба?
— Большевики окопались на вершине холма и ведут огонь из снятого с самолета оружия. У меня восемь убитых и много раненых.
— Ого, — крякнул комендант и, повернувшись к фельдфебелю, скомандовал:
— Вилли, атакуйте со стороны озера.
Обер-лейтенант прошел к опушке и, прислонившись к дереву, приложил к глазам бинокль. На краю поляны лежал самолет. Метрах в ста — ста пятидесяти от него у озерца возвышался небольшой холм. Офицеру сначала показалось даже, что там никого нет. Высота молчала. Над ней спокойно колыхалась волнами высокая трава, да кое-где были насыпаны кучки свежего желтого песка. Сейчас со всех сторон к холму, сжимая кольцо, приближались цепи немецких и финских солдат.
Внезапно высота ожила. Засветилась вспышками выстрелов. По наступающим ударили очереди автоматических пушек и пулеметов. Солдаты залегли. Тогда из-за укрытий с возвышенности зацокали одиночные короткие хлопки автоматов. Русские метко выбивали одного за другим лежащих на открытом болотистом пространстве солдат.
— Дьявольщина, так же они всех перестреляют. — Комендант опустил бинокль. — Поручик, прикажите людям отойти.
— Надеюсь, теперь вы убедились сами, — начал офицер.
— Помолчите лучше. Да быстрее выполняйте приказ.
Солдаты стали пятиться к лесу. Стрельба с холма прекратилась, защитники его экономили боезапас.
— Знаете что, поручик, — обер-лейтенант вынул портсигар и не спеша закурил сигарету, — предложите-ка им сдаться. Сопротивляться просто абсурдно. Пообещайте, что их не расстреляют.
— Вы говорите, предложить им сдаться? У меня никто не знает русского. Да и безрезультатно это, я встречался с большевиками — не сдадутся.
— Хорошо, тогда я сам возглавлю атаку. В центре. А вы ударьте с фланга, от шоссе.
Опять на высоту с воплями и криками, прижав автоматы к животу и поливая свинцом все перед собой, ринулись солдаты. Подпустив атакующих метров на пятьдесят, русские открыли огонь. Гитлеровцы снова отпрянули. На склонах в разных позах среди зарослей вереска валялись трупы. С каждой атакой их становилось все больше и больше.
— Мишин! — позвал Бахметьев.
— Я здесь, товарищ капитан. — Из ячейки рядом показалась голова стрелка-радиста.
— Проползите-ка по окопчикам, разузнайте, как там дела.
— Есть, — стрелок юркнул в траншею, соединяющую окопы. Мишин скоро вернулся. Лицо его было измазано землей, щека оцарапана.
— Ну что? Как они там?
— Плохо, товарищ капитан. Трое нас живых: вы, я и штурман, он ранен, правда, но говорит, что порядок, дескать.
— А с боезапасом?
— Вот все, — сержант положил в окоп три диска и шесть гранат. — И еще пара обойм к пистолету.
— Давай поделимся по-братски. Кстати, водички у тебя не найдется? Во рту все пересохло.
— Есть. Пейте, — Мишин протянул фляжку. — Все, все пейте, потом я к озеру смотаюсь, еще принесу.
«Будет ли это «потом»? — думал капитан. — Осталось их, боеспособных, двое. Штурман не в счет. Никогда не представлял, что придется вот так, вдали от Родины, ему, морскому летчику, погибать не в небе или море, а как пехотинцу. Вот она, значит, какая работа у пехоты, а ведь посмеивались над ней, матушкой: «Ну ты, инфантерия». Глупо, конечно. Эх, ребят жалко. Но лучше не думать об этом, не раскисать. Пока дышим — мы живы, ну а дальше уж не от нас зависит».
— Товарищ капитан? — сержант легонько тронул Бахметьева за плечо.
— Ты что? — капитан поднял голову.
Из темноты к нему почти вплотную приблизилось лицо Мишина.
— Штурман умер. Тихо-тихо так отошел, даже стона не проронил. А мучился, видно — он же в живот ранен и грудь.
— Чудесный был парень. — Бахметьев помолчал. — Одни мы теперь с тобой. Как, не боишься? Долго-то тоже не протянем. А умирать не хочется, ох как не хочется. Не страшно тебе?
— Сперва страшновато было. Это точно. А потом увидел, как наши дерутся и гибнут, так вот, честное комсомольское, ничего не боюсь. Возмущение меня взяло, ярость, что ли. Зубами их рвать готов. И страха нет, прямо удивительно.
Мишин хотел что-то сказать, но, очевидно, раздумал, повернулся и уполз в свой окопчик.
Взошла луна. Желтая, словно вырезанная из латуни. Прокричала, укладываясь спать, какая-то птица. В траве совсем рядом робко застрекотал кузнечик, ему ответил другой, третий. Зазвенело. Откуда-то до Бахметьева долетел знакомый до боли в душе горьковатый запах тлеющего сена, так пахло, когда он, еще будучи мальчишкой, выезжал далеко за деревенский выгон пасти лошадей и, подбрасывая в костер охапки сухого курая, наслаждался этим терпким запахом дымка, звоном ночной степи и мерным хрупаньем жующих траву коней.
С рассветом обер-лейтенант приказал начать решительный штурм.
— Пусть атакуют со всех сторон сразу, не жалейте солдат. Вперед, задавите их, утопите в крови.
В бой ринулось сразу около сотни гитлеровцев.
Чувствовалось, что обороняющихся совсем мало. Ухнуло несколько взрывов, раздалась и тотчас захлебнулась последняя очередь. Капитану показалось, что большое, жаркое, словно расплавленный металл, солнце сорвалось с неба и ринулось ему в глаза. И все исчезло. На подогнувшихся ногах он опустился на дно окопчика. Фашисты ворвались на перепаханную и иссеченную пулями и осколками высоту.