Страница 25 из 110
Именно здесь, на этом участке железной дороги, в конце лета прошлого сорок первого года произошел случай, о котором вплоть до прихода фашистов говорил весь город… Тогда Гуров работал в горкоме партии и приехал на станцию, чтобы уточнить с Нефедовым план транспортировки продуктов и оружия в лес, в скрытые склады, которые потом будут использованы партизанами. Не сговариваясь, они неторопливо пошли вдоль путей к Снежке, чтобы спокойно, без свидетелей обсудить поручение горкома. У речки остановились, закурили, молча поглядывая на тяжелый товарняк, подходящий к границе станции. Состав шел в сторону линии фронта, значит, груз был определенный: оружие, боеприпасы, продовольствие, это было ясно Гурову и тем более Нефедову, в то время уже секретарю парторганизации железнодорожного узла.
Состав как бы нехотя, с пронзительным визгом стал тормозить у закрытого семафора. Паровоз, окутываясь дымом, загудел, точно просясь пропустить его на станцию. И тут же, как по команде, несколько паровозов, находящихся на станционных путях, подхватили сигнал, возвещая о воздушной тревоге. С тормозных площадок тяжелых вагонов стали прыгать молоденькие красноармейцы из охраны поезда. Они растерянно крутили головами, не зная, что делать — оставаться на посту или прятаться. Загрохотали зенитки, заглушая гудки паровозов. Гуров и Нефедов одновременно увидели самолеты, приближающиеся к станции с запада. Белые облачка разрывов зенитных снарядов появились на синем холодном небе. Вдруг часть самолетов, замыкающих строй, отделилась и пошла вниз, к станции. Где-то по ту сторону ее, за депо, ударили первые бомбы, содрогая воздух и землю…
Из паровозной будки выскочили двое — машинист и его помощник. Пригибаясь, две черные фигурки бросились под откос к сводчатой красно-кирпичной арке. Часть красноармейцев ринулась за ними, другие упали между шпал.
— Вы что?! — задохнулся Гуров. — Назад!
Нефедов и Гуров побежали к паровозу. Иван мельком взглянул в небо и увидел два черных креста, стремительно приближающихся к составу… Гуров первый влетел в паровозную будку, рванул реверс. Тут же клубы пара вырвались из-под колес, они бешено закрутились, и состав дернулся назад, от станции. Самолеты заходили слева. Иван увидел, как две темные точки отделились от них и полетели вниз. Воздух ударил Ивану в грудь. Перед паровозом взметнулся столб дыма, потом другой… Состав, набирая скорость, двигался назад, к лесу. Два креста снова стали разворачиваться, тогда Гуров резко затормозил. Одна бомба легла возле насыпи, другая точно на полотно позади состава. Товарняк оказался в ловушке: впереди и сзади, словно металлические стружки, торчали над воронками покореженные рельсы. Теперь самолеты могли спокойно разбомбить неподвижную цель. Смертоносный груз в вагонах уничтожил бы станцию и все вокруг на много километров…
Но кресты, зайдя в третий раз, лишь обстреляли вагоны из пулеметов. Песчаные фонтанчики ударили между, шпал, и самолеты ушли, видимо израсходовав бомбовый запас.
…Сейчас Иван вспомнил о бомбежке равнодушно, а тогда он чуть не задушил Гурова в объятиях. И очень удивился, когда Гурова наградили орденом «Знак Почета», этим, как казалось Ивану, не боевым орденом. Но Гуров сказал ему: «Вдумайся, Иван, — Знак Почета!»
Нефедову сейчас представлялось, что все это было давным-давно. Тяжелые мысли заволакивали душу, придавливали к земле. Ему вдруг захотелось спать, и он был готов прижаться к земле и уснуть, вдыхая полынный дух примятой травы.
Перед тем как идти дальше, Иван огляделся, скользнув глазами по пустынной насыпи, по верхушкам деревьев, к которым уже клонилось солнце.
Берегом дошел он до бревенчатого моста через Снежку, быстро перешел его, свернув с дороги, и затаился в кустах, решив еще раз подождать и убедиться, что за ним никто не идет. Сейчас ему захотелось, чтобы появился «глаз», он даже обрадовался бы ему. Но время шло, а мост, который хорошо просматривался из-за кустов, был пуст.
Чем яснее ощущал Нефедов свою свободу, тем тревожнее становилось ему. Это была тревога, смешанная с болью за погибших товарищей, она вселилась в него там, на базарной площади, и совсем не похожа была на ту, которая терзала его в подвале гарнизонного штаба. Там было ясно: побег или смерть. Именно там он особенно отчетливо понял, что значит быть командиром… На тебя, только на тебя, смотрят бойцы, их взгляды спрашивают: как все случилось, кто виноват в том, что они попали в фашистский застенок? И даже побег не для него, он не может уйти, если хоть один партизан останется у врага.
И вот свобода…
Недалеко отсюда, в осиннике, к Снежке спускался большой овраг. Две недели назад здесь удачно завершилась одна из операций партизан… В городе работал свой человек — ветеринар Архипов. Пока у партизан были еда и медикаменты, о нем не вспоминали. Настал и его черед. Архипов пошел на хитрость: он объявил немецкому командованию, что десяток овец, предназначенных для питания солдат гарнизона, заболел сибирской язвой. Уловка удалась. Последовал приказ: овец убить и закопать за городом, облив раствором извести. Так и было сделано. Ветеринар с солдатами отвез овец в этот овраг, а той же ночью партизанская группа под руководством Нефедова отнесла добычу на базу…
Архипов! Вот с кем бы сейчас хотел поговорить Иван. Возможно, он получил бы ответы хоть на некоторые свои вопросы. Но Нефедов понимал, что вернуться в город не может и тем более не может встретиться с Архиповым.
Иван поднялся из своего укрытия и пошел на запад, вслед за солнцем.
IV
На базу Нефедов пришел под утро. Он не знал пароля на сегодняшнюю ночь, поэтому часовой хоть и признал комиссара, по всем правилам отконвоировал его к штабной землянке, велел обождать и лишь потом разрешил войти. Иван очень устал, и ему в эти минуты было все равно, что думает о нем часовой. Он точно во сне перешагнул порог землянки и попал в объятия пахнувшего овчиной Гурова.
Нефедов рухнул на скамью и уронил голову на дощатый стол, колыхнув широкое пламя коптилки. Гуров взял лучину, присмолил ее от светильника и зажег чурки под маленьким таганцом, стоящим в нише. Этот «камин» сделал не так давно Иван. Долго возился он с хитрым дымоходом, чтобы тот рассеивал дым… Гуров поставил на таганец закопченный чайник, достал краюху хлеба, кусок сала, поставил на стол кружку, потом, шумно сопя, вышел из землянки. Постоял, глядя, как растекается между деревьями утренний туман, глубоко вздохнул и вновь вернулся в сырую теплоту землянки.
Он заставил Ивана немного поесть, а затем приказал ему спать. И лег сам, но заснуть не мог, глядел в темноту, где уже слабо светилось маленькое оконце. Он думал об Иване, о том, что с ним приключилось; радость брала верх, так как Иван был жив и здоров, а погибших партизан не вернуть. В последнее время его многое тревожило, какая-то полоса неудач потянулась за отрядом, точно шлейф дыма за подбитым самолетом. Если не считать операции с подрывом склада боеприпасов в Дубравинске, то все остальное было из рук вон плохо: барахлила рация, так что отряд еле прослушивали на Большой земле; попытки достать батареи и новые усилительные лампы были пока безуспешными. Нагрянул тиф, и, несмотря на все принятые меры, уже умерло несколько бойцов. В Снеженске появилась зондеркоманда, очевидно, для охоты за партизанами, и уже дважды гитлеровцы сбрасывали листовки. Выследили отряд с воздуха, конечно, еще осенью, когда листья с деревьев опали и проступили тропки. А может быть, и зимой, когда на снегу так хорошо видны сверху следы… Или запеленговали рацию? Впрочем, это уже не имело особого значения. В ближайшее время отряд уйдет на запасную базу… У Гурова создалось такое впечатление, что немцы нащупывают возможности, как бы поудобнее взяться за отряд. Вот и еще одно доказательство пристального внимания к ним: засада и гибель девяти партизан.
И все-таки, почему они отпустили Ивана? Уверенно себя чувствуют? Пропагандистский жест? Гуров вдруг вспомнил разговор с первым секретарем горкома, когда рекомендовал Нефедова комиссаром отряда… «Мне непонятно, Гуров, — вскинул мохнатые дуги бровей секретарь, — мне непонятно, почему ты его так двигаешь? То с пеной у рта доказывал, что Нефедов будет хорошим партсекретарем железнодорожного узла, теперь — комиссаром большого партизанского отряда? Что за любовь такая?» — «Это не только любовь, товарищ секретарь, — ответил он тогда, — это еще и вера в человека. Иногда говорят, дескать, друзья — вот и в кресло посадил… А как же иначе? Я знаю человека, верю в него, в его способности, ручаюсь, что не подведет. Зачем же мне брать человека, которого я не знаю…»