Все там будем

- Вот видишь, есть ад…

- Но это не ад в его христианской традиции. То древнегреческий ад, в котором нет мучений, а есть лишь небытие. Прерывание жизни, вот что страшило древних греков. Итак, ада у них не было. Соответственно, рая тоже!

- Олимп…

- Место для богов и избранных! Причем благочестивое поведение при жизни посмертное место на Олимпе древнему греку вовсе не гарантировало!

- Интересно…

- Таким образом, Италия это не рай и не ад для местных крестьян. Это просто сказочная земля, где по рекам текут медовые островки, покачиваясь на волнах молока, а над всем этим свисают утесы из брынзы. Забавно.

- Немножко да…

Октавиан подбросил хвороста в костер, и, отвернувшись, спросил трещавшие в ночи редкие искры:

- Могу я задать тебе очень личный вопрос?

- Задавай, - тихо ответила девушка. - Если личный…

Октавиан собрался с духом и выпалил:

- Скажи, почему ты мучаешь меня? Я ведь без ума от тебя, жить не могу, спать не могу, дышать. Ничего не прошу, скажи только, что я тебе просто по нраву. Мне и этого будет довольно, я с этим всю жизнь проживу, как с перчаткой Прекрасной Дамы…

Елена молчала, и молодой филолог понял, что фишка, на которую он все поставил, оказалась проигрышной. Порыв его, казавшийся Октавиану смелым и отчаянно трогательным, девушку лишь напугал и отвратил. Что ж, подумал студент, ждать еще несколько лет все равно бы не смог… не решаясь повернуться к Елене, чтобы не сгореть под ее насмешливым взглядом, он потер руки, и с нарочитым весельем выдохнул:

- Ну, что ж, пора по палаткам, а то упустим завтра целый сборник сказок.

Девушка промолчала, а потом тихо сказала:

- Ахрррр-а-ххр…

Октавиан, не веря себя, развернулся. Елена и вправду спала, похрапывая. Дрожащими от обиды пальцами парень застегнул ворот рубахи, и ушел к себе в палатку. Елена полежала еще минут двадцать для надежности. Единственный эффективный способ уйти от разговора, знала она, это - уйти от разговора. Девушка тихонько приоткрыла глаз, и на всякий случай, еще раз сказала:

- Ахрррр-а-ххр.

ххх

- Запоминай, сынок, что люди говорят про Италию, - диктовал крестьянин полюбившемуся ему Октавиану, который очень уж смахивал на внука старика. - Жила как-то в наших краях молодая и красивая девушка по имени ПерсИка.

- Персик? - уточнил студент.

- Персика, - укоризненно поправил дед, - это же она, а не он. Записал? Ну, слушай дальше. Жила она себе, не тужила, потому что мать у нее и отец были из состоятельных. В смысле, из красной голытьбы, которой Советская власть дала все. Поэтому они были в руководстве колхоза, и дочь их за шестнадцать лет пальца о палец не ударила, а воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу…

- О! - оценил выверт дедовской речи Октавиан. - Еще раз, чтобы записать точно.

- А воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу, - с удовольствием повторил дед, вычитавший это выражение в литературном журнале "Кодру", подшивка которого за 1967 год валялась у него в чулане. - А фамилия ее была Цереску.

- Как-как? - не поверил своему счастью студент. - Церера?

- Какая такая Церара? - рассердился дед. - Цереску она была! Понял?

- Так точно, - затараторил студент, - простите, записываю.

- И, значит, - повествовал крестьянин, - когда Советы ушли, стало село жить бедно, и потянулись постепенно люди в Италию. Почти половина села уехала! Собралась было в Италию и наша Персика, да мать, старшая Цереску, ее не пустила.

- Боялась?

- А как же! Из Италии ить из этой никто еще не возвращался. И вот, плачет Персика Цереску год, плачет другой, потому что и женихов в селе не осталось, ведь кто не в Италии пашет, те спились, а кто спился, тому бочка с вином невеста!

Посопев, дед с гордостью подумал, что "бочка с вином невеста" его собственное изобретение. Студент, затаив дыхание, глядел на крестьянина. Октавиан думал, что тот размышляет о Персике Цереску.

- И вот, как-то раз, приехал в наши края представитель агентства туристического, - продолжил крестьянин, которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.

- Плутон! - хлопнул себя по ноге Октавиан. - Совершеннейший Плутон!

- Плутонеску, - сердито поправил крестьянин, - ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать - отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!

- Ого, - грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев[11]. - Неплохо…

- И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, - не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, - что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.

- Все? - спросил Октавиан. - Закончена история?

- Нет, конечно, - махнул рукой дед, - куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…

Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.

- Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? - спросил он, торжествуя.

- В каком мифе? - не понял дед. - Это все чистая правда как есть.

- А, ну, да, ну да, - покивал Октавиан, - но все-таки, рассказать?

- Ну? - удивился дед. - Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…

- Не слышал, - пояснил Октавиан, - но знаю. Цереску эта ваша, которую Персика звали, из дому сбежала с Плутонеску, так? Ехали они в Италию долго, преодолевая множество препятствий, и все это время за ними гнались родители девушки. Так?

Дед широко раскрыл глаза, и глядел на парня с изумлением. Тот, довольный эффектом, продолжал.

- И вот, когда родители Персики уже видели беглеца с беглянкой, и вот - вот собирались схватить дочь за подол платья, Плутонеску с Персикой пересекли символическую черте ада, - пардон, назовем ее государственной границей Италии, - и стали для родителей недосягаемы. Так? Мать, погоревав, обратилась к высшему божеству, то есть, простите, дедушка, в консульство Италии в Бухаресте с требованием вернуть дочь. А та-то в Италии замуж вышла за старика, которому дом убирала, и возвращаться не хотела! Ну, те, в консульстве, подумали, да и порешили сделать так, чтобы всех удовлетворить…

- Это как? - спросил дед.

- А отпускать Персику из Италии на полгода, - расхохотался совершенно счастливый Октавиан, - весной и летом. А зимой и осенью чтобы она возвращалась в Италию. Так?!

Притихший дед испуганно поглядел на Октавиана, и на всякий случай пересел от студента подальше.

- Внучек, - осторожно сказал он, - все ведь совсем не так было. Плутонеску содержателем борделя оказался. И Персика там уже который год мучается…

Октавиан, посидев неподвижно с час, медленно поднялся, и пошел к туалету, бросить тетрадь в выгребную яму. В глазах у него плыли оранжевые круги. Это уже второй удар, - безучастно отметил он, - за прошедшие сутки. О, проклятое самодовольство.

11

 6 долларов США - прим. авт.