Страница 25 из 43
А пока впереди был целый день до вечера, когда разрешатся все загадки, и надо его как-то пережить. Сначала завтрак quatre, то есть вчетвером, где основным испытанием будет Артур Банг, семейный фокусник, от которого только и жди подвоха, любимчик, не дающий другим вставить слово. Сразу же после завтрака Роджер был намерен быстро улизнуть к себе в спальню и не выходить до ланча. Он заранее сказал, что у него с собой работа, и, вернувшись прошлой ночью, обнаружил, что кто-то поставил в его спальне маленький письменный стол, обшарпанный и по виду довольно древний. Ему и в самом деле надо было просмотреть две корректуры, но главное дело, которое он наметил на сегодняшнее утро, – это длинное письмо теперешней своей жене, Памеле, в котором среди прочего он хотел сказать, что не видит причин, почему бы им, как только он вернется в Англию, не пообедать вместе и не обсудить все как следует.
Роджер мог много чего сказать не в пользу Памелы – больше, чем кто-нибудь другой. Он прекрасно помнил, как ее мать предупреждала его – в тот день у Эскота, – что она слишком нервная, что с ней бывает очень трудно. Памела была невероятно мнительна, вечно ей казалось, что все настроены против нее, разражалась слезами, если он осмеливался всего-то лишь поправить ее грамматику или указать на то, что если она и помогает ему, вычитывая иногда рукописи, когда у него не хватает на то времени, то это вовсе не значит, что можно забывать приготовить sauce vinaigrette – соус из уксуса, масла и соли, когда они приглашают кого-нибудь на обед. Она даже пожаловалась – правда, один только раз, – что в постели он ведет себя как эгоист, думает лишь о себе. С другой стороны, она была хорошо воспитана, была знакома со множеством интересных людей и способна поддерживать серьезную беседу в те редкие случаи, когда не обвиняла его – естественно, несправедливо – в грубом с ней обращении. По-настоящему же тяжелыми были те времена, подобные теперешнему, когда ему, по какой-то причине так и не сумевшему заставить себя обвенчаться с нею в церкви, нравилось тешить себя мыслью, что он пойдет все-таки на уступку ради примирении с нею, повторяя старую свою ошибку, когда столь же непостижимо тешил себя мыслью, что уступит и пойдет на новое примирение с Церковью. Но Церковь, когда он обратился с просьбой, ответила, что, согласно ее канонам, он продолжает оставаться в браке со своей первой женой, Мэриголд. Он понимал, что Церковь не права, по-человечески не права, не права с любой стороны, какую ни возьми, кроме самых буквальных и обскурантистских, однако это мало ему помогло.
Ладно, как бы то ни было, но за чтением и письмом он продержится только до тех пор, пока в середине дня постепенно не начнется попойка, на которой, хочет он того или нет, придется усугублять знакомство с этой бандой: Фраскини – Салливен – Селби – Грин. Позже будет шведский стол, а там все примутся уговаривать его пойти с ними на футбольный матч между «Будвайзером» и «Боллентайном» – событие, как они станут уверять, не настолько важное, как матч «Будвайзера» против «Рейнголда» на будущей неделе, но тем не менее игра будет чертовски интересной и он, конечно же, не захочет упустить шанс посмотреть настоящий университетский футбол. (Он уже имел удовольствие слышать это вчера вечером от членов «Ро Эпсилон Кай».) Следующая стадия будет точным и затяжным, как он полагал, повторением обожаемых им и не раз повторявшихся сцен: он станет пародировать нерешительность, мяться, отговариваться тем, что завален работой, ожидает телефонного звонка и так далее. Наконец он с сожалением откажется, и вся компания болельщиков, включая Эрнста, покинет дом. А дальше…
Он спустился с крыльца и, ощущая, как солнышко приятно пригревает шею, вразвалку направился по высокой траве к тому месту, где раньше на этой неделе видел оленя. Там он наткнулся на маленькую бревенчатую хижину, над дверью которой была прибита доска с надписью красной и зеленой краской: БУДВАЙЗЕР. Он заглянул внутрь и увидел многочисленные следы детского пребывания: отсыревшие и порванные в клочья книжки комиксов, объедки, пластиковый пояс с кобурой, заводного робота в пятнадцать дюймов высотой. Он поднял робота – сломан так, что не починить, – и вышел с ним наружу. Предварительно убедившись, что из дома за ним никто не наблюдает, он размахнулся и что есть силы швырнул его подальше, в густой кустарник в углу участка. Игрушка, лязгнув на лету конечностями, с шорохом исчезла в зарослях. Это научит юных джентльменов прилично вести себя, когда играешь со старшими во всякие дурацкие словесные игры, удовлетворенно подумал Роджер. Потом повернулся и зашагал обратно к дому.
Шагая по тропинке, он шарил глазами вокруг себя в поисках цветов, единственной в мире природы вещи, которую любил, в чем честно мог признаться. Но, как и следовало ожидать, на всем участке не росло ни единого цветка. Люди здесь ценили цветы лишь как символ секса-и-богатства, они посылали девушкам орхидеи, делая заказ в магазине или по телефону, а придись им самим выбирать букет, они бы не узнали орхидеи среди других цветов. Никому не интересно, чтобы вокруг его дома росли цветы: зачем утруждать себя, разбивать клумбу, сажать розы, ухаживать за ними, если можно позвонить и тебе через час доставят целый «кадиллак» роз? Роджер с горечью вспомнил сад роз в окрестностях Морано, дом близ Севеноукс, в котором они с Памелой прожили пять лет, – когда она ушла от него, он подумал, что будет разорительно содержать его (и так оно на деле оказалось), и пришлось продать сад еврею, который торговал всякой женской одеждой для лыжных прогулок. Что подобный тип понимал в огромных желтых «наядах» или невероятно благоуханных «этуаль д'олланд», которые в это время успели отцвести, не говоря уже о более утонченных летних сортах, таких как «розамунда», – белая мускусная роза, о которой Билл Сассекс однажды сказал, что хотел бы иметь что-нибудь хотя бы вполовину столь же прекрасное в своем саду? Роджер видел себя сейчас в Морано – он с секатором в руке, сделанным для него Уилкинсоном, намечает, какие розы срежет на следующей неделе себе в бутоньерку, или рассказывает об истории редких сортов очаровательной молодой женщине.
Углубившись в свои мысли, Роджер едва не задел ботинком какое-то жалкое ползучее растение, которое тянуло свои побеги по земле, в поисках ограды или какой-нибудь иной опоры. Его игольчатые, как у артишока, листья, какие-то липкие на вид, уже начали буреть. Роджер с отвращением смотрел на растение. Вот все, на что они способны. Это просто говорит о…
Он услышал чей-то возглас: «Привет!» – поднял глаза и увидел человека, которого как будто звали Селби, махавшего ему из соседского сада. Рубашка на нем была в огромную серо-желтую клетку. Роджер коротко кивнул в ответ и заторопился к двери, ведущей в кухню Бангов, пока Селби не успел догнать его и сунуть под нос отпечатанный на машинке лист с латинским названием того ползучего растения, на которое Роджер едва не наступил, и картой его распространения в Северной Америке.
На кухне Элен готовила завтрак – начала на сей раз жарить бекон, который она вскоре бросит на бумажное полотенце, чтобы убрать жир, и в конце концов доведет его до такого состояния, что придется крошить его молотком. Но Роджер пока еще ничего этого не знал и потому совершенно не волновался. Элен радостно улыбнулась ему. Он взглянул на нее и внезапно осознал, что ни разу за все это утро не подумал о ней как о той Элен, которую знал и как будто любил, – только как о некой абстрактной женщине, с которой, может быть, удастся сегодня переспать. Даже когда он произнес вслух ее имя – представив ее такой, какою она бывала в эти моменты: в легоньком домашнем, в бледно-голубую с белым полоску, халатике, с растрепавшейся прической, отчего ее волосы походили не то на длинную спутавшуюся шерсть, не то на путаницу проволоки, – предстоящее не стало от этого более реальным. Это походило на теорию, которую отбрасываешь за недостатком доказательств. И конечно же, он никогда всерьез не рассчитывал, что может склонить ее на… но эту мысль, простиравшуюся слишком далеко, ему удалось придушить в зародыше. Ему до того вдруг расхотелось встречаться с Элен, что он решил еще немного побродить вокруг дома в надежде, что появятся домочадцы и она будет не одна. Для него самого нежелание оставаться с ней наедине стало неожиданностью, особенно если учитывать, на кого, вероятнее всего, будет направлено внимание всех сидящих за столом. Однако он тут же отказался от идеи еще побыть на улице, когда увидел и услышал, что Селби уже подошел к дому со стороны парадного крыльца и демократично, с шутками и прибаутками, здоровается с почтальоном и старым негром, который сметал опавшую листву с дорожки перед соседским домом.