Друзья, любовники, шоколад

Изабелла ничего не ответила. Она все еще обнимала его за плечи. Он мягко отстранился и встал.

– Да, очень похоже на то лицо, – произнес он. – Удивительно, правда? Именно это лицо я и видел. А теперь вот он – сидит в баре.

– Мне не нужно было звать вас сюда, – покаялась Изабелла. – Но он словно преследовал меня. Мне показалось, что нужно, по крайней мере, установить, он ли это.

– Он. – Иан дернул плечами. – Но я не хочу разговаривать с ним. Да и что бы я мог ему сказать? Ведь вы говорите, что он никак не связан с пересадкой сердца. Так что в итоге мы имеем ноль.

Они вышли из бара, не оглянувшись на Грэма. Наверное, стоило пройти до стоянки такси, что была за углом, напротив высокого готического здания Школы Джорджа Хериота. Иан согласился, и они медленно пошли. Он все еще чуть задыхался, и Изабелла подстраивалась под его шаги.

– Я беспокоюсь за вас, – сказала она. – Не надо было мне затевать всего этого. – И уже сев в такси, спросила через окошко: – Иан, вам хочется, чтобы я ничего больше не предпринимала? Просто взяла и поставила точку?

– Нет, – он отрицательно покачал головой. – Я этого не хотел бы.

Отлично. Но ее беспокоило и другое:

– Иан, а ваша жена? Что она думает о моей роли в этой истории? Простите, но я не могу не гадать о ее отношении к нашим встречам. К тому, например, что вы сегодня вдруг сорвались и поспешили ко мне в бар.

– Я не сказал ей о нас, – ответил он, отводя взгляд. – Ничего не сказал обо всем этом деле.

– Это разумно?

– Возможно, и нет. Но приходится иногда лгать любимым или что-то скрывать от них. Именно потому, что они любимые.

Изабелла заглянула ему в глаза. Да. Он прав. Она кивнула на прощание и отодвинулась от окна. Он прошел к следующему такси, открыл дверцу, и обе машины плавно влились в поток текущего по улице транспорта. Изабелла откинулась на сиденье и, прежде чем машина свернула на Лористон-плейс, посмотрела в конец Форрест-стрит, словно предполагая увидеть выходящего из-за угла Грэма. Но его не было, и она отругала себя за не в меру разыгравшееся воображение. Зачем Грэму преследовать ее? Он ни в чем не виновен. Просто она раздражает Грэма тем, что расстраивает его подругу. Легко можно представить себе, как он говорит приятелю: «Какая-то идиотка, из числа так называемых медиумов, страшно расстроила Роуз. Знаешь, есть люди, которым все время неймется, и они вечно лезут в чужие дела. Так вот это именно такая дамочка».

Изабелла уселась поудобнее. Более всего ее сейчас тревожило вот что: а удивился ли Грэм, когда, повернув голову, встретился с ней глазами в баре на Санди-Белл?

Глава восемнадцатая

Грейс внесла утреннюю почту в кабинет Изабеллы. Почтовых отправлений было больше, чем обычно, и, выстраивая на столе башни из писем и бандеролей, Грейс состроила гримаску.

Изабелла тяжело вздохнула. Оставь она дом хоть на время, завалы почты росли бы катастрофически. И бандероли заполнили бы одну комнату за другой.

– Грейс, а что, если я уеду? Что, если я отправлюсь… – Она не договорила. Решившись, ну, почти решившись на поездку по Шотландии с итальянцем, да еще и не как-нибудь, а в «бугатти», она была пока не готова сообщить об этом Грейс. Да, пока не готова.

– Двадцать пять писем, – объявила Грейс, – я их пересчитала. Десять рукописей. Подумать только – десять! Четыре бандероли с книгами, одна жутко толстая. А еще одиннадцать фирменных конвертов, три, по-моему, со счетами.

Изабелла поблагодарила. Так повелось, что в последние месяцы Грейс непременно присутствовала при вскрытии утренней почты, и Изабелла сразу передавала ей то, что могло идти в мусорную корзину.

Какие-то конверты так и отправлялись туда нераспечатанными, другие Грейс вскрывала. Сохраняла все извещения и брошюрки партии консерваторов, а то, что приходило от других партий, рвала в клочки или миловала в зависимости от своего отношения к ним в данный момент времени.

Изабелла вскрыла конверт с аккуратно напечатанным на машинке адресом.

– Это от моего приятеля Джулиана, – сообщила она и, прочитав короткое письмо, заразительно рассмеялась. – Думаю, это не шутка, – заключила она, показывая письмо Грейс. – Он предлагает статью о нормах поведения в буфете со шведским столом.

Грейс прочитала написанное и вернула листок Изабелле.

– Конечно это воровство, – заявила она. – Забирать лишние булочки! Ничуть не удивляюсь, что он именно так это и называет.

– Джулиан Баггини – педант. И хочет всерьез проанализировать, этично ли взять со шведского стола лишнюю булочку, а потом съесть ее на пикнике.

– Но неужели, – фыркнула Грейс, – вашим подписчикам захочется читать об этом?

Изабелла призадумалась.

– Можно сделать специальный номер, полностью посвященный этике еды. Статья Джулиана встанет туда отлично.

– И что это еще за этика еды?

– Еда – материя куда более сложная, чем нам кажется, – пояснила Изабелла, поглаживая нож для разрезания бумаги. – Философу стоит взглянуть на нее с различных точек зрения.

– Например, с точки зрения голода, который он испытывает, – поддела Грейс.

– Что же, – задумчиво протянула Изабелла. – Философ – человек, как все прочие. Телесные потребности ему не чужды. – Она еще раз пробежала глазами письмо. – Шведский стол. Да, разумеется, тут есть о чем подумать.

– Нечего думать. Элементарное воровство. Нельзя брать чужое. О чем тут размышлять?

Заложив руки за голову, Изабелла уставилась в потолок. В каких-то случаях, хотя отнюдь не во всех, Грейс решительно отсекала лишние доводы, следуя принципу бритвы Оккама, иначе говоря, теории Уильяма Оккамского, утверждавшего необходимость предельного упрощения начальных посылок, что в каких-то случаях помогает, и очень неплохо.

– Но иногда трудно отличать свое от чужого, – попробовала она возразить Грейс. – Ты можешь исходить из того, что имеешь право на лишнюю булочку, а владелец отеля предполагает, что каждому постояльцу следует ограничиться одной.

– Ну, в этом случае ты берешь то, что считаешь своим, хотя это не так. И, значит, ты не воруешь, – ответила Грейс. – Во всяком случае, мне так кажется.

Изабелла прокрутила в мозгу этот довод. Так. Скажем, двое незнакомцев с похожими зонтиками приходят в какой-то дом. Один уходит раньше и берет зонтик, который искренне полагает своим, но, возвратившись домой, обнаруживает, что взял чужой. С моральной точки зрения это не воровство, с точки зрения закона тем более. Ей смутно припомнилось, как она обсуждала этот вопрос с юристом – горбоносым адвокатом, говорившим убежденно и четко, но с позиции… да, с позиции бритвы Оккама. Помнится, он сказал: закон допускает оправдание ошибки, в случае если ошибка разумно объяснима, что само по себе, конечно, тоже звучало разумно.

В юридической практике используют тесты на разумную предсказуемость, пояснил он, и привел несколько примеров, засевших у нее в памяти.

«Рассмотрим, например, причинность, – сказал он. – Вы отвечаете за последствия своих поступков, которые вам как разумному человеку естественно было предвидеть. Но за то, что находится за пределами этой сферы, вы ответственности не несете. Разрешите проиллюстрировать на конкретном примере. А. напал на В., нанес ему удар по голове, и В. лежит на земле, истекая кровью. Неожиданно появляется С., окончивший курсы оказания первой помощи. Ему объясняли, что надо накладывать жгут, и он накладывает жгут».

«На шею?»

«К несчастью, да. Возникает вопрос: ответственен ли А. за смерть В., наступившую не от потери крови, а от удушья, и как оценить действия неразумного спасателя С.?»

Изабелла с трудом сохранила невозмутимость. Но речь ведь действительно шла о трагедии.

«И что, А. признали ответственным за смерть В.?»

«Хоть режьте, не помню, – нахмурился адвокат, – чем кончилось это дело. Но вот, пожалуйста, еще пример. А. дрался с В., и В. вытолкнул его из окна. Но А. не упал на землю, так как на нем были подтяжки, которые американцы очень удачно называют „держалками", и эти держалки зацепились за балкон этажом ниже. А. повис. Внизу собралась толпа, а на балконе появился человек, готовый выступить в роли спасателя. „Снимите его!" – кричит снизу толпа. И послушный спасатель перерезает резиновые подтяжки».