Страница 33 из 54
– Узнать бы – кто, уж я ему, гусаку, шею вдвое скручу, – сказал Юрка.
– Брось, не сходи с ума, старик! Что тогда с нами станется? – испугалась Юла.
– Сверну ему глаза на затылок! – выкрикнул Юрка.
– Как же так вышло? Скинуть девушка хотела, что ли?
– Вроде бы так.
– Не сама же она?
– Говорят, будто сама.
– Пусть не врут. Небось без Купу-Кай не обошлись.
– Ну, – если Кай – тут ей и конец.
– Дочка-то дуреха, – ну принесла бы ребенка к нам, я бы его вырастила хоть на коровьем молоке.
– Вроде бы так.
– Нынче все по-иному, нет того, как прежде бывало.
– Вроде бы нет.
Юла сама ходила к Антсу разузнавать, как и что, но вернулась не солоно хлебавши. Даже Куста молчал, словно кто-то его за глотку держал: Майя-де была замкнутая и скрытная; никому невдомек, куда она ходила, что делала. Даже на похороны сестры не смог прийти Куста, – уж такая у него была работа, такая спешка.
С похоронами было много хлопот: Маню сначала не хотели предавать освященной земле на кладбище.
– Почему? – испуганно спросил Юрка.
– Потому, возлюбленное чадо мое, что она, может быть, сама лишила себя жизни, – объяснил пастор.
– Ничуть не сама.
– Как знать? Во всяком случае официальное следствие не выяснило пособника. Может быть, кто-либо тайком научил, но чтобы помогал – это нам неизвестно.
– Не повесилась же она, чтобы…
– Наложить на себя руки можно по-разному, но для господа все едино, главное что…
– Она же не из-за себя пошла на такое дело.
– Тем хуже, она умертвила во плоти своей того, кто ниспослан ей благословением господним. Это страшное злодеяние и перед людьми и перед богом.
– Стало быть…
– Стало быть, налицо весьма трудное дело, дорогой мой.
Юрка сел на стул и уставился в пол. Пастор сидел по другую сторону стола и наблюдал за ним. Ему ясно припомнилось, как некогда он испугался этого мужика, который назвался Нечистым, пришедшим на землю ради спасения души. «Блаженное безумство», – подумал пастор. Сейчас этот мужик снова перед ним, но подавленный горем. Интересно было бы узнать, считает ли он себя и поныне Нечистым? Но момент был слишком серьезным, чтобы отважиться расспрашивать Юрку, и пастор сказал:
– Почему ты не хочешь, чтобы твою дочь похоронили за кладбищенской оградой? Там она будет рядом с братом.
– Не хочу.
– Но почему же, возлюбленный брат?
– Оттуда она в ад пойдет.
– Как так пойдет? Уж не ты ли сам там будешь?
– А то где же?
– С какой стати?
– Ведь я Нечистый.
– Возлюбленный брат, ты все еще веришь в это?
– Верю.
– Но ведь если дети придут к тебе, это будет прекрасно.
– Нет, пастор, я хочу, чтобы Майя попала в рай.
– Как же ей попасть в рай, коли Майя твоя дочь, а ты Нечистый?
– На земле я человек, Майя – дитя человеческое; а человек, когда обретает блаженство, идет в рай. Пастор, миленький, помоги Майе попасть в рай, она – человек.
Юрка, подняв голову, взглянул на пастора. На глазах его были слезы, они катились по щекам в свалявшуюся бороду.
Пастор перевидал на своем веку такое великое множество слез, что стал к ним равнодушен. С годами он пришел к убеждению, что жизнь нуждается в орошении, как поле, на котором предстоит взойти хлебам. Пастора трогали не слезы, а счастливые улыбки, что порой лучились у алтаря на лице юной матери или невесты. На эти улыбки старик пастор зачастую отвечал слезами, но никто не знал о его сокровенных думах. Пастор, говорили, предается тайной скорби и поэтому-де не может видеть радость и счастье других людей. На самом деле пастор не скорбел, он лишь знал, как быстро всякая радость становится скорбью, всякое счастье – бедой, – это и было причиной его неуместного душевного волнения.
Однако сегодня с пастором случилось что-то удивительное: стоило ему увидеть Юркины слезы, как у него самого увлажнились глаза. Молнией пронеслась мысль, что перед ним сидит не человек, а Нечистый, как верит в это сам Юрка, – верит вот уже десятки лет. А если вера его крепка настолько, что пребудет неколебимо тысячи и миллионы лет, не сгинет во веки вечные, пока существует жизнь? Как быть в таком случае? Может ли столь твердая вера творить чудеса? Способна ли она превратить обыкновенного Юрку из Пекла в подлинного Нечистого? А если может и перед ним, пастором, сидит настоящий Нечистый в образе Юрки с лохматой головой и свалявшейся бородой, сидит и просит пастыря помочь ему сделать так, чтобы Майя, дочь Нечистого, попала в рай? Как поступить священнослужителю, если он верит в спасение и в жизнь бесконечную и поучает тому людей?
– Ты вправду веришь, что я могу помочь твоей дочери попасть в рай? – спросил, наконец, пастор.
– Верю, – убежденно ответил Юрка.
– Тверда ли твоя вера, возлюбленный брат? – сказал пастор, словно заклиная, ибо он сам стал сомневаться в своей власти. Долгие годы пастор бессчетное число раз отпускал людям грехи, отворял перед ними врата рая, но делал он это, как чиновник, – властью, данной ему начальством. Сегодня же он впервые почувствовал, что поступает самостоятельно, как человек, имеющий собственную совесть и способность принимать решения. Ему нужна была неодолимая вера, и он искал поддержки у человека, который считал себя Нечистым.
– Твердо верю, – сказал Юрка так просто, что у пастора рассеялись все сомнения.
– Ну, тогда хорони свою дочь на кладбище, и да помилует ее господь.
– Вроде бы так, – подтвердил Юрка слова пастора.
Глава четырнадцатая
Спустя некоторое время, когда смерть и похороны Майи стали забываться, Куста побывал дома, рассказал матери, что беда, которая приключилась с его сестрою, была делом молодого Антса. Когда Майя убедилась, что с ней неладно, Антс сразу сказал: ребенка чтоб не было, иначе пусть Майя убирается вон из дома. Но куда же Майе этакой-то идти? Ступай, мол, туда, откуда пришла. «Ты ведь обещал жениться на мне», – сказала Майя, а Антс в ответ: «На такой не женюсь ни за что, другое дело, если не будет ребенка, – тогда иной разговор». Майя, наконец, и согласилась.
– Не сама же Майя все-таки? – спросила Юла.
– Где там! Антс насчет помощи постарался. А потом, когда сорвалось у них, пустили слух, будто Майя сама. Проще простого получилось: девчонка одна, тайком, ночью; где и как – кто ее спрашивал, а к утру захолодела. Сам молодой Антс укатил в город, словно он тут ни при чем. Значит, обо всем уже прежде было сговорено. «Увидишь меня не раньше, чем дела свои справишь, помни это, девушка», – сказал Антс Майе.
– Она же Антса черешком обозвала. Так прямо и сказала, когда уходила из дому. Ан вышло, что за черешок и отдала свою жизнь, – молвила мать.
– А мне Майя толковала, что у Антса золотые часы и брелочки на цепочке позванивают, поэтому, – объяснил Куста.
– Пошутила она, не иначе, – сказала мать в оправдание дочери.
– Может быть, и пошутила, а только вот так и сказала.
– Упаси бог, лишь бы отец об этом ничего не прослышал! Он грозился Антсу шею свернуть, если это его вина.
– Не свернет, – рассудил Куста, – можешь смело говорить, пусть и он знает. Ведь Антс-то за границей. Махнул туда, едва услыхал, что с Майей вышло. Выждать хочет, как дело обернется: замнут или засмердит.
– Когда-нибудь вернется же он домой.
– К тому времени все забудется.
– Оно и лучше, Майю все равно не воскресишь.
– Нет, мать, я этого не забуду, запомни мое слово. Сколько бы времени ни прошло, а поймаю я как-нибудь молодого Антса за вихры. Хорошо, коли его несколько лет не будет, – я подрасти успею и сил набраться. Слушай, мать, я только тебе говорю об этом, чтоб ты знала, что я любил Майю. Смерти ее я так не оставлю ни за что на свете! Так вот, если ты когда-нибудь услышишь, что с молодым Антсом стряслось что-нибудь, то знай: моих рук дело. Хоть умны они и хитры, делают все так, что никому ничего невдомек, но и я сумею повернуть дело как полагается. И если ты, мать, умрешь раньше, то, умирая, будь уверена: что обещал, то выполню.