В тине адвокатуры

Верность основного правила народной физиономистики, что глаза есть зеркало души, находила себе полное подтверждение в применении к ней.

Как изменчиво было выражение этих глаз, как резки были в них переходы от выражения к выражению, так непостоянен и порывист до резкости был характер старшей племянницы князя Александра Павловича.

Княжна Маргарита была вообще странная девушка.

Ее взгляды, ее мнения, весь склад ее характера носили отпечаток чего-то неустановившегося, несмотря на сравнительно зрелый ее возраст, в ней было что-то ребяческое.

Она, как молодое вино, еще все бродила.

Казалось, она искала чего-то, к чему-то стремилась.

Но чего она ищет, к чему стремится, она сама едва ли могла дать себе отчет, или, лучше сказать, она боялась признаться даже самой себе в истинной цели своих стремлений.

Цель эта была — исканье во что бы то ни стало превосходства над другими, блеска, владычества.

С одной стороны она сознавала всю неприглядность, всю мелочность, всю суету такой неутолимой тщеславной жажды, стараясь не признаваться в ней даже самой себе, объясняя свои поступки, для которых эта жажда была единственным рычагом, иными, более благовидными и даже высокими мотивами, как желание учиться, любовь к ближним и тому подобное, а между тем, с другой, чувствовала, что эта жажда растет, настойчивее и настойчивее требует своего удовлетворения, и «годы», выражаясь словами поэта, «проходят, все лучшие годы».

Все средства испробованы, а цель остается такой же далекой, как и в начале.

Этот-то разлад с самой собой, эта-то неудовлетворенность и сделали то, что княжна Маргарита Дмитриевна казалась для окружающих ее загадочной натурой, странной девушкой.

Мнения о ней, среди встречавшихся с нею людей, были весьма различны, смотря по тому, в какой фазис ее жизни и деятельности они встретили ее, а этих фазисов было много, и они тоже были весьма и весьма различны.

Князь Александр Павлович со свойственной ему резкостью называл ее «искательницей приключений» и вообще недолюбливал, объясняя даже привязанность к ней княгини русской пословицей «рыбак рыбака видит издалека». Княжна Маргарита платила дяде за антипатию антипатией, хотя, проводя лето в усадьбе, старалась всячески угодить ему и даже умеряла при нем резкость манер, особенно шокировавшую старого аристократа.

Но это «лебезенье», как окрестил князь ухаживанье за ним племянницы, не примиряло с ней князя.

XII

Княжна Лида

Любимицей Александр Павловича была младшая его племянница, Лида. Ей уже исполнилось шестнадцать лет.

Княжна Лидия была и по наружности, и по характеру полною противоположностью своей старшей сестры.

Совершенная блондинка, с золотисто-льняным цветом роскошных волос, с миниатюрной, но изящной фигуркой, прелестным личиком прозрачной белизны и нежным румянцем, с ангельским, каким-то не от мира сего выражением, она была бесконечно доброй девушкой, обожающей своего старого отца и довольной своим положением, находясь за последние годы безотлучно при нем, так как он уже несколько лет не сходил с кресла на колесах, и ведя все домашнее хозяйство.

В этом отношении она была искусницей, и весь дом буквально лежал на ней, так как Анна Ивановна (бывшая компаньонка-чиновница Зинаиды Павловны) умерла года за три до этого времени.

Заботы о больном отце и по хозяйству препятствовали княжне Лиде погостить в дядиной усадьбе со дня смерти Анны Ивановны.

Это очень огорчало Александра Павловича, изредка наезжавшего в город к брату и непременно чем-нибудь дарившего свою любимицу.

Об этих, иногда очень дорогих, подарках знала княжна Маргарита Дмитриевна, и это предпочтение ей «княжеской экономки и сиделки», как в минуты раздражения называла она свою сестру, глубоко уязвляло ее бесконечное самолюбие. Подачки княгини Зинаиды Павловны не могли в этом случае не только удовлетворить, но даже мало-мальски утешить ее.

Отношения ее к старику-отцу были более чем хладнокровные.

Это происходило от того, что младшая, Лида, потерявшая мать в момент рождения, естественно вызывала более забот о себе и более нежности к себе со стороны овдовевшего князя Дмитрия Павловича, безумно любившего так безвременно утраченную им жену.

Лида, похожая на него, была в его уме лучшим доказательством того, что покойница любила его — так, по крайней мере, казалось неутешному вдовцу. Маргарита же, похожая на мать, вызывала в нем горькое воспоминание об утрате.

Быть может это было не логично, но это было так.

Княжна Маргарита еще ребенком чувствовала, что отец любит ее менее сестры, и из самолюбия сама отдалялась от него, не жалуя, конечно, и свою маленькую соперницу.

С летами индиферентизм к отцу и неприязнь к сестре увеличились, но к последней она старалась относиться с покровительственной нежностью.

Восторженная Лида платила своей красавице сестре, как она ее называла, чуть не поклонением.

Она и не подозревала в невинности своей души, что можно было говорить одно, а чувствовать другое.

В ее глазах красавица Марго была лучше, умнее и ученее всех.

Еще в местном пансионе, где учились обе сестры, конечно, в разных классах, ее сестра была лучшей ученицей.

По выходе же из этого пансиона, княжна Маргарита Дмитриевна засела за книги — пополнять недостатки, по ее мнению, пансионского образования, а затем укатила в Москву и Петербург, где была на каких-то высших курсах.

В родительский дом возвращалась она не надолго, часто лишь по пути в Шестово, окруженная для Лиды ореолом высшей учености и ума.

Лида же с детской радостью встретила желанный день окончания пансионской премудрости и отдалась всецело попечениям о больном отце и хозяйстве.

Где только не побывала, чему только не училась и чем только не занималась за четыре года, прошедшие со дня окончания пансионского курса, княжна Маргарита Дмитриевна.

В этой погоне за знанием, в этом искании женского самостоятельного труда были, как и в остальных ее поступках та же порывистость, то же непостоянство.

Видно было, что ни знание, ни труд не удовлетворяли ее сами по себе, что она видела в них лишь средства к какой-то другой намеченной ею цели, но увы, эта цель этими средствами не достигалась, и несчастная княжна, как шальная, металась из стороны в сторону.

XIII

В Шестове

Тридцатипятиверстное расстояние от станции железной дороги до усадьбы князей Шестовых, сплошь по шоссе, в покойном экипаже и на отличных лошадях Николай Леопольдович проехал почти незаметно, углубленный в свои мысли.

Мысли эти были довольно тревожны.

Предстояла встреча с мужем княгини, который был нарисован последней далеко не в привлекательных красках.

Надо суметь ему понравиться, отвести ему глаза, не выказывая своим поведением и недовольства княгини.

Положение было из затруднительных.

Русский народ очень метко определяет его пословицей: «не довернешься — бьют и перевернешься — бьют».

Образ красавицы княжны, с которой ему придется провести целое лето под одной кровлею, тоже против его воли приходил ему на память, создавался в его воображении по рассказам княгини, в пленительных красках.

Николай Леопольдович, несмотря на высказанные им по этому поводу Зинаиде Павловне взгляды, был очень падок до красивых женщин, называя их «лакомыми кусочками».

С этой стороны, значит, тоже представлялась опасность рассердить княгиню и впасть в немилость.

В результате, весь задуманный план мог расстроиться.

Было о чем подумать, чтобы все предусмотреть и выйти из этого затруднения, выражаясь языком древних спартанцев — «со щитом, а не на щите».

Погруженный в эти размышления, он очнулся лишь тогда, когда экипаж завернул в ворота господского дома и покатил по липовой аллее.

Гиршфельд посмотрел на часы. Было четверть второго. Экипаж подкатил к крыльцу, на которое выскочил лакей и помог приезжему выйти из коляски.